Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 6

Ко мне подходит Павел. Они с приятелем собрались уезжать.

Жалеет, что я вчера так рано отрубилась — толком и не раззнакомились. Просит у меня телефончик. Даю. Чего ж не дать хорошему человеку? Но почему-то уверена, что он не позвонит. В первую очередь потому, что мне этого хочется. Все как всегда. Тем, кто интересен мне, нет до меня никакого дела. И наоборот. Вот, к примеру, та давешняя троица мне ну никак ни к чему не нужна, а вот вам — звонят.

Собственно, звонит итальянец с татуировками. Извиняется за то, что беспокоит в праздник, и задает очередной уточняющий вопрос. Отвечаю. Работать с ним приятно, мужик действительно доискивается до самой основы. Как ученый ценю такой подход. Заканчивая разговор, видимо из вежливости, спрашивает, как провожу выходные. Рассказываю и неожиданно для себя делюсь собственным изумлением — откуда на моей руке мог взяться след от укола? Внезапно понимаю, что повисла тишина. Шокирован тем, что я разоткровенничалась с посторонним человеком? Или?.. Слышу приглушенные переговоры на той стороне «телефонной линии». Серджо что-то бубнит с сомнением, кто-то другой напротив настаивает. Внезапно:

— Скоро к вам подъедет Федор. Дождитесь его, пожалуйста, Анна Фридриховна.

— Это ещё зачем?

— Надеюсь, что незачем, но Федор прав — проверить это будет полезно. Спасибо.

Через пять минут, когда удивление еще не до конца покинуло меня, звонит Федор и скупо уточняет, где именно меня следует искать. Чудеса да и только! Все то время, которое у меня есть до его приезда, пребываю в некоторой растерянности, а когда вижу его лицо, начинаю внезапно и очень сильно волноваться. Мужик, которого я приняла за охранника итальянского гостя, сосредоточен и собран. Слишком сосредоточен и слишком собран. Будто не цветущая дача вокруг, а поле сражения. И откуда эта дурацкая военная ассоциация, применительно к подобному типу?

Он осматривает мою руку, крепко ухватив ее своими короткими, но очень сильными и удивительно горячими, как мне кажется, пальцами. Потом практически в приказном порядке велит мне сесть в его машину и ехать с ним в Москву.

— К вечеру мы вернемся. Если ваши друзья не планируют никуда отсюда уезжать в ближайшие дни, то с вашими вещами ничего не случится.

Прощаюсь с приятелями, которые высыпали из дачной калитки и с удивлением смотрят то на бритоголового парня, приехавшего за мной, то на его машину. Ничего в них не понимаю, но выглядит она дорого. И сиденья кожаные.

Сажусь, стараясь ничего не испачкать грязными кроссовками. Он галантно захлопывает за мной дверцу, обходит машину, садится сам. Железный монстр при этом как-то проседает.

Здоров он все-таки, этот Федор по прозвищу Кондрат.

— Зачем нам в Москву, господин Кондратьев? Морщится.

— Анна Фридриховна, а можно просто Федор? Меня «господином» только на службе зовут. И то с недавних пор. Непривычно до чертиков и как-то… против шерсти что ли. Какой из меня господин? Я — человек простой, незатейливый.

Улыбается, обращая ко мне свое широкоскулое лицо с крупными, точно рублеными топором чертами лица. Мама про такого обязательно сказала бы что-то вроде: «Анна, но он же тебе совсем не пара. Я, конечно, все понимаю, из народа, даже из крестьян вышли многие великие умы, но…» Мама почему-то искренне полагает, что мы-то с ней точно не «из народа», хотя на чем основана эта ее убежденность, лично мне понять трудно. На этой волне соглашаюсь звать его просто Федором при условии, что и он забудет о Фридриховне.

Анной Фридриховной меня тоже только некоторые коллеги по работе зовут. И еще студенты… Так, скажите, Федор, зачем мне все-таки в Москву? И куда именно вы меня везете?

— Подъедем в одно местечко. Там у вас кровь на анализ возьмут. А потом нам все про вас, Анна, расскажут…

Дорогой он принимается задавать вопросы, раз за разом уточняя те или иные детали. Про Павла, про нашу поездку в монастырь, про мое внезапное и острое желание спать… Про кока-колу… Неужели и правда чем-то подпоили? Видимо осознав это, меняюсь в лице, потому как он тут же начинает меня успокаивать.

— Не волнуйтесь вы так. Разберемся. Если анализ что-то выявит, и Пашу вашего из-под земли достанем и вопросы ему с пристрастием зададим. Да и остальным вашим друзьям-приятелям тоже. Если я спрашиваю, мне люди, как правило, предпочитают не врать.

Кто же он такой, черт побери?

В Москве он действительно привозит меня в какое-то вполне солидное медицинское учреждение. Кажется что-то вроде госпиталя. То ли военного, то ли что-то вроде того — среди посетителей много людей в форме. У меня берут кровь из вены и из пальца. Потом заставляют пописать в баночку, а потом чуть ли не под лупой осматривают то место, куда мне был сделан укол. Ждем.

Ожидание изматывает. Нервничаю все больше. Даже слезы на глаза наворачиваются. Что покажет анализ?

— Эй, рыжуха!

Сидящий рядом Федор пихает меня в плечо своим плечом и заглядывает мне в лицо, но я ещё дальше отворачиваюсь. Ну не хочу я, чтобы он видел, как я реву.

— Не надо, — его голос нежен, и это меня доканывает. Слезы брыжут из моих глаз как из брансбойта.

— А вдруг мне какую-то дрянь вкололи, и теперь я?..

— Из умной рыжухи превратишься в глупую блондинку?

Смеюсь сквозь слезы. А он внезапно обнимает меня и прижимает к своему плечу. Так оказывается приятно спрятать лицо на такой широкой и надежной груди…

— Кондратик… А с кем это ты тут обнимаешься?

Женский голос за мой спиной полон откровенной враждебности. Я тут же отстраняюсь и сбрасываю с себя руку Кондрата. Рядом с нами стоит высокая красивая девица в несколько вызывающей одежде — кожаные штаны в обтяжку, майка со смелым вырезом на груди.

— Ба! А девушка у нас оказывается плачет!

Переводит прищуренный взгляд на дверь, у которой мы сидим. Читает табличку — «Лаборатория».

— Что, дорогуша, анализ показал, что теперь придется бежать и делать аборт? Наш Кондратик в своем репертуаре: трахнуть — трахнул, а жениться отказывается?

— Не отказываюсь, — цедит Федер сквозь зубы и резко встает.

Остальной их разговор не слышу, потому как Кондратьев подхватывает барышню под локоток и решительно уводит в сторону. Вижу только, что она продолжает что-то гневно спрашивать, он отвечает достаточно резко. Потом на ее лице наигранную веселость сменяет мгновенная вспышка отчаяния. Наконец, девица удаляется, а хмурый Кондрат опять усаживается радом со мной.

— Это… ваша девушка?

Смотрит с достаточно неприятной усмешкой. Ощущение, что на лбу у него словно бы четкая надпись проявилась: «Не лезь не в свое дело!» Думаю, что даже отвечать не станет, но он неохотно цедит:

— Вроде того.

Наконец из кабинета выходит лаборант. Обращается почему-то не ко мне, а к Федору. Причем с удивлением вижу, что докладывая (именно докладывая!) так и норовит вытянуться в струнку.

— Господин майор…

Вот это да! Федя-то оказывается в чинах. Даже странно. На военного он совсем не похож. Те как-то более линейны что ли… А этот… Вот вроде прямой и конкретный, как топор, а глянешь искоса и с удивлением видишь: на отливающем синей сталью лезвии какие-то тени, да неясные, но до крайности необычные отражения то появляются, то пропадают… Так что одназночным я бы его точно не назвала. Скорее, скрытным и непростым.

— Господин майор! Взятые на анализ кровь и моча содержат остаточное количество снотворного. Что касается повреждения на руке, то тут что-то сказать сложно, кроме того, что укол явно делал кто-то, кто большой практики в этом деле не имеет. В вену попал не с первого раза. Отсюда боль и синяк.

— Ей что-то ввели?

— Не могу сказать.

— Раз след от укола появился после того, как она заснула, значит, о том, что через вену вводили снотворное говорить глупо. Тогда что?

— Более никаких посторонних ингредиентов у госпожи Унгерн в крови нет.

— Госпожи… кто?!

Ну вот. Неужели еще один фанат барона? Хотя чему удивляться? Не случайно же они в институте именно им интересовались. Стою, молчу. Чего поперек батьки в пекло лезть? Несколько растерянный медик смотрит в бумагу, которая зажата в его руке. Пожимает плечами: