Люди сумрака (СИ) - Герцен Кармаль. Страница 5

— Разве книга Эмили не послужила вам своеобразной рекламой? — поинтересовалась я.

Флетчер приподнял бровь, но я предпочла оставить его осуждающий взгляд без внимания. Коллеги не раз выговаривали мне за мою прямоту, отчего-то называя ее циничностью.

— Можно сказать и так, — неохотно признался хозяин дома. — Клиентов прибавилось, но вместе с ними прибавились и расходы. Пришлось в срочном порядке достраивать целое крыло, нанимать персонал.

Больше ничего путного из Рори Монагана вытянуть не удалось. Он был готов с пеной у рта доказывать, что никто в здравом уме не пожелал бы смерти его жене. Усилием воли я сдержала готовую вырваться фразу: «Но ведь кто-то же все-таки ее убил». Мистер Монаган продолжал настаивать на ограблении — неудачном, дескать, преступника могли спугнуть чьи-то голоса. Я не стала его разубеждать.

— Значит, она начала жизнь сначала. Жаль, что уже без меня, — сказал Рори едва слышно. Он вновь наполнил стакан до краев и вновь осушил его одним махом.

Я еле удержала раздраженный вздох. Впрочем, разве виноваты люди, что верят в то, что им усиленно вдалбливают в головы с самого детства? Реинкарнация, бесконечный шанс прожить жизнь так, как надо, уже в новом теле. Нам рисовали смерть как очищение от старых грехов, возможность начать новый, бесконечный виток жизни, в уже новом теле — правда, полностью потеряв воспоминания о старой жизни. Не скажу, что вера — взращенная и старательно лелеемая церковью — в цикличность жизни и перерождение полностью освобождала от чувства утраты, от горечи потери близкого человека, но, безусловно, притупляла ее. Я встречала людей, которые, пережив смерть близких, вздыхали и говорили, что даже завидуют им — ведь ушедшие могут все начать сначала.

Я не могла рассказать им о том, что знаю — о том, что видела своими собственными глазами. О том, что перевернуло бы их представление о жизни и смерти с ног на голову.

Есть тайны, которые должны оставаться тайнами.

Я уже была на пороге, когда Рори вдруг сказал мне:

— Кармаль Лунеза, верно? Эмили часто говорила о вас.

Флетчер послал мне недоуменный взгляд, я лишь пожала плечами. Хорошо, что в городе он совсем недавно.

— Не она одна, — сухо сказала я и вышла.

— Местная знаменитость? — с интересом спросил Флетчер, когда за нами захлопнулась дверь.

Я повернулась, вперив в него взгляд, способный превратить человека в камень. Этот наглец в белом пальто с иголочки даже бровью не повел. Я вздохнула, признавая поражение. Местные знают, что с вопросами о личном ко мне лучше не лезть — и о прошлом расспрашивать не стоит.

Жаль, что Феликсу это невдомек.

Я не удостоила его ответом. Развернулась и пошла к машине, позволяя любоваться моей облаченной в кожаный плащ спиной.

В свое время история обо мне нашумела в интернете, но хуже всего было другое: Дейстер — не такой уж большой город, и слухи здесь распространяются довольно быстро. После обретения долгожданной свободы счастья я не обрела.

Я знаю, что в Дейстере находились те, кто подозревал меня в одержимости, в «сатанинской крови», объясняя это простым вопросом: как мог любящий отец и примерный семьянин запереть свою дочь в подвале без всякой на то причины? Я не была удивлена: всегда найдутся те, кто задаст вопрос — а вдруг жертва вовсе не была жертвой? Я постоянно ловила на себе косые, оценивающие взгляды — меня словно считывали невидимым сканером, гадая: могла, не могла?

Но хуже фанатиков веры, поборников чистоты, видевших во мне дочь Сатаны, были те, кто жалел «бедную малышку Карми». Я задыхалась от их заботы, их жалость меня раздражала. Они не хотели замечать, что я не желаю считать себя жертвой, что я хочу просто забыть о прошлом и жить настоящим, чего два года была лишена.

Благодаря затворничеству мне открылся особый мир, но этого не людям я объяснить не могла. Многие спрашивали меня с затаенным ужасом: как можно выдержать десятки месяцев одиночества?

Но правда в том, что там, в подвале, одинокой я никогда не была.

ГЛАВА 5

Я дала себе зарок, что покончу со всеми пугающими событиями, мало-помалу разрушающими мою жизнь. Отворачивалась, если краем глаза замечала на улице, в школе и дома тех, кто выглядел иначе, чем остальные. Паренька с разбитой коленкой, сквозь которого на моих глазах проехал автомобиль, девочку с рюкзачком, мокрыми волосами, одутловатым лицом и неестественно темными губами. Женщину с наклоненной набок шеей, на которой отчетливо виднелись рубцы от веревки. И многих, многих других. И все они — серые, лишенные красок, словно вырванные из другой реальности, где цвета оказались не в почете.

То я практически не видела их, то они окружали меня, как мухи — мед: как я полагала, когда я была подавлена, и слабел мой внутренний барьер — невидимый щит, ограждающий меня от мертвых.

Дарлин я передарила одной из подруг. Она скривилась — серьезные одиннадцатилетние девочки в куклы не играли, но поставила ее на каминную полку. Всякий раз, приходя к ней в гости, я старалась не встречаться взглядом с Дарлин. А та молчала, так и не простив мне предательства.

Я надеялась, что все наладится. Моя странная жизнь, отношения с папой и мамой. Особенно, с мамой. Но она все так же сторонилась меня. Я была предоставленная самой себе и привыкла проводить время в одиночестве. Теперь я этому даже рада — весьма своеобразная, но все же подготовка к тому, что ждало меня дальше.

Я так старательно поддерживала иллюзию обыденности! Хотела уверить маму, что моя одержимость Сатаной осталась в прошлом. Я не хотела, чтобы мне выжигали на груди клеймо, но еще больше я страшилась этого странного выражения в глазах мамы, появляющегося всякий раз, когда она смотрела на меня. Я боялась, что так будет всегда, и старательно ломала свою личность. Мне было одиннадцать, но иногда, в особо тяжкие минуты, я чувствовала себя немощной, уставшей от жизни старухой. Ужасное для ребенка чувство.

Я много слышала историй об одержимых, порченных — людях, обладающих магией. Магия, как утверждала религия — точнее, мама, эту религию мне проповедующая, — творение Сатаны. Дар, которым он заманивает людей, искажая и извращая их души. Любое проявление магии — знак, что в крови человека течет кровь Сатаны.

А одержимость каралась сурово.

Я никогда не понимала такого страха людей перед магией. Ведь она может действовать не только во зло, но и во благо — лечить людей, находить пропавших. Но все, с кем я осмеливалась говорить на подобную щекотливую тему, убеждали меня: магия — не дар, а проклятие. Зло. И это еще одна вещь, с которой мне пришлось смириться. Ведь я не в силах была что-то изменить.

Я убедила себя в том, что самое страшное осталось позади, но судьба лишь жестоко посмеялась над моей самонадеянностью. Однажды, на рубеже моего тринадцатилетия, мы втроем обедали на кухне. Я оторвала взгляд от тарелки с ненавистным брокколи и на щеке мамы заметила странный след: не круг, скорее, овал, оставленный рядом острых зубов. Щека кровила, сквозь нее просвечивало что-то белое. Мамины зубы, поняла я. Мне резко поплохело, я отодвинула тарелку подальше от себя. Выдавила:

— Мам, что с твоей щекой?

Она перестала жевать, подняла голову. Нахмурившись, посмотрела на папу. Тот лишь пожал плечами, внимательно разглядывая ее лицо — бледное, с темными полукружьями и морщинами возле усталых глаз. Мне бы насторожиться, но я продолжала упорно настаивать, чтобы мама взглянула на свою щеку.

— Там как будто… Как будто чей-то укус, — сказала я, борясь с тошнотой. Слишком уж жутковатой выглядела эта рана.

Недовольная, мама отложила вилку и отошла к зеркалу в прихожей. Я видела ее худой силуэт — как и папа совсем недавно, она лишь пожала плечами.

А когда вернулась, никакой раны на ее щеке не было.

— Ну и что за шутки? — грозно спросила мама, вновь усаживаясь за стол. Глаза ее метали молнии.