Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 27

Странная штука — судьба. Барон, кстати, был известен своим фатализмом. Его нерушимая вера в предначертанность, неизменную предопределенность судьбы и делала его безбашенным смельчаком. Смысл бояться, если все равно произойдет то, что должно произойти? Смысл прятаться и беречься, если тебе прописано судьбой в этот раз быть убитым? Или напротив остаться без единой царапины, хоть прямо на пулемет иди?

А вот интересно я сама — фаталист? Или нет? Судя по тому, как я веду себя последние дни — точно фаталист. Только приверженец идеи Фатума может с таким спокойствием день за днем рыть себе могилу…

Счет времени я потеряла. Сначала была в таком состоянии, что о том, чтобы хоть засечки какие-нибудь делать, и мыслей не было. А потом уж и смысла не осталось — все равно ничего уже не сосчитаешь. Каждый новый день ничем не отличается от предыдущего. Гюнтер сидит читает или болтает с кем-то по телефону. Мы горбатимся в подвале. Один только Фонарь изредка выбирается на улицу — в основном за продуктами.

Редкий случай: немцу — хорошо, а русским как-то не очень. Меня же в расчет никто вообще не берет — ни русские, ни немцы… Трупы, как известно, вполне интернациональны. Хотя бы потому, что червякам все равно кого жрать — немца или русского.

Дни идут, и неизбежно наступает момент, когда лопата Оспы скребет по камню… Вскоре становится понятно, что это фундамент дома. Видимо того самого, к которому мы стремились все это время. Оспа на пару с Фонарем ставят последние столбы и укрепляют потолок вырытого нами прохода. Вниз спускается даже Гюнтер.

— И что теперь? — спрашиваю я его, пряча за наигранной бодростью дикий страх.

Я как увидела каменную кладку, которую планомерно расчищал Оспа, у меня сердце куда-то прыгнуло, и там сжалось. Даже больно в груди стало. Каждый камешек этой самой чертовой кладки выглядит для меня так, словно на всех на них имеется четкая надпись: «Анна Унгерн. Родилась 1 апреля 1981. Умерла какого-то там июня (или уже июля?) 2012. Покойся с миром».

Гюнтер же, глядя на открывшуюся стену, улыбается во весь рот.

— Теперь нам просто понадобится немного вашей крови.

— А с чего вы взяли, что схрон вот точнехонько здесь?

— Такой уверенности нет, так что придется еще немного покопать. Думаю левее. Если расчеты верны, мы должны были выйти как раз где-то возле левого угла здания, обращенного в сторону улицы. Судя по письмам, свой тайник барон устроил как раз в этом углу… Как только станет ясно, что мы в нужном месте… Ну, вы все понимаете, фройляйн Унгерн.

Значит у меня еще пара, от силы тройка дней… Может кинуться на него с ножом? Ведь выдают его мне на время готовки. Вот буду сегодня сидеть, чистить картошку и можно попробовать. Терять-то все равно нечего. Но Оспа — действительно прекрасно подготовленный профессионал.

Просчитывает ситуацию он на раз. Если раньше я была смирной, потому как все ещё думала, что время у меня есть и быть может меня найдут и спасут, то теперь надеяться мне не на что. А раз так — могу дел наделать. Короче говоря, больше меня к столовым приборам не подпускают. И вообще следят за мной куда пристальней, чем раньше. Думаю, для того, чтобы я из вредности, чтобы хоть как-то насолить своим мучителям, руки на себя не наложила и не лишила бы их источника своей «фамильной» крови.

Проходят два дня и наконец в моей каморке появляется Оспа. В руке у него жгут и шприц. Кошкой отпрыгиваю от него в дальний угол. Он только смеется.

— Не суетись. В случае чего просто отключу тебя и все равно крови твоей попью.

Опять смеется. Уже не моим прыжкам, а своей вампирской шуточке.

— Да и вообще, рано тебе суетится. Убивать я тебя прямо сейчас не стану. Вдруг да опять какая-нибудь лажа выйдет? Я же не этот немецкий идиот, чтобы сначала убивать, а уж потом думать. Так что давай, садись и ручку мне свою протяни.

Но просто я ему все равно не даюсь. Царапаюсь, лягаюсь, норовлю укусить. Однако справляется он со мной быстро. Так, как Павел некоторое время назад. Ухватывает меня половчее, чтобы я до него зубами не добралась, потом нажимает на какую-то точку на шее — и привет. Да что же это такое? Зачем их всех учат такому? Почему мы люди так ловко осваиваем убийства и всякие там калечащие методы, вместо того чтобы научиться вот так же одним нажатием лечить, например, рак? Ну ладно, не рак. Но хоть бы несварение желудка что ли… Так ведь нет! Легко только гадости можем делать: нажал как на кнопку и имеет безгласное и покорное тело на руках. Хоть милосердно — мог бы ведь просто по башке дать…

Прихожу в себя, когда он свое черное дело уже сделал. Жгут смотан, шприца не видно. Небось в карман спрятал. Сам сидит и придерживает мою руку в согнутом состоянии, чтобы ватка не выпала и кровь из проколотой вены быстрее остановилась. Заботливый какой. Но вторая его рука тут же доказывает мне, что всей его заботливости — грош цена. Этот подлец самозабвенно лапает меня за грудь и в штанах у него при этом все так и топорщится! Шиплю:

— Убери лапы, урод.

Улыбается иронично, но руку все-таки убирает. И даже выдает что-то вроде извинения.

— Ты, фройляйн Унгерн, не обижайся. Давно тут как сычи сидим. Без бабы уж не знамо сколько обходиться приходится. Мы ведь с тобой по-человечески? По-человечески. Со всем уважением. А могли бы трахать в хвост и в гриву…

— Спасибо.

— Да не за что. Обращайся, если что. Я — завсегда готов.

Демонстративно оглаживает свой пах. Потом встает и уходит. Сука. Кожа, где он прикасался, даже мурашками покрылась от отвращения. Но следует признать, что он прав. Ни он, ни его «подельники» и правда ни разу не посягнули на мою «девичью честь», а ведь действительно могли бы… Поначалу я этого очень боялась. Но потом как-то успокоилась. Подумала, что я, как потенциальный труп, их просто не возбуждаю. А оказалось, что цела до сих пор по причине их повышенной мужской порядочности. Оказывается бывает и такое. У Ильфа и Петрова был стеснительный воришка, а тут нравственные убийцы.

Оспа возвращается. Уже без жгута и видимо без шприца.

— Велено тебя доставить. Пойдем, посмотришь хоть на золотишко.

Не хочу я на него смотреть, но выбора у меня нет.

Спускаемся в подвал. Здесь уже и Фонарь и, естественно Гюнтер. Яркая, стоваттная лампочка, свисающая с потолка, дает возможность рассмотреть широкий проем у кладки, разрытый Оспой в последние дни. Теперь видно, что это действительно угол здания. Немчик заметно нервничает. Рука его с зажатым в ней шприцем дрожит. Вот он делает от угла дома широкий шаг, отмеряя приблизительно метр, потом останавливается, поворачивается к стене и снимает с иглы колпачок… Струйка моей крови под давлением поршня весело орошает старые грязные камни. Тишина повисает такая, что я отчетливо слышу дыхание стоящего рядом Оспы.

Ничего не происходит.

— Может быть все-таки проход в схрон только с одной стороны… — начинаю я, но в этот момент кладка перед моими глазами как-то мутнеет, словно зрение у меня резко расфокусируется. Я встряхиваю головой и вижу, что теперь в камнях явственно проступает контур двери…

Немчик переводит дыхание так отчаянно, что у него изо рта даже брызги летят. Он подносит ладонь к краю проема и толкает… Ничего. Быстро взглядывает на нас. Толкает с другой стороны — дверь ведь может открываться как слева, так и справа.

— Отойди, блин!

Оспа решительно отстраняет немчика и пихает вплотную к двери меня.

— Давай ты, фройляйн Унгерн, попробуй.

Толкаю и сразу чувствую, как кладка под моей ладонью поддается…

— Едрить тя в рот! — выдает потрясенно Оспа. — Ну? Чего ждешь? Толкай дальше!

Я и толкаю. Каменная дверь открывается чуть шире, потом еще… А потом нашему взору открывается довольно просторное помещение.

Пустое.

Немая сцена, которую талантливо, уже не первый век играют на сцене многочисленных театров в конце гоголевского «Ревизора» — ничто по сравнению с той, что приключается в наших рядах тут же, в подземном коридоре, рядом с разграбленным схроном барона Унгерна.