Жёлтая магнолия (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 2

— Капуста не жёсткая?

— Нежнейшая, как крылья ангелов! — Николина сложила ладони вместе и закатила глаза.

— Давай. И ещё три морковки. Да мне нет дела до того, с кем патриции убивают своё время! Хоть с куртизанками, хоть с гондольерами! Мне с этого пользы ни на сантим, а убытков уже на сто дукатов!

— Зато теперь слава о тебе по всему Гранд-каналу! В таком деле хуже славы — лучше нет, — усмехнулась Николина, — такой скандал привлечёт к тебе новых клиентов. Сельдерей?

— Сельдерей… Нет, не надо. Ах, Николина, мне такая слава без особой радости. Если каждый из таких клиентов будет бить что-нибудь в моей лавке, то мне придётся с каждого брать по сто дукатов сверху, и я вконец разорюсь, — усмехнулась Дамиана горько и покачала головой. — А изюм есть?

— Белый или чёрный? А ты, кстати, слышала про новую «бабочку»? М-ё-р-т-в-а-я! — Николина заговорщицки понизила голос. — Говорят, нашли на кампьелло* Делиси. Я сейчас только что была у дома командора Альбано, и всё-всё подслушала! Его кухарка — это она-то весь щавель и купила — так вот она рассказала мне, что в рань поутру командора подняли и вызвали туда.

— Неужели?! Ещё одна?! Это уже третья! Святая Лючия! И что, снова голая? — с ужасом спросила Миа. — Изюм белый. И чтобы без косточек.

— Ни единой косточки, а изюм — чистое золото! Вот, держи. Уксус? Или масло? Она не совсем голая, прикрыта лепестками цветов, и крылья из лепестков выложены рядом! Представляешь? Вот дьявольщина какая, прости Господи! — передавая изюм, Николина перешла совсем уже на зловещий шёпот: — Лежала прямо на берегу канала! Только про то ещё никто не знает.

— Ужас какой! И что же полиция? — Миа тоже понизила голос. — Уксус не надо, ещё есть.

— Полиция разводит руками. Кухарка Альбано слышала, что командор велел быстро всё убрать, чтобы никто не видел, и что Хромой — маэстро Л'Омбре тоже был там. Вот всё и подчистили. Кто же вступится за простую торговку бисером? — вздохнула Николина и тут же спросила деловито: — Спаржу?

— А торговка бисером она разве не человек? Хотя в прошлый раз была путана. И, конечно же, никого не нашли! А вообще искали? Думаю, что нет. Спаржа свежая?

— Свежайшая! И муха не сидела! — воскликнула Николина, смачно поцеловав кончики пальцев и, взмахнув руками, добавила: — Говорят — искали, кухарка сказала, что дело видать важное, раз сам маэстро Л'Омбрэ участвует в следствии! Да только, видимо, даже у Хромого дело не заладилось. Хотя, может, он, и правда, не больно-то искал убийцу. Сам-то из патрициев, для него одной путаной меньше, одной больше — кто заметит? Станет ли патриций марать свои ручки о такое дело! Вот если только для того, чтобы всё замять, да концы в воду. Так сколько спаржи-то?

— Нет. Обойдусь, пожалуй, без спаржи, а то дорого встанет. Спаржа позволительна только патрициям, а нам сгодится и капуста, — усмехнулась Миа, укладывая покупки в корзину поверх яблок. — Сколько за всё? И куда только смотрит дож*?! Уж страшно выходить после заката на канал! Да и если сам Хромой не справился… хотя… — Дамиана оглянулась и добавила тихо: — Он и сам выглядит как маньяк. Не удивилась бы, если бы это он их всех и убил. Видела я его один раз с той жуткой тростью. Проходил мимо, так я покрылась мурашками до пят! И этот его плащ с воротникм…

— Семьдесят пять сантимов. И не говори! Я тоже видела его как-то поблизости, смотрит он так пристально, будто твои грехи на лбу читает. И тростью своей постукивает по мостовой тук-тук-тук, тук-тук-тук, словно по душу твою пришёл. Б-р-р-р-р! Храни нас, святая Лючия, и от слуг закона, и от маньяков! — Николина лихо осенила себя знамением. — Ты ренту-то заплатила?

— Нет пока. Вот только-только нужную сумму насобирала, а уже, видишь, лишилась витража! Теперь не знаю, чем платить в следующий раз, — вздохнула Миа, передавая деньги и разглядывая лодки, идущие по каналу.

— А ты не думала бросить всё это? — спросила Николина, ловко пряча деньги в потайной карман в корсаже.

— Бросить? И чем же заняться? Воровать кошельки на ярмарках? — усмехнулась Миа.

— Ну… ты красивая… умная. Умеешь читать и писать. А за твой цвет волос любая девица в гетто продаст душу дьяволу! Вон мессер* Брочино всякий раз тебе шлёт поцелуи и говорит, что монна Росси могла бы быть первой куртизанкой во всей Альбиции. Если бы захотела. Ела бы на золоте и спала на лебяжьем пуху… и покупала у меня спаржу! Много спаржи! — рассмеялась Николина.

— Куртизанкой?! О-ля-ля! Скажешь тоже! — рассмеялась Миа в ответ. — Угождать патрициям?! Ну уж нет! Я честно зарабатываю себе на хлеб и не хочу, чтобы мне в спину говорили, что я путана. Пусть и просто из зависти. И всё ради спаржи! Да обойдусь и капустой.

— Да, ладно, ладно! Я же просто так спросила. Но тебе всё равно не место на рива Карбон. Скоро нас всех здесь не будет, а моя корказетта*, - она постучала носком сапога о борт лодки, — слишком стара для богатых каналов. Когда синьор Ногарола всё приберёт тут к рукам, меня сюда и близко не подпустят. А ты что тогда будешь делать?

— То же что и всегда — гадать и ненавидеть чванливых патрициев, — усмехнулась Миа. — Ты же знаешь, что лучше всего я «вижу», только когда очень и очень зла. Так что чем больше злости, тем больше дукатов!

И это было правдой. Мать Дамианы не была цверрой* по рождению, и никогда дочери не рассказывала о том, как попала в гетто*. Но дар видеть то, что скрыто, у неё был, и даже старшая цверра — мама Ленара уважала монну Росси и держала к себе поближе, доверяя ей самых богатых клиентов. С того момента, как Дамиана себя помнила, жили они в гетто среди кочевых домов на воде. Передвигались цверры по хитросплетениям каналов на юрких лодках-корказеттах, украшенных яркими шатрами и колокольчиками, и занимались кто чем умел: гадали, предсказывали будущее, заговаривали бородавки, делали привороты и продавали бальзам, который превращал чёрные волосы плебеек в кремовые локоны настоящих патрицианок. Много чем занимались, и не всё из этого было законно.

Мать ходила по домам патрициев, чтобы заработать пару-тройку дукатов, и Дамиану всегда брала с собой. Богатые синьоры, воровато оглядываясь, пускали их с чёрного входа и вели через кухню в гостиную, пока хозяина не было дома, и там при свечах мать раскладывала для них карты.

Жрица, Шут, Луна…

Знать толкование этих карт Миа научилась даже раньше, чем связно говорить.

А пока мать гадала, Миа рассматривала убранство домов, похожее на сказку — наряды и посуду, фрески на стенах и тяжёлые портьеры, наблюдала за тем, как ведут себя настоящие синьоры и синьорины. И мечтала о том, что однажды у них с матерью будет вот точно такой же прекрасный дом, с причалом для лодок и мраморной лестницей, ведущей к украшенному арками входу. Комнаты с золотисто-зелёной штукатуркой на стенах и балдахином из шёлка над большой кроватью, и кушетки на изящных ножках, и камин. Внутренний дворик в обрамлении лимонных деревьев… И большая гондола, вытянутая, как придонный угорь, чёрная, с позолотой и красными сиденьями, будет возить их в оперу и на балы. А она обязательно станет синьорой и будет носить красивые платья из зелёного шёлка.

Затем им совали в руки деньги, иногда какую-то еду или кусок ткани, и спешно выставляли за дверь. На этом сказка заканчивалась, и чтобы попасть в неё снова, нужно было ждать следующего посещения такого дома. Как ни странно, Миа запомнила их все. Каждый знатный дом в Альбиции, где они побывали с матерью. Говорят, всё, что видел в раннем детстве, очень хорошо запоминается. Даже сейчас закрой глаза — и она вспомнит. Вот дом семьи Бентивольо, что на Гранд-канале: резные двери из скалистого дуба и мраморная лестница с каменными львами у парадного входа. Но они с матерью всегда входили с другой стороны, через кухню, где умопомрачительно пахло корицей и кардамоном: кухарка раз в неделю пекла праздничный пирог. И этот запах, и изюм, лежавший на столе — всё это было драгоценными воспоминаниями, частичками сказки, которую Миа забрала с собой во взрослую жизнь. Каждый из таких домов дал ей что-то своё. Может, именно поэтому она стала продавать специи и пряности в своей лавке — запахи кардамона и корицы пробуждали воспоминания о детской сказке. Именно поэтому она повесила зеркальный шар на входе и даже заказала витраж с розой — всё это было осколками мечты, другой жизни, собранными ею из детских воспоминаний.