Севильский любовник (СИ) - Адлер Ева. Страница 20

— Сеньорита Марианна, — послышался хрипловатый голос Энрике. — Это я, Антонио!

Он говорил нарочито громко, чтобы было слышно внизу.

— Да, что вы хотели? — едва сдерживая радостные крики и закрывая рукой губы, чтобы вошедшие не увидели ее улыбку, спросила Марианна. Мало ли, может, он там не один, вот удивится старуха, когда увидит, что ее пленница танцует тут от радости.

— Сеньора Санчес просила отнести вам кофе, который вы недопили. И апельсины.

Марианна дрожащей рукой коснулась двери, потянув на себя, и поняла с изумлением — ее никто не запирал в этот раз. И правда, после того как она сбежала с кухни, никто сюда не поднимался.

Апельсины лежали на подносе рядом с чашкой с кофе — круглые, ярко-оранжевые, они одуряющее пахли, и казалось, никогда в жизни Марианна так не хотела фруктов. Вспомнился символизм фольклорных песенок — в Испании апельсин означал радость и счастье.

Энрике поставил поднос на низкий столик у двери и приложил палец к губам, призывая к молчанию.

Марианна поспешно закивала, понимая — не стоит сейчас выдавать, что они знакомы, иначе… Додумать она не успела. Оказалась в его объятиях. Словно огнем опалило, когда поджарое тело Энрике прижалось к ее. Он поднял девушку на руки, и она обхватила его ногами, чтобы не упасть, и услышала, как сильно и быстро бьется его сердце. Альмавива скользнул горячими губами по ее шее и быстро отстранился, поставив Марианну на пол, словно боялся, что не сможет сдерживаться и примется целовать, не боясь быть застуканным старухой или ее сынком.

— Пей кофе, — нарочито громко сказал он, и глаза его странно сверкнули.

Ей показалось, или в его взгляде отразилась не только радость от встречи, но и… сожаление? Раскаяние?.. Что за чувства мелькнули и пропали во тьме его цыганских глаз?

Он вышел, прикрыв за собою дверь, а Марианна медленно опустилась на пол и взяла с подноса апельсин, с наслаждением вдыхая его свежий резкий запах. Ей показалось, конечно, ей показалось. Если он о чем и жалеет, то только о том, что с ней такое случилось, и он так долго ее искал. И не более того.

Поговорить им удалось без свидетелей только через три дня — все остальное время были взгляды, жаркие и печальные, полные радости от встречи и надежды на лучшее. Когда Энрике так смотрел на нее, Марианна застывала, ей казалось, вредная старуха мигом догадается, что она и лже-Антонио знакомы.

Зато почти прекратились серенады под окном, и без них иногда было даже скучно — но Альберто, радуясь, что пленница под надежным присмотром, все чаще сбегал к своей девчонке, казалось, его вообще не волнует происходящее в доме. Правда, однажды вернулся слишком злой — выяснилось, что его зазноба бегала на свидания еще к одному кабальеро, сыну местного не то старосты, не то алькальда, Марианна пока не разобралась, как называются здесь представители власти. Но то, что власть здесь есть, несомненно радовало, ведь это означало, что можно попробовать добраться до нее и рассказать о преступлении.

Альберто же грозился зарезать изменщиков, пил много молодого вина и какой-то крепкой наливки, по запаху похожей на обычный самогон, и то и дело бродил по округе, крича и ругаясь, а то и наигрывая на своей старенькой гитаре какие-то тоскливые песни. Старухе пришлось больше внимания уделять сыну, чем Марианне. Вот потому и удалось однажды поговорить с Альмавивой нормально и без свидетелей.

И не только поговорить.

Но девушку постигло разочарование. Она не знала, как относиться к происходящему. Марианна доверяла Альмавиве — не зря же он все же нашел ее! — но реакции его были несколько странными.

Энрике пришел к ней на чердак с подносом еды — паэльей и колбасками, с белым сухим вином, и Марианна, прежде чем выяснять, как он ее отыскал, и что вообще происходит, потребовала, чтобы он немедленно отправлялся к представителю местной власти с заявлением о похищении.

Но Энрике лишь тяжело вздохнул и махом осушил бокал вина.

— Послушай, любовь моя, — сказал он, — нам нельзя сейчас никуда обращаться и я попробую тебе объяснить, почему. Но прежде пообещай мне, что ты не убьешь меня этой вот бутылкой или же голыми руками, когда узнаешь все до конца…

Марианна напряженно застыла, не донеся вино до рта. Губы ее предательски задрожали, показалось, что даже солнце погасло в этот миг. О чем это он? Что она должна узнать такого, за что захочет убить его на месте?..

— Поцелуй меня, — вдруг попросил Альмавива.

— Боишься, что после твоего рассказа я никогда не захочу с тобой больше целоваться? — Марианна попыталась пошутить, но в голосе ее слышалась горечь. Она отставила миску с едой и бокал, встала и подошла к Энрике. — А старуха с сыном где? Почему ты не боишься разговаривать? Что если они явятся сейчас, застукав нас? Как ты объяснишь… Или… — ее глаза сощурились. — Или ты с ними в сговоре? И поэтому так быстро приехал в эту деревеньку?..

— Нет, я могу поклясться тебе пред девой Марией, что я никогда прежде не видел ни эту старуху, ни ее сына, — поспешно сказал Альмавива, поцеловав ладанку, которую не снимал — она всегда висела на простой черной веревке под рубашкой. — И нет у меня с ними никакого договора.

— Хорошо, я верю тебе, — смягчилась Марианна, продолжая нависать над ним. — Но твои загадочные…

— Поцелуй меня, — перебил он ее хрипло и дернул на себя, схватив за руку.

Марианна оказалась сидящей на его коленях, расставив ноги. Он прижал ее к себе со всей силой, и ей показалось, что у нее сейчас просто треснут ребра. Тут же проснулось желание — дикое и необузданное — и ей захотелось, чтобы он сорвал с нее одежду, и они занялись любовью прямо здесь, на чердаке старухи Санчес. А то, что сеньора или ее сын могли вернуться в любой момент, еще больше будоражило, словно бы Альмавива ласкал ее на людной площади.

Его руки легли на ее бедра, огладив их. Он не отрывал взгляда от ее лица, шепча что-то сумбурное о белоснежных цветах, на которые похожа ее кожа, а Марианна со стоном качнулась назад, словно подставляя грудь для поцелуев. Но Энрике подхватил ее под затылок, дернув на себя, и впился в ее губы жадным и злым поцелуем. Казалось, он так соскучился, что готов истерзать ее, выпить всю до дна.

И они целовались — до упоения, до головокружения, и вот уже он подхватил ее на руки, пронеся через комнату до лежанки, прикрытой цветными циновками. Не раздевал полностью, лишь задрал длинную, похожую на цыганскую, юбку, стянул белье и тут же навалился всем телом, едва сдерживая стоны — краем сознания он, видимо, все же понимал, что их крики могут привлечь соседей, которые потом обо всем расскажут старухе-надсмотрщице.

Марианна зажимала себе рот ладонью, потом уткнулась в плечо Энрике, глуша свои стоны, и вскоре волна страсти выкинула ее в океан, где она потеряла себя и связь с происходящим, а мир перестал существовать…

— Я люблю тебя…

Кто из них прошептал это, или слова слетели с их губ одновременно, было неважно.

— Ты возненавидишь меня…

После этой фразы Марианна вскинулась, прикрываясь простыней. Что это он такое говорит? Почему это она должна его возненавидеть? А может… может, он руководит этой бандой, которая похищает девушек для отправки их в Африку или какие-то местные бордели?.. Может… Может, он вообще мафиози или наркодиллер? Что она о нем знает? Да ровным счетом ничего, если разобраться! Знает лишь то, что он ведет дела с их фирмой, поставляя вино в Россию. Знает, что он шикарно целуется, знает, что он великолепный любовник… что танцует фламенко, как бог. Что любит корриду. Что мечтал быть тореро. Что еще? Вот и все, пожалуй.

Вопросы и предположения, кажется, сведут ее с ума. Марианна быстро оделась, словно боясь, что придет старуха и увидит это безобразие, а потом решительно повернулась к Энрике. Он как раз застегивал свою франтоватую рубашку. Девушка прищурилась — все же ткань была слишком дорогая, хотя фасон и деревенский, странно, что ни сеньора Санчес, ни ее сын не обратили на это внимания.

— Не пугай меня, — попыталась улыбнуться Марианна. — Я хочу доверять тебе. Я могу?