Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 44

— Это тебе вергельд за побои. Дал бы больше, так удача меня оставила. Сам на мели.

— А что, герре Мар, — наивно спросил Хаген, — этим летом ты не грабил в Стораде?

Дюггварсон лишь досадливо поморщился, словно болели зубы, и махнул рукой.

— А что Атли Ястреб? — полюбопытствовал Хаген. — Он теперь тоже здесь?

— Ха! — гневно воскликнул Мар. — Да будь здесь этот навозный петушара, я бы забил ему в задницу кол до самой макушки. Хорошо устроился, выблядок куриный, снова повезёт на Эрсей добычу на осенние торги…

— Так вы с ним теперь враги? — округлил глаза юноша.

Выяснилось, что — да, враги. Дело в том, что Мару понравилась Ингрид, ранее бывшая супругой Буссе Козла, а после ставшая наложницей Атли. Хаген не понимал, что волки моря нашли в этой седеющей клуше, но, разумеется, уточнять не стал. Ему было любопытнее другое: Мар соблазнил Ингрид и поклялся взять её в жёны, Атли узнал и дал согласие, однако ночью перебил почти всех людей Мара. Сам сын Дюггви с горсткой верных соратников чудом ушёл. Хотел было вернуться за Ингрид, но Атли той же ночью казнил её так зверски, что даже Мар, бывалый и жестокий викинг, не мог об этом спокойно говорить. Да Хаген и не выспрашивал. Сделав над собой усилие и пригубив ещё глоток пива, он вымолвил, сколь мог почтительно:

— Я хотел бы переговорить с тобой с глазу на глаз, Мар хёвдинг. Если можно.

— Ну, прогуляемся, — кивнул Дюггварсон.

Надобно сказать, Арнульф ни с кем не делился своими замыслами относительно похода на Эрсей, кроме Крака и Хагена, да и тем настрого приказал молчать. Каково же было его негодование, когда на праздник Хлорриди к нему подошёл Мар Тощий и негромко спросил:

— Слыхал, тут кое-кто собрался разграбить Эрсей?

— И от кого ты это слыхал? — осведомился Арнульф, недобро глядя на Крака.

— От одного лемминга.

Седой влепил Хагену звонкий подзатыльник. У парня загудело в ушах, перед глазами поплыли красивые разноцветные пятна, а из носа вылетела козявка, которую он никак не мог выковырять, пролетела над столом, словно чайка над фьордом, и влепилась в оконную ставню.

— Эти побои тоже на мне, — сказал Мар юноше, — сочтёмся. А тебе, Арнульф сэконунг, я так скажу, что коли ты идёшь по осени на Эрсей, то тебе пригодится подмога. Там будет много людей, и не все из них — рабы да бонды.

— Зачем бы мне тебя брать? — буркнул Арнульф. — Меньше доля в добыче…

— Сокровищ там полно! — отмахнулся Мар. — Всем хватит. А мне надобно сквитаться там с одним человеком, и я надеюсь застать его на Эрсее. С неким весьма опасным человеком.

— Если ты про Атли Ястреба, так я знаю, где он гнездится, — Арнульф поднялся из-за стола и начал мерить шагами покои. Затем остановился напротив Мара, склонив голову набок, и вперил в него немигающий орлиный взор, — скажи, ты любил Ингрид?

Мар побагровел, нахмурился и молча коротко кивнул. Его зубы скрипели так, что Хагена пробрала дрожь — мрак чужого горя ужаснул его больше, чем гнев вождя. А вождь усмехнулся:

— Думается мне, ты не станешь слишком ценить свою жизнь, как дойдёт до дела! Есть ли у тебя корабль и люди? Будут ли готовы отбыть к началу осени?

— «Дюфнар» стоит в Эльденбю, — проговорил непослушными губами Мар, — при мне четырнадцать бойцов, и столько же соберу в срок. Только не знаю, чем их кормить…

Тогда Седой вздохнул и отсчитал ему с десяток гульденов:

— Одалживаю в рост: по две марки с гульдена.

— Ты сделался презренным ростовщиком, Арнульф сэконунг? — ехидно бросил Крак.

— Спасибо, достойный сын Ивара, — поклонился Мар, — но может статься, что тебе не с кого будет спросить этот долг.

— Тяжко это горе, но его мы скроем, — уверил его Арнульф.

И до самого отъезда об этом не говорили.

Тем же вечером, когда все напились, нагулялись и отошли ко сну, Арнульф позвал к себе Хагена. Парень испугался, ибо наивно полагал, что всё обойдётся подзатыльником. Шагал через ночной лагерь, скупо озаряемый факелами, но не было пламени, чтобы разогнать тягостную мглу на сердце. «Прогонит, — стучало в висках обречённо, — как есть прогонит. Оставит и Торкеля, и Хродгара, а меня угостит пинком под зад. На прощание». Дошёл до жилища годи, где поселился Арнульф, перевёл дух, выпрямил спину и шагнул за порог.

Арнульф сидел за столом. Один. Перед ним чадил огарок. В тусклом свете виднелся открытый кувшин. И одна чарка, сделанная из оправленного серебром черепа. Пахло вином. Рядом с чаркой лежала курительная трубка с позолоченным мундштуком. Что было странно: Арнульф не курил. «Я так его рассердил, что он теперь станет дымить на старости лет», — горько подумал Хаген. Он и сам затянулся бы для успокоения: увы, гравикинги научили.

— Садись, недоумок, — приказал Арнульф беззлобно. Казалось, ему всё равно, и это было хуже всего. Хоть бы кричал, хоть бы ругался, хоть бы поминал мать, отца и всех родных — нет, голос его был тих и прохладен, как весенний ветерок, а взгляд, обычно цепкий и острый, теперь отрешённо скользил во тьме. Хаген присел напротив, скрестил руки на груди. Сверкнуло кольцо на указательном пальце. Кольцо, на котором он клялся. Ныне та клятва дала трещину.

Впрочем, перстень-свидетель не треснул. Это обнадёживало. Хоть немного.

— Скажи-ка, о чём ты думал, когда решился открыть Мару мой замысел?

— Об одном предсмертном проклятии, — честно сказал Хаген. — И о двух китах, которых можно поймать на один крючок. Как Хюмир на той знаменитой рыбалке.

— Поясни, — потребовал Арнульф.

Хаген собрался с духом, облизнул пересохшие губы. В мыслях всё казалось разумным, но попробуй это связно и убедительно пояснить! Легче пересказать Сэмундовы «Песни Земли».

— Прежде всего должен признаться, — начал Хаген осторожно, точно шёл по тонкому льду над озером, — что солгал тебе, когда сказал, что не держу зла на Атли Ястреба и ни в чём его не виню. Хотел бы, но… На Сельхофе были мои друзья. Ну, пусть не друзья, но… Альвёр… Я дал ей не лучший совет. Она мне снилась. Потом. Теперь не снится, да кому от того легче… Буссе Козёл был добр ко мне. Поэтому у меня нет причин любить этого Атли. Кроме того, один из его людей, Ингмар Высокий Замок, назвал меня женовидным мужеложцем. А я не ложусь с мужами, пусть даже и похож на девчонку…

— Это понятно, — махнул рукой Арнульф, — у тебя на Ястреба большие и злые зубы. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь надрал ему зад. Это первый кит. Дальше!

— Мне показалось странным, что Мар так отзывается о том, с кем год назад вместе грабил. Я подумал, что вряд ли он сам осмелится мстить Атли, потому что, по его словам, удача его покинула. Но в его сегодняшних словах был смысл: ведь не только Ястреб гнездится на Эрсее по осени, но и твой кровник Кьятви Мясо, и многие другие. Хватит ли у нас людей? Вот и подумалось мне, что Мар со своими будет не лишним.

— Это второй кит, — кивнул Арнульф. — Но ты не подумал, что Мара нарочно посадили в Гравике, чтобы он нюхал, чем тут пахнет, и слал весточки друзьям?

— Это первое пришло мне в голову. Но ты ведь сам видел, Арнульф Иварсон, как рассвирепел сын Дюггви, когда речь зашла об Ингрид. Я знать не знаю, что там происходит у мужчин с годами в сердце и в мошонке, какой тролль толкает под ребро, когда седина трогает волос, и надеюсь, что не доживу до тех годков, но коли старый пёс рычит и скалит зубы, то чего ж его держать на привязи? Кроме того, — добавил юноша негромко, — думается мне, что воистину Мар не станет жалеть ни себя, ни своих людей, и коли пустить его первым, то он расчистит дорогу тебе и Бьёлану.

— То есть ты положился в этом деле на чутьё?

— Похоже, что так.

— А почему за моей спиной? Почему не предупредил меня, не посоветовался?

— А какая теперь разница? — пожал плечами Хаген. — Ты-то всё равно меня прогонишь.

Арнульф тяжело вздохнул.

— Недоумок, — сказал он, как отрубил. Слово шлёпнулось холодно и влажно, словно добрый шмат сырого мяса. — Если бы я хотел тебя прогнать, то ты бы уже катился по склону Фленнскалленберга с отпечатком моего сапога на заднице. Понял? А коли спрашиваю, то есть разница. Признаюсь честно, я и сам думал подрядить на это дело Мара, да опасался. Потому что я старый, я глуховат и слеповат, пусть по мне и не видно. Чутьё меня подвело. Что же — и Хаброк, лучший из ястребов, может промахнуться! Теперь я стану полагаться на твоё чутьё, лемминг.