Скользкая дорога (СИ) - Байдичев Константин. Страница 29

Дверь в каюту открылась и вошел довольный шкипер.

— Мистер Козирефф, собирайтесь. Мы прошли таможню. Сейчас швартуемся, в порту вас встретит Айвен Петровишш.

Питер достает из кармана какую-то бумаженцию и протягивает мне:

— Восьмите, эта кфитанций на въездной сбор. Положен каждый э-э-э приезжант. Десять доллар. Деньги не надо, вхотит в цена, что вы платиль.

Встаю из-за стола, накидываю матросский плащ и шляпу, в которых Болен меня провел на шхуну, беру в руки баулы со своими вещами.

— Я готов.

Питер оглядел меня и засмеялся:

— Гуд! Карашо! Настояшчий морьяк! Только льицо светлый…,- Болен пощелкал пальцами, — Э-э-э, чъорт…

— Необветренный!

— Йес! Но это э-э-э неважно! Приходите ешчо, гефалт мир э-э-э мнье нравится такой щедрый пассажир. И сосед ф каюта. С вами весело! И вкусно!

Еще бы! Два месяца каботажки [63], каждый вечер к столу стремное пойло, именуемое ромом, иначе проглотить похлебку с моржовым или нерпячьим мясом невозможно. Непривычного человека только от запаха варева моментально выворачивает наизнанку. Как они это едят… я не смог. Пришлось снова вставать к плите, благо на Командорах и у берегов Аляски водится достаточно палтуса. Икра моя тоже оказалась куда как к месту, мы ее с Питом вдвоем и слопали. Хитер бобер оказался, Питер этот — и денег с меня слупил и икры пожрал на халяву. Вдобавок к рому в запасах "лекарств от хандры" у него отыскался неслабый мешок гашиша, ОБНОНа [64] на него нет! Как нет и радио с телевизором. Но в каюте шкипера отыскалась неплохая гитара и пошла плясать губерния… вернее, петь.

Цой и Макаревич шкипера не впечатлили. Ну не родной ему русский и алюминиевые огурцы с балладами про маленьких героев — совсем не его тема! По "синей волне" прокатило, утром сам себе сказал — не то! "Коней привередливых" Высоцкого слушал с интересом. "Девушку из Нагасаки", "Корабли постоят… ", "Шторм" сдержанно похвалил. На пиратскую тематику окрысился — тут уголовщину не воспевают ни в каком виде. Кстати, зацепила его тема о пиратах за живое, долго мы их обсуждали. Пит много интересного рассказал — как по молодости, еще юнгой отбивался от нападений морских разбойников. С удовольствием, не раз повторил, что сейчас в северных морях их почти нет. Иногда могут китобои хулиганить, но они, максимум, прибрежных туземцев ограбят, а затеять абордаж — кишка тонка, потому он сюда и перебрался, пошутив, что лучше паковый лед [65], чем пиратский налет. А вот в южных морях пиратов до сих пор полно, шакалят на мелких суденышках, пушки против них неэффективны. Я посоветовал ему прикупить пару гатлингов [66] и вооружить команду винчестерами, если вдруг выгодный фрахт вынудит его с командой отправится на юг. Он заинтересовался… Вообще, конечно, зря я раскрылся, как мехи баяна, но Питер оказался мужиком компанейским, не занудой, как можно было от немца ожидать. Нормальный такой кекс, хоть и отмороженный чутка. За серьезный косяк матросу может влегкую и в ухо зарядить. Команда его слушается… И без всяких религиозных закидонов, про бога Пит вспоминает, только когда по русски материться.

За два месяца плотного общения я поднатаскался в немецком, по англицки чуток начал шпрехать. Чему удивляться — каждый вечер дружеский треп, опять же — ром, иногда гашиш, постоянная качка, в карты и шахматы при свечках играть уже зрение не то… по пьяни и от скуки я Питеру напел "Лили Марлен" [67], Шнура и еще всякой всячины. Ну, как сумел. "Лили" помню еще со школы — играл в школьном спектакле немца к 9 мая, выучил первый куплет, а став постарше — остальное, перед девками понтоваться.

После "Лили" Болен пару дней выглядел задумчивым! Чем-то его зацепила эта слащавая фигня. Видать не зря немцев считают сентиментальной нацией. Вернее, считали, до Второй Мировой. Жаль, я не фанат "Рамштайна", вот бы он ох**л! Зато Шнур Питу вкатил на ура! "Мыслей нет… " и "Мы за все хорошее" он поначалу несколько не понял, но, когда я объяснил тонкости современного русского мата — хохотал до икоты. Рифмованная похабщина в чести у большинства народа, независимо от национальности. Почему — не знаю. Но факт! Ну и анекдоты… При упоминании материнского молока в любом контексте до сих пор ржет как полковой жеребец [68]. Разучил с матросами "Лили Марлен", они ее по вечерам поют, немцы ж, по дому ностальгируют. А днем… Однажды, проснувшись от суеты и голосов на палубе, высунул нос из каюты и тихо охренел, услышав, как драющие палубу матросы, в такт движениям швабр, слаженно ревут: "… ми за все короше, а ви за гамно… ". Спросил — оказалось, он косипоров и залетчиков заставляет русский язык учить — типа трудности воспитывают. Периодически мурлычет под нос: "Голден найн, геданкен кайн, только куй арбайтен… " [69]. Я тихо ржу. Ох, аукнется мне оно…

Я отвечаю Болену:

— В следующем году, Питер, мы снова встретимся.

— Йес, мистер Козирефф! Я подождать! Шляпу и плащ оставить себе! На памьять! Если ви захотеть, я отвезу фас Россия, Япония, Китай! Любой попутный фрахт и я ждать фас на борт!

— Данке, Питер. С вами приятно иметь дело. Мне вас будет не хватать. Вы тоже интересный собеседник. И, если не трудно… есть пара мелких просьб. Вы можете забыть про мистера Козырева? Его же не было на вашей шхуне? Никогда. Совсем. Верно?

Болен кивает:

— О, да! В логбук э-э-э судовой журнал мистер Козирефф нет, значит, он никогда не входить ко мне на борт. Вы запомнить, — тут он поднимает указательный палец правой руки вверх, — вы фъехаль фчера на параход "Сант-Себастиан" из Сингапур. Третий класс, трюм. Вы болель, и не помнить рейс. А вторая?

Уважительно кручу головой. Инфильтрация, как у подготовленных спецслужб. И даже с документами прикрытия и легендированием. Всего за триста баксов. Что же он может сюда ввезти за пару тысяч долларов? Да хоть черта лысого!

— Отправить письмо мистеру Фролову.

— Кайн проблэм! Мы идти Камчатка унд Николаевск начало мая. Приносите.

Болен заговорщицки подмигивает, улыбается уголком рта и выходит из каюты. Иду следом. Шхуна подходит к причалу, толчок, с борта летят швартовы. Грохочет трап. Питер машет мне рукой, спускается, на причале небольшая группа людей. Чуть в стороне от них стоит среднего роста мужчина лет тридцати пяти, с ухоженной бородой, в элегантных ботинках, однобортном длиннополом пальто, в шляпе, на первый взгляд стопроцентный американец, но взглянув ему в лицо, сразу понимаешь, что он — русский. Интересный поп! А где церковное облачение? Питер подводит меня к нему:

— Айвен Петровиш, мистер Фролофф просиль представить вас мистер Козирефф.

Мужчина чопорно кивает Болену, тот кивает в ответ, разворачивается и поднимается по трапу на шхуну. Я протягиваю руку и говорю:

— Иван Петрович, доброго здоровьичка! Я Козырев Василий. Фролов Иван Никаноров передает вам поклон, письмо и посылку. Наказал к вам за помочью итить, коли нужда. Есть нуждишка…

Мы протягиваем друг другу руки. Куприянов резко меняется — исчезает чопорный сухарь, он душевно мне улыбается, с несвойственной его внешнему виду экзальтацией хватает мою руку своими обеими, трясет ее и отвечает:

— Рад приветствовать вас, господин Козырев, на американских берегах. Очень рад! Вы даже не представляете, как я рад! Прошу за мной. Сейчас я предлагаю вам отобедать, а дела оставим на потом. Согласны?

Киваю и спешу за ним. Под ногами не постоянно сырая палуба, а неподвижный настил причала. А дальше — земля! Наконец-то! Меня больше не качает! Тротуар, настоящий! Дома, улицы, люди ходят. Много! Женщины, Колян! И симпатичные есть! Небо голубое, ветерок свежий, настроение — да отличное настроение! Ну вот, Коля, ты снова на твердой земле! Ты, итишкин дрын, в Америке! Вот так поворот! Тихий океан перемахнул, ажно до Фриско добрался! Живой и здоровый. Никто за тобой не гонится. Тебе даже рады! Обедать пригласили! Вот судьба-то выкозюливает… Значит, еще поживем! Тогда вперед!