Люди сумрака (СИ) - Герцен Кармаль. Страница 36

Было проще солгать, чем объяснить неожиданное для меня самого желание переночевать в чужом покинутом доме.

Лайли мой ответ вполне устроил. Она рассеянно кивнула и направилась на кухню, чтобы вернуться с аппетитным жареным цыпленком на блюде. В честь возвращения друга детства откупорила бутылку вина.

После обеда я собрался домой, заверив Лайли, что завтра, уладив дела, ей позвоню.

Остаток дня я провел за разбором вещей и сдачей «хвостов» перед выходом в отпуск. Позвонил в компанию, отослал по почте все необходимые документы. Когда оторвался от ноутбука, за окном уже стемнело. Я косо взглянул на заваленный бумагами стол.

«Утром закончу», — решил я.

На горячую ванну сил уже не было. Наскоро приняв душ, я забрался в постель. Последней моей мыслью перед погружением в сон была мысль об обжигающем горло виски.

До того, как в мою жизнь огненным вихрем ворвалась Алесса, она представляла собой лишь бесконечное серое полотно тоскливых будней. Только те часы, когда я писал, я был по-настоящему счастлив. Если картина удавалась, эйфория продолжалась — она буквально питала меня, давая силы, подначивая скорее водрузить на мольберт новый холст. Если картина выходила неудачной, я приходил в бешенство — резал холст ножом для писем и выбрасывал как никчемный мусор. Потом сожалел, но было уже поздно.

Я писал столько, сколько себя помню. Когда мне было пять лет, я уже старательно вырисовывал на листах все, что видел вокруг. Рисовал как одержимый. Вся квартира — обои, скатерти, даже пол, — было в моей аляповатой мазне. Мама шутила, что мне не нравится пустота и белый цвет — именно поэтому я так старательно закрашиваю все вокруг себя. «Ты еще изменишь этот мир, заполнишь его яркими красками», — нежно говорила она, целуя меня в макушку.

Когда она умерла, я первый и единственный раз в жизни бросил рисовать. Холсты покрывались все большим слоем пыли, краски засохли, и мне пришлось просто выбросить их. Я часами стоял перед мольбертом, глядя на девственную белизну холста, но стоило только поднять руку с зажатой в ней кистью, как она начинала дрожать.

Спустя почти год я все же сумел справиться с пустотой, возникшей в душе после смерти матери. Заполнил ее гневом до самых краев, а потом научился выплескивать ее на холст. Те картины — в неизменно красно-черных тонах, цветах моей ярости, — до сих пор называют одними из самых лучших у меня. Но мало кто знал истинную тому причину.

У меня была тайна, которую я не мог открыть никому — даже Алессе. Не потому, что не доверял ей — она была единственной, кому я безгранично верил. Я боялся отпугнуть ее… боялся потерять.

Дитя Сатаны — сказала бы она такое, узнав о даре, которым я обладал? Я не знал, и знать не хотел. Она ходила в церковь по воскресеньям, читала ежевечернюю молитву. Я знал, что она чтит церковные законы, знал, что считает Выжигателей борцами за чистоту души… но спрашивать, что значат для нее одаренные, я боялся.

Называя меня человеком страстей, Алесса даже не подозревала, насколько была близка к истине. Мои картины действительно обладали магией, как говорили о них люди, вот только они вкладывали в эту фразу совсем иной, не имеющий ничего общего с реальностью, смысл.

Все, что творилось в моей душе, как в зеркале отражалось в моих картинах. Если я был полностью опустошен, картины выходили тусклыми, безжизненными, подчас совершенно уродливыми. Если я испытывал радость, если в крови бурлил адреналин, мои картины словно бы излучали свет. Когда я жил — жил по-настоящему, а не просто существовал, — жили и мои картины. Но как только эмоции стихали… я вновь и вновь резал холсты.

Я довольно рано понял, что связь между мной и моими картинами — не игра моего воображения, и не простая зависимость от эфемерного вдохновения — здесь кроилось нечто большее. Дар. Мне было все равно, кто его дал — бог или дьявол. Я был одержим желанием написать великую картину, и был готов ради этого на все.

До знакомства с Алессой я пытался получить эмоции — своеобразную плату за великолепие моих картин — всевозможными способами, не гнушаясь ничем. Экстремальные виды спорта — все, лишь бы адреналин был на пределе; «хрустальный порошок» — кристаллы магической эссенции, не самый легкий наркотик, способный окунуть человека в мир волшебных грез и фантазий. И… Игра. Многоликая, непредсказуемая, а подчас и невероятно опасная.

Но Алесса… Она все изменила. С ее появлением в моей никчемной жизни началась новая, прекрасная пора. Я был влюблен, счастлив, мои картины дышали жизнью — никогда еще прежде я не был так близок к своей мечте.

Мне казалось, что это навсегда. Алесса стала частью моей жизни и с нею — я верил — я способен на все. До встречи с ней я просто существовал, обретя ее — только начал жить и наслаждался каждой секундой своей новой жизни, каждым ее мгновением.

Впервые войдя в мою квартиру, Алесса ужаснулась увиденному. Повсюду царил хаос — частый гость как в моем доме, так и в моей душе. Бросилась наводить порядок, не снимая высоких и тонких каблуков, не боясь того, что запачкает светлое шелковое платье.

Глядя на ее безупречный маникюр, на превосходно сидящие и наверняка дорогие платья, на кольца, усыпавшие тонкую руку, и обнимающий запястье золотой браслет, я боялся признаться ей, как же я был беден. Потом вдруг осознал: Алесса не могла этого не понять. В моей жизни и в моем доме царило запустение. Ободранные обои, слезающие со стен квартиры как старая кожа, скудная обстановка, видавшая виды мебель и заляпанный краской щербатый пол… На всех поверхностях — краски и холсты. Но Алесса в своем шелковом платье порхала среди этого бедлама, будто и вовсе его не замечая.

Ее не смущал мой обычно не слишком опрятный вид — длинные волосы, которые отрастали быстрее, чем я успевал их подстригать, вытертые от долгой носки джинсы и рубашка из дешевой ткани. Одержимому тонами и полутонами, оттенками и бликами, мне некогда было следить за модой — как и думать о том, какое впечатление я произвожу на людей. Но Алессу, которая всегда выглядела как истинная леди, я отчего-то стеснялся.

И постоянно задавал себе один и тот же вопрос — что она, прекрасная, хрупкая, словно сошедшая с картины великого мастера, нашла во мне, простом художнике, только грезившем о славе? Но она действительно меня любила. И за одно это я был готов любить ее еще сильней.

Из-за меня она рассорилась со своей семьей — ее родители, в особенности строгий и неуступчивый отец, наш роман не одобряли. Когда Алесса рассказала отцу, что будет жить со мной, он вышел из себя. В тот вечер они наговорили друг другу много такого, о чем обоим не раз еще придется пожалеть. Алесса разрубила кровные узы, и ушла из родного дома, громко хлопнув дверью на прощание.

Мне казалось, что наша любовь способна преодолеть все преграды. Теперь, когда Алесса питала мой дар, я писал все лучше и лучше, и ждал своего часа. Я уверял ее, что все наши проблемы — лишь дело времени. Я продам пару картин, открою галерею, и все станет как раньше — или даже лучше. Но все оказалось не так просто…

Девочка из богатой семьи, не привыкшая отказывать себе ни в чем и не приученная к тяжелой работе, Алесса вдруг лишилась поддержки родителей. Впервые за все время нашего знакомства я видел ее растерянной, обескураженной. Казалось, она не знает, что ей делать дальше. Она словно бы потеряла свое место в этом мире, и не знала, как ей заново его обрести.

Это стало началом конца нашей красивой, но короткой сказки.

Мы были глупцами, думая, что одной лишь нашей любви достаточно, чтобы быть счастливыми. Первое время мы действительно наслаждались обществом друг друга. Алесса чувствовала себя освобожденной от влияния строгого и порой деспотичного отца. Но вскоре колесо судьбы сделало поворот, и светлая полоса сменилась черной.

Я писал остервенело, вкладывая в каждый мазок весь свой дар — дар, о котором моя любимая и не подозревала. Но даже полные жизни и красок, мои картины оказались никому не нужны. Алесса ушла из Игры, заставила уйти и меня — теперь мы больше не могли себе этого позволить. Игра — развлечение богачей или безумцев-одиночек вроде меня прежнего, способных выложить крупную сумму денег, заработанных неимоверным трудом. Для меня Игра была источником вдохновения, эмоций, необходимых мне как воздух. Но так было до того, как в моей жизни появилась Алесса. Я понимал, что больше не могу позволить жить так, как прежде. Я больше не был один.