Полнолуние для магистра (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна. Страница 18

Глава 6

Шесть лет разницы между братом и сестрой — много это или мало? Говорят, чем больше возрастной интервал, тем труднее детям найти взаимопонимание. Не их случай, однако! Они всегда были вместе, Валерий и Валерия, Лерка и Лика, позже — Чёрт и Младенец… Годам к девятнадцати Лерик вдруг расцвёл дикой харизматичной красотой: интеллигентные бабушки даже сравнивали его с Врубелевским Демоном; Лика же из белобрысой девчонки-нескладёхи вдруг начала медленно, но верно превращаться в прелестное большеглазое создание, при котором даже магазинные грузчики стеснялись крепко выразиться. Удивительная контрастная и в то же время гармоничная пара вроде бы ни в чём не похожих, но спаянных нерушимой дружбой. Расторгнуть их союз удалось лишь призыву в армию. Но потом… потом приохотившийся к экстремальной службе Валерий заключил контракт на сверхсрочную, Лика уехала учиться в Питер…

Что ж, каждому виду дружбы — своё время и свой возраст. Хвала прогрессу и средствам коммуникации, что позволяют связаться и поговорить с близким человеком моментально, не тратя время на письма и долгие ожидания ответов!

Несмотря на то, что в родной город брат и сестра вернулись лишь два года назад, после смерти бабушки, а затем, увы, и родителей… их чувства не ослабли. Пусть оба почти сутками пропадали на службе — один в каком-то засекреченном охранном агентстве, другая в любимой библиотеке, пусть обросли на новом месте новыми друзьями и не забывали старых, пусть иногда влюблялись и на какое-то время выпадали из жизни, как нормальные взрослые люди… Но как минимум на половину выходных брат и сестра зависали на телефонах или в скайпе, выговариваясь друг другу, при случае выезжали на первые майские шашлыки или проводы осени, одни или с компанией, в общем — не теряли из виду. Чувствовали: они — рядом, локоть к локтю. Случись что, есть с кем поныть в жилетку, поделиться счастьем и просто обняться. Родной. Родная. Родная кровь…

Жаль, что не удалось отговорить родителей от продажи бабушкиного дома. Однако тем как вожжа под одно место попала. И главное, нужды в деньгах не было! После их смерти оказалось, что огромная «дворянская» квартира отходит Лике, а приличная сумма, полученная за дом, оказывается, не вложена в таинственные ценные бумаги, а отписана Валерику: ему, как мужчине, сподручнее решать жилищный вопрос. Хватало или на хорошую городскую квартиру, или на добротный загородный дом. Лерка тогда даже психанул: ну и зачем тогда бабкины хоромы продали? Смысл?

Но переворошил все местные связи и за два года построил и отделал на облюбованной лесной поляне неподалёку от бабушкиной деревни особняк-теремок, с виду один к одному как у покойной бабы Васи. Вот только новоселье не успел справить. Начал было паковать вещи на съёмной холостяцкой квартире, да был скручен жёстким приступом… аппендицита, как сперва подумали.

Кто ж знал, чем он обернётся этот приступ…

Возвращаясь из Первой Градской ближе к полуночи, Лика с горечью думала: а успеет ли брат пожить в новом доме, к которому успел прикипеть? Скрипнула зубами, кажется, напугав таксиста, сморгнула слезу и зло сказала себе: пусть только попробует не пожить. Значит, так: лесная дорога к «теремку» хорошая, недавно подновлена стараниями соседней базы отдыха; трасса к самой Ольховке спокойная, не загружена. До города рукой подать, три километра. Понадобится вызвать «Скорую» — домчится куда быстрее, чем в тот же центр через вечные пробки и заставленные машинами дворы; да и по делам или за покупками в город смотаться не проблема. По прогнозу Германа Петровича, если заживление швов и стомы пойдёт нормально — через неделю Леру выпишут. Вот тогда она привезёт его сразу в Ольховку. В дом. Потому что поговорка про целительные стены очень даже работает. Её квартира тоже хороша, но отчего-то брат после смерти родителей не мог в ней оставаться надолго, тосковал: всё мать с отцом чудились. А про свой «Светлый терем» давно твердил: «Моё! Моя берлога!»

Вот и пусть… живёт и радуется. Сколько сможет.

Рассердившись на себя за очередное скатывание в негатив, она трахнула кулаком по дверце «бардачка». Спохватившись, извинилась перед водителем. Хотела при расчёте сунуть лишнюю купюру, но пожилой усач хмуро буркнул: «Не надо. Что я, не помню, откуда кого везу, что ли? Да ещё ночью-то…» От этих слов и от чужого участия Лика едва не разрыдалась. А за порогом пустой квартиры, тёмной, таинственно и жутко молчащей… вроде бы тут и плачь в голос, самое время, раз накопилось… но нет, слёзы ушли. Только в груди засел тугой ком, застрял где-то ближе к трахее: мешал дышать.

Не включая свет, она прошла на кухню. Бездумно щёлкнула рычажком электрочайника. Опустилась в старое кресло — бабушкино, прикрытое вязаным пледом… Машинально вытащила плед из-под себя, завернулась, поджав ноги, свернувшись калачиком, как в детстве. Смежила веки. Забыть обо всём. Хоть на минуту.

А когда засвистел чайник…

Вздрогнула. Сощурилась от света.

Но ведь… её чайник не свистел, а, по идее, должен был сейчас бурлить, бормотать и плеваться. И солнцу, бьющему прямо в глаза, взяться некуда — среди ночи-то! И…

Она обвела взглядом совсем другую, но не менее знакомую кухню — с бревенчатыми стенами, легчайшими ажурно-зубчатыми занавесками на окнах, круглым столом, покрытым вышитой скатертью… и ничуть не удивилась. Иногда, во сне, Лика переносилась сюда, в осиротевший бабушкин дом, и бродила по пустым комнатам, сидела на веранде, любовалась запущенным цветущим садом… Здесь всегда был май.

Хотела забыться? Пожалуйста. Сон по заказу.

Потому что только во сне, в несуществующем доме, к ней на спинку соседнего — «дедушкиного» кресла (его потом так и не нашли, когда забирали кое-какие вещи на память) мог присесть бабушкин любимец, филин Яков. После смерти хозяйки он затосковал, стал чахнуть и однажды просто исчез: должно быть, улетел умирать в лес. Собственно, он никогда и не был домашним: прилетал, когда вздумается, гостил, сколько душенька его совиная захочет. А сейчас вот объявился.

И только во сне оживший филин может выразительно склонить голову и сказать хрипловато:

— Здравствуй, Ликуша.

…и подставить круглую пёструю башку, как когда-то, много лет назад, с удовольствием позволяя гладить мягкие пёрышки, почесать за ухом, словно котёнка. Даже ткнулся пару раз лбом в её ладонь.

— Соскучился, да? — растроганно пробормотала Лика. — И я тоже. По тебе, по бабушке, по папе с мамой. А тут ещё с Леркой… несчастье приключилось…

Филин высвободил ушастую голову. Встряхнулся.

— Знаю, Ликуша. Потому-то мы и встретились. Живи вы с ним долго и счастливо — я бы, может, вам вовек не понадобился бы. А когда сердце у нашего Светлого болит — мы чуем…

— Погоди, это ты сейчас о чём?

Яша помолчал, переминаясь с лапы на лапу, умащиваясь на спинке кресла.

— Не всё сразу, девочка. Мне нужно многое рассказать, да и попросить об очень важном. Но если я вывалю на тебя разом всё, ты не поверишь. А у меня… у нас с тобой только одна попытка контакта. Связь устанавливать долго и трудно, и чтобы нам сейчас поговорить, мост между мирами строили две сотни скроухов. Следующий пик силы, в который можно совершить нечто подобное, выпадет не раньше чем на новое полнолуние, а тогда время будет упущено: и у твоего брата, и у девочки-Светлой, чью судьбу мы хотим поправить… Слушай внимательно. Слушай, не перебивай, как слушала ты когда-то Василису Фёдоровну.

И она сдержала рвущиеся наружу вопросы, уселась смирно, как школьница, на краешек кресла; даже спину постаралась держать ровнее, по детской привычке, ведь невозможно внимательно слушать, поджав ноги и завернувшись в плед. Почему-то в бабушкиной кухне она почувствовала себя прежней девчушкой; хоть и сорванцом, но это там, на улице и в городском дворе, а здесь, у бабы Васи она преображалась в послушную внучку. Ей самой когда-то очень нравилось играть в этакое превращение. Да и бабушка никогда не была тираном и не пользовалась Ликиным показным смирением, которое, кстати, прекрасно чувствовала; просто хвалила, угощала, ненавязчиво наставляла чему-то… И любила.