На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия. Страница 21

Марта вышла из ванной другим человеком.

— Холодно нынче, — сказала она, присаживаясь на корточки у огня и украдкой поглядывая на Киприана. — Солнце спряталось, грядут обложные дожди.

— Осень наступает лету на пятки, вот и холодает, — объяснила Юлиана. — Ты-то на чердаке, небось, пару месяцев проспала. Самую жару пропустила.

— Нынешняя осень отхватила у лета много тёплых деньков, — заметила Пелагея, вывязывая за столом незамысловатую череду петель. Кот на нить-оберег смотрел неотрывно. В свете абажура его глаза мерцали мириадами больших и малых звезд.

— Опять защитная нить? — спросила Юлиана. — От кого защищаемся на сей раз? Кривой росомахи давно не слышно. Нашла себе, что ли, нового кормильца?

— Или, лучше сказать, новую жертву, — вставил Пирог, который копошился поблизости.

— Молчите оба, — сказала Пелагея. — Нечего всякую нечисть поминать. Надо о хорошем думать. Какие у нас мысли, так и жить будем.

Киприан, сидевший на табурете у камина, накрыл лицо руками и запустил пальцы в огненную шевелюру.

— Вам нехорошо? — заволновалась Марта. — Может, воды?

Ему действительно стало нехорошо. Разговор о мыслях задел за живое. Если бы в верхних мирах он был внимательней, то не прозевал бы момент, когда злые мысли завладели умом его подопечной. А что теперь? Теперь он должен позаботиться хотя бы о Юлиане.

Но Юлиана считала, что способна позаботиться о себе сама. Ее вообще редко посещало желание опереться на чье-либо плечо. И она даже не подозревала, что может разозлиться из-за такой мелочи, как стакан воды, переданный из рук в руки. Из рук Марты в руки Киприану. Когда Пелагея вдруг воскликнула: «У меня же котёл на огне!» — и помчалась на кухню, Юлиана бросилась за ней. Кекс с Пирогом одновременно подумали о вкусненьком, переглянулись и, не сговариваясь, рванули к бисерной занавеске. Вместо вкуснятины их ждало горькое разочарование под названием «пырей».

— Если приготовить кашу на отваре пырея, она будет полезна вдвойне, — объяснила Пелагея и вынула из кипящей воды неприглядный пучок травы. — В пырее много кремния, а он позволяет организму лучше усваивать кальций.

Юлиану разочаровало другое.

— Котёл, котёл, — передразнила она. — На котёл твоя посудина не тянет. Я думала, он здоровенный и чёрный, как у ведьм.

Пелагея заявила, что котлы к ведьмам никакого отношения не имеют, и приготовилась отстаивать свою позицию до победного конца. Но Юлиана вдруг резко сменила тему.

— Девушка эта. Когда ты ее прогонишь? — понизив голос, спросила она.

— Прогнать?

— От нее ведь никакого проку! Заснула у тебя на чердаке, хотя ее никто не приглашал. А теперь… — Юлиана запнулась. И нет бы, Пелагее сдержаться, а она возьми да продолжи фразу:

— Охаживает твоего Киприана?

У Юлианы чуть волосы дыбом не встали. Она подскочила и опасливо оглянулась.

— Тише! Вдруг кто услышит!

— Да ладно тебе! — заулыбалась Пелагея. — В Вааратоне, поди, любая живая душа знает, что вы с Киприаном не разлей вода. Очерти границы, да и дело в шляпе. Чего стесняться-то?

— Я не стесняюсь! Не стесняюсь, понятно? — зашипела на нее Юлиана. В этот момент бисерная занавеска всколыхнулась, Кекс и Пирог разбежались по углам, а Пелагея выронила ложку, которой помешивала отвар. Перед ней на колени с разгона бухнулась Марта.

— Прошу, не прогоняйте! Мне некуда идти! Мать и сестёр продали в рабство! Я только чудом спаслась, — на одном дыхании выпалила она. — Если позволите остаться, не пожалеете. Я и по хозяйству могу, и за продуктами в город. И в саду постараюсь.

Сложив на груди руки, Юлиана завела глаза к потолку. Ну, началась песня! Пелагея должна быть стойкой и не поддаваться на уговоры. Если пускать в дом всяких встречных-поперечных девиц, добром это не кончится.

Пелагея действительно оказалась стойкой и уговорам не поддалась. Только вот чьим именно уговорам… Юлиана с ужасом обнаружила, что ее мнение здесь и в грош не ставят. Марта запрыгала от радости. Ей разрешили остаться и даже выделили спальное место рядом с камином.

Когда она ускакала с угрозой вымести мусор и натереть до блеска полы, Юлиана придвинулась к Пелагее, придав своему лицу выражение крайнего негодования.

— И как это называется? Тоже мне, подруга. У тебя тут что, приют для бездомных? И так едва концы с концами сводим.

Пелагея подобрала с пола ложку, обтерла полотенцем и легонько ударила Юлиану по лбу.

— Посмотри на себя, добрая душа! У девушки трагедия, а ты ее под дождь хочешь выставить. Да если б я странникам приюта не давала, меня бы уже давно совесть загрызла.

Неожиданно Юлиана осознала одну простую вещь: ее личная совесть блуждает в потёмках, а сострадание на пару с радушием взяли бессрочный отпуск. Под волосами видно не было, но она отчетливо ощутила, как у нее пылают уши.

Пропитавшись испарениями завода и дымом от костров, по рынку сновали рабочие. В воздухе витал неуловимый аромат осени, чувствовались нотки специй и совсем немного — запах свежей металлической стружки. У фонаря, в луже, куда частенько наступали тяжелым сапогом, плавал туда-сюда желтый лист. На листе, точно капитан корабля, сидел и шевелил усами черный жук-предсказатель. Теора нагнулась, пока никого не было, и спасла корабль с капитаном от верной гибели. Она, как и жук-предсказатель, была совершенно сбита с толку. Незримый ушел, не попрощавшись. Взял — и бросил ее на произвол судьбы. А здесь суета, толкотня — не понять, по какому поводу. Да еще и сумерки с дождем. Дождь! Лишь сейчас Теора поняла, что он не скатывается на землю драгоценным бисером, как было в Энеммане. Праздничное платье намокло, плечи и голова мёрзли на сыром ветру.

Мимо промчалась толпа буднично одетых обывателей. Промелькнули грязно-желтые штаны, блестящая от влаги куртка, раздались неприятные голоса. На углу надрывалась торговка:

— Щедрое предложение! Билеты на концерт великого Грандиоза! Билеты за полцены! Покупайте! Почти задаром отдаю!

Ее обступили сплошным кольцом. Люди протягивали руки с зажатыми в пальцах бумажками, а что кричат — не разобрать. Теора подошла поближе и осторожно потянула рабочего за край куртки.

— Чего вам? — огрызнулся тот. — Не видите, тоска в воздухе? Повсюду эта, чтоб ее леший, тоска! Хотите радости — покупайте билет! А не хотите, так хоть другим не мешайте!

По мере того как рабочий произносил свою гневную тираду, уверенности в нём убавлялось. Чем больше смотрел на Теору, тем больше расширялись глаза. Тут ее заметили остальные. Толпа поутихла, расступилась. Торговка завопила: «Батюшки-светы!» — смахнула билеты в саквояж и кинулась наутёк. Только пятки сверкают.

Теора растерянно стояла в оранжевом пятне фонаря, не понимая, отчего в нее тычут пальцами. Да еще и с суеверным ужасом. Всё прояснилось, когда она опустила глаза. Кроме обычной тени, в свете фонаря от ее ног тянулась еще одна тень. И Теоре эта тень явно не принадлежала. Если бы рядом с нею высился могучий витязь и время от времени помахивал мечом, люди бы поглазели и разошлись. Но витязя не было. Была только тень, которая проделывала то же самое на глазах у ошеломленной публики.

— Нежить проклятая! Чур меня, чур! — вскрикнул помятый дедок и начал креститься. Рабочие загудели. Женщины засуетились, подняли крик. Теоре пришлось убегать, потому что в следующий миг в нее полетел камень. Мокрое платье сковывало движения, на руке выше локтя проступал свежий синяк от удара. Но Теора была счастлива. В краю дождей, туманов и тоски она еще не успела послушать пение арний, не побывала на концерте Грандиоза, однако счастье преследовало ее, как тень из недавнего сна. Незримый! Оказывается, всё это время он не отходил от нее ни на шаг. Изменилась форма, но не содержание.

— Точно! — Теора выдохнула и замедлила бег. — Ты говорил, что в других мирах сложно сохранить прежний облик. А я перепугалась.

Тень не ответила. Не шевельнулась. Тени не было вовсе, потому что яркая рыночная площадь осталась вдалеке. Теора заблудилась в сети сумрачных улиц. В трехэтажных домах с покатыми крышами тут и там светились уютом окна, жители задвигали шторы и готовились ко сну. Теора обхватила себя руками и зябко поёжилась. Волосы от измороси слиплись, на платье темнели пятна грязи. Она была похожа на нищую оборванку. И лишь кольцо с зеленым — пока еще тусклым — бриллиантом напоминало о сказочных днях, проведенных на родине.