Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 31

«Отлично», — подумал Хаген, проводя глубокий колющий выпад. Остриё мэккира задело бороду Рагнвальда, не дотянув до горла толщины трёх пальцев, отпрянуло, как гадюка от хорька, и ткнулось в подмышку, снова не задев кожи, но оставив в толстой шерстяной рубахе дыру. Рагнвальд развернулся, перехватывая секиру, раненная рука дрогнула, так что Хаген получил не лезвием по голове, а лишь тычок рукояти в грудь. Ощутимо, мощно, но не смертельно. Лемминг покачнулся, пытаясь устоять на ногах, бешено завертел мечом «мельницу». Рагнвальд усмехнулся, не воспользовался беззащитностью — знал, что это лишь видимость.

Хаген коротко глянул на запад. Туда, где под лучами восходящего солнца блестели сугробы. Достаточно высокие. Мерцающие колкими искрами. Поводил ногой по снегу. Как ни утаптывали площадку для боя, а подошва скользила. Превосходно скользила!

И Хаген перешёл в наступление, заходя спиной на запад, вынуждая противника повернуться спиной к востоку. Рагнвальд недоверчиво усмехнулся, в глазах отразилось удивление — всякий скажет, что мало удачи — биться лицом к солнцу! — и, со звоном отразив очередной выпад гадюки ран, сам завертел гибельный вихрь, намереваясь завершить бой как можно скорее. Затягивать не хотелось: давняя рана давала о себе знать, холод и напряжение мышц отдавалось в перебитой кости правой руки, а сладить с вёртким Леммингом одной левой Рагнвальд не чаял. Разве что сменить оружие. Но — не сочтут ли это слабостью? Для широкого лезвия «ведьмы щитов» точность удара не столь важна, как сила. А значит — вперёд, раздавить наглую мышь!

Теперь Хаген и не помышлял о наступлении — отходил, прощупывая под ногами обледеневшие камни. Предчувствуя спиной ореховые ветви края площадки. С каждым шагом назад — всё ближе. Наткнулся на выступающий камень, этакую ледяную горку в полфенга высотой. Солнце било прямо в лицо, слепило, кололо глаза белыми спицами. Хаген шагнул назад и вбок, получил по голове — край секиры скользнул по черепу, срезал прядь волос, ободрал кожу. Тонкая красная линия разделила лицо сына Альвара на две половинки. Хаген пригнулся, ловя на клинок отблеск солнца…

Рагнвальд поморщился — снег за спиной противника и так отдавался в глазах мельтешением огней, а тут ещё и солнечный зайчик скачет! — шагнул вперёд, занося секиру над головой, предвкушая «Удар грома», хруст крысиных костей и брызги крови. Отступать некуда, Лемминг, позади — орех! Противник распластался, размазался в искристом сиянии, но вепрь битвы знал, куда бить, руки знали, куда обрушить небо.

И небо рухнуло.

И — обрушилось внутрь себя, не накрыв земли. Трижды могучее тело предало сына Рольфа: десницу пронзила боль, и хоть на миг, но хватка ослабла, крадя точность удара; взор застило сияние снега; нога же подвернулась на скользком выступе, увлекая витязя на полшага дальше. Прямо на меч в руках Лемминга.

Тому осталось лишь устремиться навстречу вепрю, сжимая рукоять Справедливого.

Мэккир пронзил широкую грудь Рагнвальда, вышел, окровавленный, из спины. Сквозь плоть, кожу и одежды. Секира с размаху опустилась на плечо Хагена — древком, не лезвием. Со стороны казалось: друзья обнимаются после долгой разлуки. Жестокий захрипел удивлённо, кровь пузырилась на его губах, склеивала бороду, закрашивала лёгкую проседь. Секира выпала из ослабевших рук. Рагнвальд начал заваливаться, Хаген поддержал его, переворачивая на спину.

Потом закрыл глаза павшему сопернику и вытащил меч.

Свидетели застыли, ошеломлённые. Снимали шапки — в могильном молчании. Затем едва не бегом устремились в ореховый круг.

— Ну ты, Хаген, даёшь! — выпалил Торкель, не веря, как и прочие, своим глазам, хлопая друга по плечу. Хаген поморщился — последний удар «ведьмы щитов» не прошёл даром, но ничего не сказал: такой чистой радостью лучилось лицо Торкеля. Хродгар хмурился, но и в его суровых глазах мерцала улыбка.

— Так, стало быть… — пробубнил Энгель. — Ну, вы это… думается мне… бой прошёл по всем правилам. Никакого колдовства, никаких хитрожопых штучек. Да? В смысле — все свидетели согласны? Кьярваль, что скажешь?

— Скажу, что надо оттащить Рагнвальда, — геладец скинул плащ и рукавицы, закатал рукава рубахи, подхватил павшего за ноги. — А потом снова разровнять площадку!

— Это ещё зачем? — удивился Энгель.

— Затем, — мрачно усмехнулся Кьярваль, — что я вызываю на бой сына Альвара. Здесь и немедля. При вас при всех! Ну? Чего стали? Один я, что ли, волочь его буду?!

Ворча, вынесли мёртвого сына Рольфа за пределы круга, выгородили прореху в орешнике. Стояли над павшим, переминаясь. Кьярваль тем временем расчехлил копьё, развязал фридбанд на ножнах меча, проверил остроту. Ему явно не терпелось проткнуть удачливого лемминга.

— Ты в своём праве, Хёкульброк, — хмуро проговорил Энгель, — но, думается, никто ничего не потеряет, если вы перенесёте поединок на завтра. Не многовато ли…

Кьярваль вспыхнул, готовый высказать Энгелю и прочим желающим немало дерзких слов, но Хаген со смехом остановил его:

— Да всё в порядке. Подерёмся потехи ради. Где труп, там и два. К чему медлить?

Хёкульброк насмешливо воззрился на бывшего соратника. Хродгар качнул головой:

— Уверен, Хаген? Я согласен с Энгелем: отложите бой хотя бы до завтра…

— Не ты ли, вождь многомудрый, давеча напомнил мне об одном обычае? — усмехнулся Хаген.

Хродгар опешил, дёрнул себя за чуб. Затем просиял:

— Истинно так! Уж не хочешь ли ты воспользоваться правом назвать защитника?

— Коли будет на то твоя воля, — поклонился Лемминг.

— Воля моя не подобна ветру! — расхохотался Тур, глядя, как вытянулось от удивления и без того длинное лицо Кьярваля. — Идём, геладец, да не забудь свои плащевые штанишки — они тебе пригодятся!

— Трус! — бросил Хёкульброк в лицо Хагену.

— И сам ты селёдка, — пожал плечами тот.

Поединок Рагнвальда с Хагеном длился долго — достаточно, чтобы съесть миску каши. Для бойцов без доспехов и щитов — непристойно долго. Хродгар и Кьярваль управились куда быстрее — иной и кружки пива не опрокинет за это время. «Долго запрягали — быстро ехали», — вспомнит позже Фрости присловье народа сааров.

Геладец держал в левой руке меч, а в правой — копьё, излюбленное оружие своего народа. То было странное оружие. Три острия увенчали наконечник: одно, срединное, закручивалось рогом нарвала, второе, плоское и острое, как нож, тянулось вдоль него, третье отгибалось в сторону наподобие клевца, да ещё и крюк изгибался орлиным когтем. Чудовищное копьё казалось тяжёлым, но Кьярваль держал его одной рукой, и не казалось, что ему это трудно. И все помнили, как он орудовал рогатой рыбой крови во многих битвах.

Хродгар же, ко всеобщему удивлению, взял не свою любимую «ведьму», а тяжёлый скошенный нож-скольм и больше ничего. Разделся до тонкой нательной сорочки, застыл гранитной глыбой, глядя сквозь противника — неподвижно, отрешённо, не мигая. Словно лицо его вырезали из камня, словно под веки залили свинец, и солнце не резало глаз.

Кьярваль нахмурился, подтянул широкие клетчатые штанины выше колен.

— Начали! — одновременно воскликнули Торкель и Энгель.

Бойцы не шелохнулись. Стояли, пытаясь разгадать замыслы друг друга. Вернее, геладец пытался — Хродгар же, казалось, даже не видит соперника. Конечно, это было не так: Убийца Полутролля видел руки врага, видел оружие в этих руках и видел его ногу. Только одну.

Прочее не имело значения.

Того, что произошло потом, никто толком не разглядел. Напряглись мышцы на полусогнутой ноге Кьярваля, дрогнуло веко Хродгара, рогатое копьё, вращаясь веретеном смерти, ударило в плоть. Не нашло добычи: обманчиво-тяжёлая глыба взметнулась вихрем, скольм скользнул вниз, обрушился с разворота, врубаясь в кость, Кьярваль не успел почуять боли, сам превращаясь в чёрно-багровый тартановый ураган, касаясь груди соперника самым концом меча. Два волчка крутнулись и замерли. Хродгар — на ногах, морщась от неглубокого, но болезненного пореза, Кьярваль — на спине: подрубленная кость над коленом хрустнула, отломилась сухой веткой. Весёлым родником брызнула кровь, Хёкульброк захлебнулся криком. Тур же подскочил, выбил пинком копьё из руки противника, подбросил носком сапога, перехватил в воздухе — и вогнал в грудь геладцу его собственное оружие, прерывая вопль.