Метро 2035: Защита Ковача - Точинов Виктор Павлович. Страница 15

Изготовились в разные стороны побежать, вдруг да повезет кому, удастся с пулей разминуться… Но не успели. Кровососы стрелять перестали, в матюгальник начали орать: дескать, если девушка им сама сдастся, без оружия выйдет, то остальных не тронут, дадут уйти. А девушка с ними одна была, Лиза.

– И вы ее отдали кровососам, – нехорошим голосом произнесла Марьяша, прикидывая: если приказать Бобе, одолеет ли этих пятерых? По всему получалось, что одолеет.

– Никого мы не отдавали! – возмутился Дрын. – Сама к ним пошла. Но не сдаваться, разве ж она когда сдается?

Дальше он рассказывал один, остальные согласно кивали.

Лиза, по его словам, оставила автомат Жуге, а в ботинок ножик спрятала – и почапала к броневику. Там всего двое кровососов было, может трое, а остальные с других сторон стерегли. Уходя, своим сказала, чтобы прорывались, когда она дошагает и гадов резать начнет… Нельзя, мол, кровососам верить: как ее повяжут, так и остальных прикончат, никого не выпустят. Назначила, где встречаться потом, кто уцелеет. И она, если все пучком у нее сложится, тоже туда подтянется. Видать, не сложилось… Дрын и его приятели не видели, что у броневика случилось. Они рванули, как было договорено. А кровососы-то, странное дело, стрелять не стали, всем дали уйти. Одна только Лиза к месту встречи не пришла…

– Вот так все было, Марьяш, – подвел итог Дрын. – Могли б мы там все полечь, да хер ли в том толку? А так, если сразу кровососы Лизу не зарежут, мы спасти ее сможем.

– Спасти? С Базы? Не смеши… Туда ополчение с десятка деревень даже подступиться не сумело. А вы, значит, впятером придете и спасете?

Она совсем недавно говорила Бобе нечто схожее: пойдем и спасем, – но то было по горячке, не пришла в себя от шока. Нет, все же надо сходить к Судье, пока тот не уехал. Новый поход на Базу, понятное дело, никто из-за Лизки не объявит, но вдруг и вправду состоится обмен пленными, на который намекал Проня? Тогда непременно нужно вписать сестру в список тех, кого обменяют на кровососа. Это ж вам не мобиль захваченный, чтобы голову на голову сменять…

Дрын упрямо наклонил плешивую башку, зыркнул исподлобья. Сказал твердо:

– Спасем. Но не впятером. Если ты, Марьяша, нам поможешь, так вшестером точно спасем.

Смотрящий Семен квартировал при управе. Или, если глянуть по-другому, выделил под управу три комнаты в своем новом и большом, всем обществом построенном доме. В любом случае народному слуге далеко ходить к месту служения не приходилось.

Она пошла туда одна, Дрын и остальные не захотели больше иметь дело с «говном, а не властью». Вернее, большую часть пути отшагали вместе с ней, спорили, пытались убедить в своей правоте: самим, все самим надо делать, а на Судью понадеешься – Лиза, считай, покойница.

Марьяша в ответ им пыталась растолковать, что она не Лиза, хоть лицом и схожа: драться не умеет, стрелять не умеет, по лесу ходить не умеет, ну куда ей с кровососами воевать?

Короче, друг друга они не убедили, и парни к управе не пошли, остались в отдалении поджидать, чем дело закончится.

Перед тем как зайти, Марьяша попыталась восстановить оборвавшуюся связь с сестрой, разузнать, что с той и как. Не удалось. Или Лизка оставалась без сознания, или… О другом «или» даже думать не хотелось.

…Смотрящий трапезничал в компании Судьи, хранителя Выры и четвертого, Марьяше незнакомого. Здесь же была и Матрена-сухоножка, но ее за стол не звали, она сновала между кухней и горницей, приносила новые блюда, убирала грязные тарелки и опустевшие бутылки. Где Семенова жена и их дочери, отчего не они обслуживают застолье, Марьяша не стала озадачиваться. Есть проблемы поважнее.

Начало лета – время не самое сытное, старый урожай почти съеден, до нового еще долго. Но смотрящий расстарался, поляну накрыл роскошную. Мясо такое и мясо этакое, рыба, овощи, разносолы всех видов… В бутылках не мутноватое свекольное пойло – самая настоящая водка, прозрачная как слеза. Этикетки, фирменные пробки, все дела… Попадал этот напиток в Затопье в самых малых количествах от кровососов – от кого же еще – не напрямую, через посредников, через жителей замиренных деревень, ездивших к Базе на тамошний рынок. Стоила водка столько, что причащались ею местные любители кирнуть крайне редко, получив бутылку-другую как премию от общества за какие-нибудь выдающиеся заслуги. Видать, эти четверо ни времени, ни сил, ни крови своей для общества не жалеют, вон сколько уже вылакали…

Еще на столе хватало Матрениных пирогов, разных видов и с разными начинками, причем пирующие ими не пренебрегали. Марьяша поняла, что надо побыстрее решать вопрос и уходить, пока кишечники смотрящего и его гостей не сдетонировали от Матрениной выпечки, а то ведь вскоре не продохнуть в горнице будет.

Она начала объяснять, с чем пришла, но Семен махнул рукой:

– Да знаем мы уже, Марьяха, что с сестрицей твоей стряслось, о том и толкуем… Ты пока присаживайся, выпей, закуси… Матренка! Подгони-ка тарелку чистую, да стопку, да поживее! Шевели задницей подтощалой, шевели!

С Марьяшей тем временем приключился внутренний разлад. Желудок при виде заваленного снедью стола вспомнил, что ничего в нем не было со вчерашнего вечера, и требовал немедленно присоединиться к застолью. Разум же возражал: неправильно тут с ними пировать, пока другие последнюю гнилую картошку доедают да хлеб не пойми из чего пекут, из остатков муки, в амбарах подметенных, с мышиным дерьмом пополам…

Марьяша, в виде исключения, приняла сторону желудка. Оправдывалась перед собой тем, что в нынешних ее обстоятельствах не с руки смотрящему с порога перечить и от его угощения нос воротить. Она осторожно присела на самый кончик лавки, где уже сидел незнакомый мужчина. Был тот в годах, дородный, грузный, носил длинные волосы и бороду, тоже приличной длины.

– Молодца, не чинишься, стариковской компании не чураешься, – одобрил смотрящий, сально улыбаясь. И самолично набулькал Марьяше водки.

Была у смотрящего Семена такая особенность. Когда заговаривал о чем-то с Марьяшей (не часто, но случалось), то слова говорил вроде правильные, какие надлежало в тот момент говорить. Но улыбался при этом так, словно думал совсем о другом, словно представлял, как завалит Марьяшу, задерет ей подол, и… Ну, в общем, как Проня сегодня на пустоши. Может быть, она все навыдумывала, но казалось именно так.

– Ты ведь понял, отче, – обратился смотрящий к волосато-бородатому незнакомцу, – что это сеструха героини нашей новопреставленной… Даже близняшка, во как. Так что будет с кого икону написать.

– Правильных понятий девица, – одобрительно пробасил бородач, искоса глянув на Марьяшу. – Себя блюдет, простоволосой и в штанах не шляется.

Девица правильных понятий не понимала ничего. Ну то есть абсолютно. Что за «отче»? Поп, что ли? Почему тогда без креста, без рясы? Попов она отродясь не видела, повывелись попы как-то, но в книгах о них читала. Но это все ладно, поп не поп, хрен с ним, – но почему смотрящий Лизу назвал «новопредставленной»?! Или «новоприставленной»? На слух поди различи, но это ведь вроде свежепомершая, нет? Уже в мертвые ее записали? Не рановато ли?

Как бы поп тем временем со смаком залил в себя содержимое большой граненой стопки (из кружек здесь не пили, все по высшему разряду), в два укуса умял Матренин расстегай, потянулся за другим… Марьяша отодвинулась бы подальше, представляя, что с тех расстегаев скоро начнется, – но и без того сидела на самом кончике лавки.

– Что, девка, голова разом вспухла от услышанного? – обратился к ней Судья. – Большое дело мы затеваем и важное. У многих в мозгах смятение случится, зато потом по-другому станем жить, по-правильному.

Он тоже ухватил со стола стопку – уверенным движением, как зрячий. Черная повязка, пересекавшая лицо Судьи, сбилась чуть выше обычного, и, наверное, он мог бы видеть из-под нее, что и где стоит на столе, если бы имел глаза. Но глаз-то не было, и Марьяша в очередной раз подивилась координации движений слепца.