Танцы минус (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 31

Как же плохо эта чертова девица чувствует настроение и внутренний, скрытый ритм человеческих эмоций. Именно поэтому и не могла правильно станцевать… Вот и сейчас ей бы не играть в свою кошачью сексуальность, а просто отдаться страсти. Грубой, подчас некрасивой внешне, но честной. Даже если ее на самом деле нет, сыграть ее, что ли… Актриса она в конце концов, или так, погулять вышла?

Мне вот, кажется, даже играть бы не пришлось. Окажись я на ее месте… И не знай я про Ивана того, что знаю…

Рассматриваю его тело. Надо признать с известной жадностью. Стройный. Ярко выраженных, накачанных бицепсов-трицепсов нет, но и хлипким его не назовешь никак. Плечи широкие, грудь выпуклая. И вся покрытая темными волосами. Не кудрявыми зарослями, вроде тех, про которые одна моя знакомая врачиха — по мужу Саркисян — говорит: «Лежишь, как в мохэре». Скорее растительность на груди и животе Ивана заставляет вспомнить растиражированный Голливудскими умельцами торс Пирса Броснана. Хорош, зараза. И следит за собой — подмышки выбриты, волосы в паху тоже коротко острижены. Впервые вижу такое… Егор ничем подобным не занимался никогда…

Ну да… О муже это я очень вовремя. Как раз чтобы одернуть себя и перестать глотать слюну, глядя на занятого с Оксаной Яблонского. Куда меня несет? Очень умная идея сменить мужа, который считает всех баб никчемными дурами, на любовника, который, напротив, ценит их так высоко, что трахает всех, кто попадает в его поле зрения. Любовь к такому человеку может принести еще больше боли, чем любовь к кому-то вроде Егора. Может, я скрытая извращенка со склонностью к мазохизму?..

Говорят, что безвыходных положений не бывает. Просто безвыходным мы называем то, выход из которого нам не нравится. Что ж… Может и так. Только в моем случае никуда не годятся сразу два возможных варианта. Всегда, впрочем остается третий: послать куда подальше оба… То есть обоих. Только вот ведь какая незадача — этот выход мне тоже почему-то не нравится…

Впрочем, чего предаваться дурацким размышлениям? Все равно после того, как я поговорю с Иваном и задам все интересующие меня вопросы, он в постельку со мной не захочет больше никогда. Если, конечно, он сам не мазохист — любитель связывания и прочих игр такого рода…

Давя несвоевременный смех убираюсь с его балкона. Последняя мысль, которая посещает меня перед тем, как я все-таки засыпаю, такова: «Интересно, после этих ночных упражнений сцена с танцем в моем исполнении в кино останется или будет вырезана подчистую?..»

Утром, хоть и встаю поздно, но чувствую себя не выспавшейся и злой. Гостиница тиха и пуста. Все уже выдвинулись навстречу трудовым будням. Ресторан на первом этаже, в котором осуществляется прокорм съемочной группы, тоже закрыт. «Опоздала усюду». Вспоминаю эти слова и невольно начинаю улыбаться.

Этой истории уже много-много лет. Собственно, история даже не моя. Но я ее почему-то люблю. Рассказывала ее мне девчонка, с которой я жила в одной комнате в интернате. Это был очередной детский дом, в который меня раз за разом пристраивал тренер. Но в этом я, как ни странно, прижилась. Видимо, атмосфера в этом заведении была другой, отличной от холодной официальной «доброты и заботы» других государственных учреждений по присмотру за безнадзорными детьми.

Так вот! Та девчонка рассказывала историю про свою бабушку. Причем как-то просто к слову. Почему она меня так зацепила, что я запомнила ее навсегда?.. Мама и папа этой девчонки (когда ее самой еще и в проекте не было) пришли домой из института среди дня. Уходить по делам (они оба подрабатывали вечером) им надо было еще только через пару часов. Постоянный недосып сказывался, и они решили прикорнуть, пока было время. Предупредили бабушку, чтобы она разбудила их строго в определенное время.

Проснулись — за окном тьма, вместо белого дня, как планировалось. А рядом, у их изголовья стоит переминаясь с ноги на ногу бабушка и совершенно убитым тоном тихонько приговаривает себе под нос: «Миленькие мои! Опоздали усюду!»

Старушка просто не смогла решиться будить их… Слишком любила, чтобы лишить возможности выспаться… Вот только всей ее любви не хватило на то, чтобы предотвратить их гибель в автомобильной аварии. А потом умерла и сама бабушка, в результате чего ее маленькая внучка и оказалась в детском доме. А вот история сохранилась. В моей памяти так точно…

Иду сначала в фитнес. Помучить мышцы моей бедной спины. Потом по дороге на съемочную площадку покупаю здоровый мешок пончиков. Они горячущие, сахарной пудры продавщица не пожалела, коричневая бумага пакета тут же промаслилась. Красота и вкуснота. Все, как в детстве. В ту пору, когда за меня еще не взялся Иван Сергеевич Терехин, мой тренер. До места доношу хорошо если половину купленных сладостей. И на эти остатки народ набрасывается так, словно не ел вообще никогда в жизни. Последний пончик достается Яблонскому, который отвоевывает его, на всю катушку используя свое главенствующее положение в нашей кино-стае.

Распихав страждущих с криками: «Идите работать, бездельники!», Яблонский вонзает свои непозволительно белые зубы в сильно примятый и уже остывший пончик, как собака в косточку. Аж рычит. Сахарная пудра, которой на дне пакета еще полно, тут же припорашивает его темную эспаньолку, сыпется на черную майку. Пончик исчезает мгновенно. Яблонский для верности еще раз заглядывает в пакет — не осталось ли еще хоть чуть-чуть, горестно вздыхает и принимается вылизывать с пальцев, а потом и со дна пакета сахарную пудру. Смешной. Неужели несколько часов назад я собиралась связать его и душить, натягивая ему на голову целлофан?..

— Что ж вы голодные-то такие? Пообедали бы…

— Некогда, Маш! И поговорить нам тоже сейчас некогда, а хочется. Не понял я тогда ничего. Зря ты отказалась от того, чтобы я тебя ночью с поезда встретил. Я расстроился…

— Я даже видела как…

Оставляю его с недоумением на лице, через которое начинает медленно проступать понимание и, как мне кажется (хоть я сама в это не больно-то верю), смущение. Оксана смотрит на меня победительно. Наверно он все-таки что-то такое ей пообещал. Мне в общем-то все равно, будет та сцена в кино или нет, но почему-то все равно обидно. За все тот же «конечный результат», за который так ратовал не так давно Яблонский. Ведь сцена с моим танцем действительно получилась классной.

Егор не звонит. Проверяю телефон — а вдруг не слышала? Вот идиотка-то наивная! Наверно, муж мой все-таки прав — я действительно дура. И все мы бабы вместе взятые тоже. По крайней мере там, где речь идет о тех, кого мы любим, кого приручили, кого считаем частью себя…

Любовь, как радикальный метод борьбы с разумом. Вроде того, как гильотина идеальна для окончательного устранения перхоти…

Иду, смотрю на телефон, вместо того, чтобы смотреть перед собой, и в результате сталкиваюсь с Евгенчиком. Сразу понятно почему это происходит — у нашего энергичного директора в руках аж два телефона! И он тоже смотрит на них, а не вперед. И как мы раньше жили без них?

У Сидорчука на лице написала вселенская тоска.

— Маш! У тебя сеть есть?

— Вроде да…

— А эти суки, едрить их в колено, опять вне зоны доступа! Оба. Долбаная связь! Специально ведь перед тем, как ехать сюда узнавали, какой провайдер в этих краях надежнее всего работает. И здесь, перед тем как симки с местными номерами купить, еще дополнительно уточняли. И — вот тебе! Яблонский где?

Отвечаю стандартно:

— Где-то тут был. А что?

— Да как что? Все ж телефоны, который покупались для нужд съемочной группы, на его имя записаны, а эти заразы в колл-центре соглашаются говорить только с владельцем номера…

— Постой-постой! На Яблонского все номера?..

— Ну да.

— Евгенчик! А сколько их всего? Не знаешь?

— Знаю. Как не знать? — начинает загибать пальцы. — У меня — три. Мало ли кому дать для связи надо будет? Два вот они, третий сейчас водителю на дежурной машине отдал. Еще у оператора-постановщика, у главного осветителя, у дизелистов, у механиков в гараже. Итого, кажется, семь. Ну да! Все правильно.