Назад дороги нет (СИ) - Манило Лина. Страница 14

— Всё-таки, дочь, поезжай в Дом отдыха какой-нибудь тихий, а потом будешь решать, что тебе дальше делать с этой жизнью.

После завтрака в кафе едем в Торговый центр, где планомерно обходим магазины женской одежды один за другим. Просто заходим, набираем охапку шмоток, меряем всё, без разбора, а я радуюсь, словно мне снова пять, а мама взяла меня с собой за покупками. Тогда я чувствовала себя очень взрослой и слишком умной, а сейчас хочется быть маленькой и глупой. Хотя и так дура, куда уж больше?

Мы почти ничего не покупаем — так, что-то из бижутерии, чулки, пляжные сланцы, — но сам факт выбора окрыляет. Кажется, что вот так же, как эти вещи, я могу перемерять на себя кучу вариантов дальнейших событий и взять самый подходящий.

Когда выходим на парковку, и я уже почти села в автомобиль, замечаю краем глаза знакомый силуэт. Присматриваюсь и убеждаюсь, что не померещилось — это Викинг. Слезает с мотоцикла, останавливается и, распустив светлые волосы, снова завязывает тугой хвост. Мне хочется подойти и спросить — не больно ли, когда так туго, но стою на месте, схватившись за ручку двери, не давая себе разрешения пошевелиться. Викинг в простой чёрной футболке, натянутой на рельефной груди и литых бицепсах, чёрных джинсах и начищенных до блеска сапогах, кажется таким красивым, что на миг перехватывает дыхание. Ну вот что я за дура такая? Можно же просто подойти и поздороваться, а я, вместо этого, словно в ледяную статую превратилась.

Тем временем он подбрасывает на ладони ключи, последний раз осматривает мотоцикл и уходит размеренной походкой, никуда не торопясь. Но, будто что-то почувствовав, оборачивается, а успеваю спрятаться за колонной. Не знаю, видел ли он меня, узнал ли, да это и неважно, наверное.

Мне кажется, или он чем-то расстроен? Дура, дура! Надо было подойти, но не могу себя заставить. Боюсь не увидеть в его глазах узнавания или, не дай Бог, насмешку. Это ведь добьёт меня, окончательно. Нет уж, пусть Викинг останется приятным светлым воспоминанием, чем пойму, что он такой же, как и все остальные.

Прислоняюсь спиной к прохладному мрамору и пытаюсь прийти в себя и понять, что, в конце концов, со мной происходит.

— Ася, что стряслось? — Мама оказывается рядом и гладит меня по щеке. — Ты очень бледная. Тебе плохо?

— Нет, всё нормально… просто увидела кое-кого.

Не хочу вдаваться в подробности, но мама слишком умна, чтобы я могла её обмануть.

— Дай угадаю. — Делает вид, что задумалась, а в голубых глазах хитрые чёртики пляшут. — Наверное, Викинга этого своего увидела, да?

— Скажи, пожалуйста, ты никогда не пыталась работать на разведку? — смеюсь, выходя из своего укрытия. — Очень уж у тебя ловко получается до сути докапываться.

— Пошли уже, горе моё, — говорит и обнимает меня за плечи. — Всё будет хорошо, рано или поздно, так или иначе. Ты же мне веришь?

Киваю и сажусь на пассажирское сидение. На душе уже намного легче, и я даже готова побороться за то, чтобы в конце тоннеля появился свет. И больше никогда не гас.

7. Викинг

— Здравствуй, сынок. Ты прости, я давно у тебя не был…

Ответом мне служит гулкая тишина кладбища, а холод могильных плит пробирается под одежду и впитывается в кожу.

Когда Ян только погиб от этих проклятых наркотиков, я бывал на кладбище так часто, что, казалось, проще уже здесь поселиться. Каждое утро брал бутылку водки, нехитрую закуску и ехал сюда, чтобы провести целый день в молчаливом отчаянии. Иногда даже плакал, хотя мужчинам, вроде как, и не положено, только наплевать на то, что там у кого положено. Я мало тогда задумывался о правилах и приличиях, положившись на волю судьбы и уничтожая себя чувством вины.

Часами тогда я рассматривал фотографию своего мальчика, прикреплённую к надгробию, вглядывался в знакомые до боли черты и не мог заставить себя поверить, не мог отпустить. Минуло первое лето без него, наступила разноцветная осень, а я так и приходил сюда, невзирая на день недели и погоду за окном. На самом глубинном уровне не мог прекратить эти ежедневные походы, точно на работу.

Меня знала здесь, наверное, каждая собака, и нескольких даже начал прикармливать, и через время свора уж ждала у ворот. Активнее других меня приветствовал здоровенный неказистый рыжий пёс с торчащими ушами и высунутым от нетерпения языком. Я прозвал его Вальтером — чёрт знает, почему, но кличка ему приглянулась, и часто он проводил целые дни, просто лёжа у моих ног и иногда печально поглядывая снизу вверх. Он был умным малым, жаль пропал однажды.

Я всё-таки нашёл в себе силы прекратить эту пытку. Была зима, я схватил жуткое воспаление лёгких и чуть не сдох, ослабев до крайности. И, проснувшись однажды утром, понял, что никакими походами на кладбище сына не вернёшь, ничего не изменишь. Ведь если бы это было возможно, Ян уже был бы рядом, но нет — как бы не двинулся умом тогда, в мистику не верил.

Помню, я стоял на балконе, курил, глядя на проплывающую мимо жизнь посторонних людей, и думал, что нужно начинать отсчёт дней с самого начала. Перечеркнуть прошлое и посмотреть на себя со стороны. Мне ведь всего тридцать четыре, я здоров физически, пусть и искалечен морально, но жив. А значит, нужно двигаться дальше, прекратив наматывать сопли на кулак.

Так я вернулся к делам в “Бразерсе” и стал открывать, одну за другой, клиники для наркозависимых. Просто потому, что однажды не смог помочь собственному сыну, решил попытаться спасти чужих детей. Часто даже получалось.

Размышляя обо всём, что пережил за восемь лет, присаживаюсь за небольшой мраморный столик, в самом углу просторной ограды. Ставлю пакет рядом с собой на лавочку, вытаскиваю на свет кулёк любимых конфет сына и бутылку водки. Не собираюсь выпивать всё, но помянуть нужно. Я слишком долго не был здесь — последний раз прошлой осенью.

Достаю два пластиковых стаканчика, наливаю себе половину, во второй — лишь на донышко, и ставлю на могильную плиту. Делаю глоток обжигающей жидкости, и она несётся по пищеводу огненным потоком.

Карл вчера — или уже сегодня? — был отвратительно прав: нужно попытаться вспомнить, какими мы были когда-то — без всех этих невосполнимых потерь и утраченных душ. И утром, проснувшись один, в чужой кровати, я подумал и решил, что обязательно Асе позвоню. Только вот с кладбищем разберусь, потому что, правда, слишком давно здесь не был, никуда это не годится.

Тёплый майский ветер обдувает, а я размышляю о том, что жизнь — удивительная штука, непредсказуемая. Я всегда мечтал стать военным, но однажды что-то пошло не так. В семнадцать влюбился, и всё закрутилось с такой скоростью, что не расхлебаешь. Родился Ян, и стало вдруг так необходимо зарабатывать деньги, вертеться, точно белке, чтобы выжить и не дать умереть с голоду ребёнку. В девяностых было тяжело, очень тяжело, но мы справились. Я справился. Но мать Яна однажды решила, что ей не нужен я, не нужен сын. Она ушла в поисках лёгкой жизни и, кажется, даже нашла. Давно перестал следить за тем, что с ней происходит. Жива, копыта откинула? Какая, нахрен, разница? Мы давно уже чужие люди.

Когда стакан пустеет, достаю сигареты и закуриваю, впервые за день. Горечь табачного дыма смешивается с алкогольным послевкусием, и я сплёвываю на землю. В ясном небе кружат птицы, а солнце припекает так, что испариной кожа покрывается. Надо ехать обратно, но ноги будто свинцом налились. Вот потому и боюсь сюда приезжать — боюсь, что снова не найду в себе силы уйти. Смерть Яна — рана, которой не суждено затянуться. Она всегда будет кровоточить, причинять боль при малейшем воспоминании. Можно только попытаться изобразить из себя полноценного человека, но разрушенным изнутри ты быть не перестанешь.

На кладбище совсем пустынно, лишь где-то вдалеке бойкая старушка сметает мусор с дорогих сердцу надгробий. Слежу за ней, прищурившись, выпуская кольца табачного дыма в синее небо. Вдруг какой-то шорох привлекает моё внимание, и чья-то рука ложится на плечо. Инстинктивно дёргаюсь, а когда узнаю того, кто решил отвлечь от тягостных мыслей, замираю соляным столбом.