Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 56

— Я там был, — как бы между прочим обронил Лейф.

У младшего от изумления глаза полезли на лоб, а челюсть упала на колени.

— Клянусь, не вру, — улыбнулся Лейф почти тепло. — Могу шрам показать. На жопе. Стрелой зацепило. И по морде получил. Не везёт моему носу, что и говорить… Хаген уже тогда был учеником Арнульфа. Мы все были. Теперь ходим под Хродгаром. Ещё у нас есть Хравен, он чародей. Это его вороны… ну, ты понял. Ещё есть Торкель, он недавно женился, но походов не оставил — море не пускает. Ну и Бьярки Берсерк, земляк наш…

— А ты чем занимаешься? — не до конца веря ушам, спросил Кьяртан.

— Я — казначей, — гордо сообщил Лейф. — Я из них самый хозяйственный. Кровь бондов!

И добавил, грустно улыбаясь:

— Братишка, я ни на миг не забывал, чья кровь течёт в моих жилах. Ни на миг.

Братья прятали взоры. Что щипало глаза, что блестело на веках — слёзы иль брызги холодных волн? И была ли разница в тот миг?

— Я знаю, старший, — сглотнул ком Кьяртан. — И я горжусь, что ты мой брат.

— И я горжусь, что ты мой брат, — заверил Кривой Нос.

Викинги остановились, как и десять зим назад, в Кракнесте, в усадьбе местного альдермана Рори Пёстрого. На пристани, забитой лодками, красовался драккар. Змеиная голова снята с носа, мачта вынута из «старухи», даже щитов по борту Кьяртан не заметил, но не мог не восхититься грозным изяществом корабля.

— Ваша посудина? — небрежно спросил Бобёр, пряча зависть.

— А то чья же, — хмыкнул Лейф.

На берегу их встречали. Первым подошёл высокий статный красавец. Длинные светлые волосы падали на плащ, синий, как его глаза, но Кьяртан невольно вздрогнул, когда понял, ЧЕМ оторочен ворот накидки — а была то человечья борода. Светловолосый заметил его взгляд, усмехнулся. Спросил Лейфа:

— Где ты так одёжку засрать успел?

— Да вот… — Кривой Нос кивнул на брата: мол, что тут говорить, и так всё ясно.

— Ты, верно, Кьяртан, — обратился красавец к Бобру. — Я — Торкель сын Ульфа Серого.

— Рад знакомству, — Бобёр пожал руку викинга.

— А эти двое, — Торкель указал на двух черноволосых бородачей, — Крак сын Траусти, наш кормчий, и Хравен сын Уве, наш колдун.

Крак — тощий, среднего роста, с серьгой в ухе, хохотал над какой-то шуткой, проливая пиво на куртку. Руки из под закатанных рукавов — загорелые, жилистые, покрытые синими рисунками. Ладони задубели от мозолей. «Как у деда Миккеля», — подумал Кьяртан.

— Чего ржёшь? — спросил Лейф.

— Да вот поспорили, — хрипло каркнул Крак, — правда ли, что дети кузнецов, если по ним дубиной врезать, не синяки получают, а вмятины? Твой батюшка, кажется, из кузнецов был?

— На нём пробуй, — Кривой Нос указал на Кьяртана, — он мой брат, у него тот же отец.

— Что для братьев редкость по нынешним временам! — расхохотался кормчий.

Кьяртан и ему пожал руку. Потом поклонился Хравену:

— Ты ли тот чародей, чьи вороны навещали Конопляный Двор? Благодарю от души!

— Какой красивый у тебя братик, Лейф! — криво ухмыльнулся Хравен, глядя мимо Кьяртана. — Можно, я его поцелую?

— По пять марок за поцелуй, — предупредил Кривой Нос. — Деньги в сундук!

— Пять марок? — вскинул брови колдун. — А за сколько я могу его оприходовать?

— Скажи, как ты хочешь умереть, и узнаешь цену моей чести, — процедил Кьяртан.

Чародей рассмеялся, едва шляпа с головы не упала.

— Теперь я вижу, что это — твой брат, а не придворный слюнтяй! Идём, Хаген ждёт. У Лемминга в жопе свербит, а это, всякий скажет, плохой знак!

А Кьяртан подумал, что за те любезности, которыми шутя перебрасывались викинги, сыновья бондов звали друг друга на поединки.

На входе в длинный дом на дворе альдермана Рори сидел дюжий детина в медвежьей шкуре на голых плечах, косматый, как та самая шкура. Одной рукой он прикладывался к рогу с мёдом, а другой лапал за зад девицу. Девица взвизгивала и заливалась хохотом.

— А это, наверное, ваш берсерк? — спросил Кьяртан.

— Как ты только догадался? — ехидно бросил Торкель.

— Вернулись, и трёх зим не прошло! — воскликнул берсерк. — Лейф, а чего это твой брат ни разу на тебя не похож? Тебя подкинули? — обратился к Кьяртану.

— В капусте нашли, — буркнул Бобёр. — А тебя, видимо, в пещере у медведицы.

Косматый как-то враз погрустнел.

— Я вам тут без надобности, — сказал он, — поеду на шхеры. Скажете Хагену, он поймёт.

И, вручив девице пустой рог, направился на пристань.

— А что у него на шхере? — попытался пошутить Кьяртан. — Заросли малины?

— У нашего Бьярки там могила матери, — донеслось из сеней.

Говоривший сидел вполоборота к двери, курил трубку и играл в тэфли с хозяином. Двинув ладью, ткнул пальцем на доску — всё, мол, смерть конунгу! — и, не оборачиваясь, добавил:

— Ты ли тот самый Кьяртан Бобёр, сын Лейфа Чёрного, о котором я столько слышал?

— Истинно так, — коротко поклонился юноша и несколько разочарованно спросил, — а ты, думается, тот самый Хаген Лемминг, о котором я, признаться, не слышал?

Викинги с усмешкой переглянулись. Игрок молчал, не двигаясь. Кьяртан смотрел на него — и не верил. Этот заморыш, на голову ниже самого Бобра, с длинным обветренным носом, едва обозначившейся бородой и смешными мышиными усами, с медными прядями, висящими до плеч, и есть тот самый Хаген, о котором Лейф отзывался столь уважительно?! Но дрогнуло сердце Кьяртана, когда шершавый голос коснулся слуха:

— Идём, потолкуем. Тут шумновато.

— А где ваш Хродгар хёвдинг? — полюбопытствовал Кьяртан.

— В поте лица своего возделывает ниву, — осклабился Торкель.

— Дома остался, — пояснил Лейф, — он тоже женился. Ну, вроде как.

— Обещал быть в Равенсфьорде, — напомнил седой широкоплечий муж в меховой хвостатой шапке, какие носили жители Бьёрндаля, — к Свидару, коли память не подводит.

— Хорошо бы, — заметил упитанный парень в рубахе навыпуск, поглаживая здоровенного чёрного кота, — зимой воевать придётся, обещали ведь, а без вождя как-то неудобно…

— Зимой? — переспросил Кьяртан. Никто не ответил. Бобёр снова спросил:

— А что ж он, один по морю осенью пойдёт?

— А что тебя смущает, сынок? — вскинул бровь Крак.

— Так ведь шторма! — удивился Кьяртан.

— Это наше море, сын Лейфа, — усмехнулся Хаген, — наше море ему не повредит.

«Тьфу, хвастливый ублюдок!» — с негодованием отметил про себя Кьяртан.

Викинги собрались для совета на борту «Свафнира»: на берегу действительно было шумно и слишком много лишних ушей. Чёрный оглядел ватагу:

— Где Бьярки?

— Поехал на Свиную Шхеру, — был ответ.

— Почему вы отпустили его одного? — строго спросил Хаген.

— С ним братья Барсуки, — сказал Крак, — не пропадёт. А коли вздумается местным жителям сквитаться за то давнее побоище, то мы все шхеры выжжем дотла, и они это знают.

— Добро бы, — хмыкнул Хаген и обратился к младшему сыну Лейфа Чёрного. — Ну, говори!

Кьяртан едва сдержал вздох. Ему не нравились эти люди, не нравился их предводитель, не нравилось всё это дело, но выбор был небогат. Бобёр был юн и хотел жить. По возможности — долго и счастливо. С девой, похитившей его сердце.

С девой, чью руку отдали, как кусок телятины, выгодному жениху.

— С чего начать? — спросил Кьяртан.

— С начала, брат Бобёр, — усмехнулся Хаген, — с самого начала.

Кьяртан собрался с духом, хотел было заметить — мол, не брат я тебе, но — каждую сагу надо рассказывать так, как она случилась, а эта сага началась вовсе не так…

В округе Вессельхоф жил человек по имени Радорм Дромунд, сын Рейста Масло. Говорили, что он один из самых зажиточных линсейцев, и мало кто на западе острова осмеливался ему перечить. Его дочь звали Альвдис. Она была хороша собой и весьма своенравна, ибо отец её избаловал. Кьяртан Бобёр познакомился с ней на празднике Мидсоммар, и молодые люди сразу нашли друг в друге большую приязнь. Кьяртан красиво за ней ухаживал, дарил всякие безделушки, читал любовные висы, какие успел запомнить, копил деньги в уплату мунда за невесту, и подружки Альвдис ей завидовали. Не то чтобы сын Лейфа Чёрного был таким уж богатым женихом, но пригожий и добрый поклонник стал редкостью по мнению линсейских девушек. Влюблённые успели тайно обменяться клятвами верности. Альвдис весьма собой гордилась и едва не ездила на Кьяртане, как на коне. Люди посмеивались: вот, мол, какая ведьма эта Альвдис, что превратила бобра во вьючную скотину! Кьяртан дулся, но терпел, ибо настоящая любовь долго терпит.