Волшебная нить (СИ) - Тартынская Ольга. Страница 51

Отчего не рассказала ему Марья Алексеевна о кучере? Она завела речь о другом:

- У нас пропал Василий Федорович... В тот самый злосчастный день, когда Катя... Он не вернулся из губернского города. Я в растерянности, ничего не понимаю в делах... Как быть? И куда он делся? Неужли тоже Гришка?

Сергей Львович поцеловал ее в лоб, успокаивая:

- С вашим имением разберемся. Только никаких доверенностей более не выдавайте! Я найду вам управляющего, а покуда приму на себя труд следить за имением. Как только закончится эта история... Я непременно помогу.

- Я приехала на старой бричке, - несколько помолчав, проговорила Марья Алексеевна. - Еле дотащились, ломались в дороге дважды... Вы дадите мне свой экипаж и... кучера?

- Непременно, - кивнул Сергей Львович, целуя ей руку.

Со двора донесся шум. Кто-то еще подъехал, тотчас и доложили:

- Там господа офицеры пожаловали.

Предводитель оживился:

- Кажется, войска, наконец, прибыли!

Он бережно отстранил Марью Алексеевну и пошел навстречу офицерам.

- Так вы распорядитесь об экипаже? - попросила дама.

Сергей Львович обернулся, и на лице его она прочла разочарование:

- Вы опять уезжаете? Я полагал... Что ж... Я распоряжусь.

Марья Алексеевна почувствовала укор совести.

- Я скоро вернусь! Там дела, все стоит... - пролепетала она.

Предводитель кивнул и вышел. Денисьева поспешила за ним. И опять у дамы был свой расчет. Марья Алексеевна полагала расспросить мужика, но боялась его спугнуть. Скажи она о кучере Сергею Львовичу, он тотчас вмешался бы и испортил все дело. Мужик отчего-то расположился к ней, пожалел, верно. Еще может статься, он и не знает ничего, успокоить лишь хотел? Этого несчастная мать боялась более всего.

Все эти дни, покуда чинили бричку, она изводила себя всякими догадками и домыслами. Бричка никак не чинилась, мужики бесили своей нерадивостью и медлительностью. Поневоле приходилось давать распоряжения по хозяйству, вести дом, принимать старосту. Бедняжка не чаяла, когда же сможет расспросить кучера Бронских. Порой являлось раскаяние: "Я не думаю вовсе о Сереже и его сыне! Сережа страдает не меньше, а я ему не поддержка!"

Однако все помыслы Марьи Алексеевны были связаны с дочерью и той призрачной надеждой, которую посулил ей случайный мужик. Наскоро прощаясь с предводителем, занятым гостями, сообщившими ему нечто важное, Марья Алексеевна спешила к экипажу. Слава Создателю, на козлах сидел все тот же немногословный и хмурый мужик. Велев Андрюшке, дремавшему в бричке, починиться и возвращаться домой, Марья Алексеевна забралась в коляску.

Едва они миновали усадьбу и въехали в лес, Денисьева приказала кучеру остановиться. Тот нехотя дернул за вожжи, останавливая лошадей, и продолжал сидеть истуканом.

- Отвези меня к ней? - вся трепеща, попросила Марья Алексеевна.

- К кому, барыня? - не поворачивая головы, спросил мужик.

- К Кате. Ты сказывал, жива моя дочь. Где она? Отвези меня к ней, умоляю! Я на колени стану перед тобой! - молила несчастная мать.

- О чем вы, барыня, не пойму я что-то? - отвечал мужик, сохраняя невозмутимый вид.

- Разве ты не говорил мне: "Жива ваша дочь?", - отчаивалась Марья Алексеевна.

- Что-то путать изволите, - бормотал кучер, не оборачиваясь.

- Умоляю, скажи, где она? - плакала Марья Алексеевна.

Однако мужик тупо повторял одно и то же:

- Ничего не знаю, барыня. Показалось вам, должно быть.

- Бог тебе судья! - проговорила сквозь слезы обманутая мать.

И всю оставшуюся дорогу она ни слова более не вымолвила.

Если б она не спешила так за своей призрачной надеждой, то узнала бы от приезжего офицера, что лагерь разбойников обнаружен, и теперь осталось только захватить его, напав внезапно.

4.

Не сразу Катя дождалась того момента, когда Григорий станет ей доверять. Да и не доверие это было: Гришка не верил никому, кроме себя. Однако он позволил Кате выходить из избы и бродить по лагерю, натурально, в сопровождении Марфы. Бедная баба ворчала:

- И чего тебе дома не сидится? Я квашню замесила, не с руки мне с тобой таскаться-то.

Пленница знала уже, что у Марфы муж в разбойничьей шайке и деваться ей некуда. Он наведывался к ним в дом, когда возвращался из очередной вылазки. Правда, Катя его не видела.

Лагерь представлял из себя заброшенную деревню, в которой осталось несколько изб. Когда-то здесь было аракчеевское военное поселение, и жили государственные крестьяне. Крестьяне однажды взбунтовались, их всей деревней переселили за Урал. Избы постепенно разрушались, но было несколько крепких строений, которые могли простоять еще много лет.

Разбойники жили и в землянках, возле которых горели костры и готовились похлебка или каша. Вокруг костров сидели вооруженные бородатые мужики устрашающего вида. Одеты они были пестро и причудливо: в армяках, старинных бархатных кафтанах, поношенных сюртуках, епанчах и даже в меховых душегреях. И шляпы их поражали воображение: тут были и треуголки, и картузы, и ермолки, и поярковые шапки. Все это был конченый, отчаянный люд.

Во время прогулок по лагерю Катя высматривала Левушку среди больных и раненых, которые помещались в особой избе. Искала и среди пленных. Их было немного, за кого ожидался богатый выкуп. Бронского она не нашла.

На Катю в лагере смотрели с удивлением: она так и ходила с тех пор в костюме пажа. Лишь для стирки снимала и отдавала Марфе. Многие принимали ее за мальчика, но были и те, кто знал, что это за девица в мужской одежде.

- Ишь ты, вырядилась! - услышала однажды Катя откуда-то сверху, проходя мимо огромной избы. Она подняла голову и едва успела отскочить: прямо под ноги ей рухнул горшок с геранью и рассыпался.

- Аришка, не лютуй! - рявкнула Марфа, обращаясь к кому-то наверх.

Из окна высунулась красивая девка в кокошнике с холодным и злым лицом. Она смотрела на Катю с обжигающей ненавистью.

- Что я тебе сделала, что ты швыряешься в меня горшками? - спросила удивленная Катя.

Девка ничего не ответила, лишь хлопнула окном. Катя обратилась за разъяснением к своей спутнице.

- Так то Арина, полюбовница твово Гришки, - рассказала Марфа. - Она тут у них за главную, у девок-то. Ей и изба отдельная. Должно, остыл Гриша к ней, а она тебя виноватит.

- Не за что виноватить, - пробормотала Катя, силясь удержать некую промелькнувшую мысль.

- Далеко ли отсюда до Городно? - спросила она как бы между прочим.

Однако Марфа была начеку.

- Ага, скажу я тебе, а ты и сбегешь. А с меня Гришка шкуру сдерет.

Григорий навещал пленницу всякий раз после удачной вылазки. Он заваливал ее подарками. Чего тут только не было! Бархатные салопы, собольи шубы, турецкие шали, шелковые чулки и эластические корсеты, огненные ленты и тонкие кружева. Пеньюары, мантильи, шляпки разных фасонов. Воистину дамский магазин. Катя равнодушно отворачивалась от вороха соблазнительных вещей, не прикасалась и к драгоценностям, которые в изобилии скопились на ее столике.

Разбойник, верно, задался целью утопить ее в роскоши, произвести впечатление, тем расположить к себе ее сердце, но цели не достиг. Он начинал сердиться.

- Чего же тебе нужно? Сказывала, женщину надобно приручить, окружить заботой и лаской...

Катя отвечала твердо:

- И говорила также, что любовь нельзя купить, а ты тщишься именно купить! Отнеси это все Арине, ей, верно, понравится.

- Довольно! - ахнул кулаком по столу Григорий. - Ты водишь меня за нос, чертовка! Я не гожусь в рыцари, прими уж, сделай милость, таким, какой есть!

Катя похолодела, когда поняла, что разбойник пьян. Хмель сделал его развязным. Девушка лихорадочно соображала, что делать, коли он решится-таки овладеть ею. "Лучше смерть! Но как?" - мелькнуло в ее голове. Григорий приблизился к Кате, рывком привлек к себе и заглянул в глаза. Его страшный взгляд жег, был неотвратим, как смерть, и в нем горела неутоленная страсть. Что-то последнее еще сдерживало разбойника от насилия, но Катя чувствовала, как хрупка эта грань. Однако на этот раз судьба ее хранила: разбойник овладел собой и выпустил трепещущую пленницу из своих железных объятий. Он снял с себя все тот же золотой медальон и надел его на шею окаменевшей девицы.