Полнолуние для магистра (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна. Страница 4

Комиссия, посланная Палатой лордов — явная комиссия, официальная! — к легальному расследованию, увы, не успела. В ночь накануне её прибытия Бэдлам вспыхнул, подожжённый с нескольких углов. Уцелел лишь подвал отдалённого флигеля в саду, где спасатели обнаружили полузадохшихся от насытившего округу дыма дюжину несчастных, истощённых до скелетообразного состояния, напуганных до истерики либо до каталептического состояния, но… живых.

Как велось следствие, сколько сбежавших от правосудия так называемых специалистов по душевным болезням поймали и привлекли к суду, да не одних, а с подельниками из обслуживающего персонала — это уже совсем иная история… Захарию Тимоти Эрдмана, самого молодого выпускника Университета королевы Анны такие детали не интересовали. Он верил в правосудие Регента. Судьба изуверов его не волновала. А вот при одном воспоминании о жалких людских оболочках, которые, размещённые со всевозможными удобствами и заботой в госпитале святого Фомы, вряд ли осознавали перемену в своём положении, молодого человека едва ли не колотило от дикой смеси сострадания, брезгливости, презрения к себе и желания помочь.

Но стоило ему в очередной раз погрузиться в справочник с описаниями душевных болезней, бездна на месте человеческого разума казалась ему столь непомерной, что иррациональный страх упасть в неё либо — ещё хуже — встретиться взглядом — заставлял отступить.

Тем не менее, каждый вечер он упорно шёл в отдалённый корпус, хоть, собственно, делал это на добровольных началах. Обход «кукол», как здесь их за глаза называли, проводился ежеутренне, этого считалось достаточно, поскольку все пациенты хорошо поддавались действию успокоительных средств, вели себя относительно пристойно, без срывов, состояние их не ухудшалось. Но и не улучшалось, увы. Хоть каждый раз бывший студент с надеждой заглядывал в пустые глаза… однако до сих пор так и не уловил ни единого проблеска осмысленности. Ни у кого — из десяти мужчин, подростка и молодой девушки.

Ничего удивительного, что сейчас ему, как никогда, хотелось развернуться… и бежать. В конце концов, его посещение не обязательно, он… зайдёт сюда завтра, да? Но ведь полночь миновала, «завтра» наступило, оборвал он сам себя твёрдо. И потянул тяжёлую входную дверь корпуса.

В небольшом холле, освещённом всего одним газовым светильником из трёх, было пусто. Очевидно, дежурный санитар отлучился по… ну, понятно. Или спит в комнатушке для отдыха. Впрочем, это не запрещено, пусть отдыхает; Захария и сам потихоньку пройдётся по палатам, вернее сказать — мимо дверей, застеклённых особо прочным, магическим стеклом, позволяющим наблюдать за пациентом, лишний раз его не тревожа. В каждой палате непременно всю ночь горел ночник, так что достаточно было не спеша пройтись по коридору, заглянуть сквозь каждую дверь и убедиться, что все больные спокойно или не слишком спят… Как правило, так оно и случалось. Захарии останется найти дежурного санитара, растолкать, если спит, и попросить расписаться в журнале. Таков уж порядок.

Бесшумно ступая по войлочному покрытию пола, он поморщился. Звероподобному Джонни Хасламу, одному из немногих выживших санитаров Бэдлама, уцелевшему лишь потому, что остался при своих подопечных во флигеле, юный Эрдман не доверял. Да, этот грубый бесцеремонный мужлан оказался на удивление верен своему долгу и не бросил задыхающихся пациентов; за что, собственно говоря, был и награждён, и удостоен новой работы, и двойного жалованья; но… Захария его не любил и втайне побаивался. А вдруг… именно Хаслам был из тех, кто поставлял поставщикам тел их жуткий товар? А вдруг он сам, к примеру… Мысли, разумеется, были недостойные, но так и лезли в голову, так и лезли.

Как сейчас, например.

Встряхнув головой, дабы их разогнать, Захария шагнул в тускло освещённый коридор, кажущийся в полумраке бесконечно длинным, хоть и было-то в нём шесть дверей по правую руку, шесть по левую, и вели они в небольшие комнатушки, пусть и не каморки, но чем-то похожие на кельи. Маленькие, зато отдельные для каждого пациента, что тоже составляло предмет немалой гордости Элайджи Диккенса…

Молодой человек по инерции сделал шаг — и остановился, прислушиваясь. Помещения отнюдь не были звуконепроницаемы; и к обычным ночным шумам — храпу, стонам, сонному бреду — сейчас явно примешивались какие-то посторонние: то ли мычание, то ли вскрики… но что само страшное — они были женскими. И перекрывались хриплыми проклятьями и междометьями Хаслама. И снова вскрик, чем-то заглушённый, будто женщине… девушке зажали рот…

От внезапной догадки у Эрдмана подкосились ноги.

Нет! Ни за что! Он не допустит!

Первый шаг дался нелегко, будто ботинки увязли в войлочном покрытии, как в трясине. Спотыкаясь и дрожа в негодовании, Захария бросился к самой дальней двери слева, где обитала единственная из пациентов девушка, до сих пор неопознанная: в её карте так и значилось: «Неизвестная». Присматривающая за ней монахиня как-то назвала её «Сестричка Бетти», так и повелось: Бетти и Бетти… Неважно, что не откликается; надо же хоть как-то обращаться к божьему созданию! Молодой человек бежал, а воображение рисовало распахнутые в ужасе серые глаза, нежный рот, затыкаемый грубой лапищей с жёсткими рыжими волосами, дёргающееся под грузной тушей худенькое тельце с раскинутыми тощими ногами… Несмотря на молодость и дворянское звание, будущий доктор хлебнул лиха, успел побывать и в трущобах — со своим медицинским чемоданчиком — и слишком хорошо знал, как дёшево, порой, стоит девичья жизнь. А уж невинность — тем более…

Но он ошибся. И ещё неизвестно, к худу или к добру. Джон Хаслам не насиловал, хоть одеяло с девушки и сорвал; он просто её убивал. Душил подушкой, навалившись грудью на хрупкое тело, выбивая из него последние граны воздуха, в то время как ноги несчастной уже почти не дёргались, а худенький кулак, как-то вяло и наугад отмахнувшись, вдруг упал и разжался…

Захария понял, что торчит на пороге целую вечность. Торчит, оцепенев, как паралитик, не в силах шелохнуться. У него на глазах убивают. А он… такой вот паралитик. Будто сам превратился в «куклу».

Всё, что он мог — выдохнуть, протолкнув застрявший в трахее комок, и прыгнуть с порога прямо на спину звероподобного монстра, по какому-то недоразумению считавшегося человеком. Мужчиной. Прыгнуть, удивиться внезапно остановившемуся времени — как медленно он летит, прямо как во сне! — выхватить из-за уха остро отточенный карандаш и, упав на спину убийце, одной рукой вцепиться в его плечо, чтобы зафиксироваться, а другой — воткнуть жало грифеля в потную жилистую шею, с оттягом на себя, чтобы уж точно повредить артерию… Ужаснуться тому, что сейчас Хаслам окончательно рухнет на Бетти да не один, а с ним, Захарией, на плечах; соскользнуть на пол, рвануть рычащее животное за плечи, услышать треск то ли больничного халата, то ли собственных сухожилий, сбросить, наконец, завывшего санитара на пол…

И ткнуть его в шею кулаком, пережимая артерию, шёпотом заговаривая бьющую фонтанчиком кровь, а заодно усыпляя. В рекордные для себя сроки, в считанные секунды, потому что… была ещё надежда.

Он сбросил подушку, глянул в мёртвые глаза на посиневшем лице и набрал в грудь побольше воздуха. Искусственное дыхание, как при утоплении! Ей можно ещё помочь! Решительно нагнулся и…

С судорожным всхлипом, почти криком Бетти втянула в себя воздух. И застыла, задыхаясь. Руки Захарии сработали сами: сложились в замок и резко нажали девушке на грудину, помогая выдохнуть.

— Теперь вдох! — скомандовал он. Голос срывался. — Выдох! Вдох! Давайте, давайте, мисс, дышите!

Она и дышала, жадно хватая воздух ртом, словно и впрямь только вынырнула на поверхность… Впрочем, так оно и было. Вынырнула из смерти. Дышала. С каждым вдохом всё спокойнее. И взгляд её становился…

Живым?

Осмысленным?

— Бетти? — неуверенно окликнул бывший студент. — Эй, мисс… вы меня слышите? Вы меня понимаете?

Серые глаза глянули на него с недоумением и испугом.