Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 62

— Мы с ним оба получили прозвища, когда штурмовали Арильон в Форналанде, — говорил Свегдир, расчёсывая жёсткую бороду мертвеца. — Там был замок, где заперлись южане. Хороший замок, добротный, но потолки, как водится, деревянные. Вот мы под вечер туда пробрались — думали ворота открыть нашим. Ага — стерегли ворота как молодую жену, ничего не вышло. Тогда Рати придумал устроить пожар. Мы до глубокой ночи возились: таскали солому, бересту, смолой мазали. Потом подожгли. Красиво горело, жарко. Своды обвалились, дыму — как у тролля в жопе, все орут, всё падает, пылает… Открыли-таки ворота, вылезли, наших зовём, а они стоят, как столбы — мол, куда, в печку эту лезть?! У меня с тех пор полморды всмятку и борода слева не растёт, как мох на дереве. Рати тогда хорошенько прокоптило, месяц благоухал, окорок свиной… А добычу поутру собрали. Золотишко поплавилось, но, как ведомо всякому, не горит огонь прилива! Помнишь, Рати, сын Брока? Помнишь, треска ты копчёная?..

По старому страшному ожогу катились редкие слёзы, точно капли плавленого золота.

Когда поодаль от стоянки, в мягкой болотистой земле, раскрылся влажно блестящий зев Нижнего мира, Седой повелел притащить Кьятви.

— Развязать? — спросил Модольф.

— Нет нужды. Пожалуй, свяжи покрепче.

— «Орла» ему врежет? — предположил Торкель.

— Не, утопит, — отмахнулся Хаген.

Арнульф обманул ожидания обоих. Осмотрел Кьятви, захохотал:

— Э, да это мясо протухло! Слушай, Кьятви. Ты, верно, хотел бы искупить содеянное?

Бывший хёвдинг сперва не расслышал. Не поверил. Потом отчаянно закивал.

— Ну-ну, не дёргай башкой — отлетит до времени. Ты заплатишь за своё предательство тем, что сослужишь одну службу. Что ты мычишь? А — готов ради меня на всё? Но мне от тебя ничего не надобно, вот в чём штука. Зато моим людям наверняка пригодится слуга на том свете. Как уж ты с ними договоришься об оплате — дело твоё. Счастья тебе на пути!

Затем Арнульф Седой столкнул бывшего побратима в яму. Лицом вверх.

Все обомлели. Застыли, точно каменные истуканы на курганах. В могиле чавкало: то Кьятви пытался встать на ноги, верещал и визжал, как боров под ножом. Он умолял, чтобы его убили. Как угодно: железом, камнем, огнём, водой, верёвкой, зубами, голыми руками… Мясо исходило бессловесным криком, что звучал для Арнульфа слаще златострунных арф.

— Играй похоронную, Фрости! — велел наконец Иварсон. — Хаген, Торкель, несите сюда вон тот большой щит и положите его на этот жирный кусок дерьма. Так, хорошо. Теперь, друзья, мы усадим и уложим наших павших братьев за этим столом, и пусть ничто не потревожит их покой. А ты, — обратился к бывшему невольнику, — ты, которому копать было темно, ляжешь пятнадцатым. Кьятви будет слугой, а ты, как и прежде, — рабом. Давай-давай, шевелись!

— Это уже слишком, — вступился за беднягу Вади. — Славная шутка, хёвдинг, но, кажется, она несколько затянулась. Все всё поняли, правда, Халли?

Халли бросился в ноги Седому, дрожа и плача:

— Пощади…

Арнульф двинул ему ногой по скуле, брезгливо вытер сапог о человечье лицо:

— Скажу жрать говно — сожрёте. Скажу прыгать в бездну — прыгнете. Скажу в жопы друг друга долбить, как дятлы, — выдолбите. Ты так ничего и не понял, Вади с острова Фалькей? До конца похода вы для меня не люди. Это для щитовых девиц ваши жизни, честь и свобода чего-то стоят. А, да что с вами говорить, полудурки. Не скули, Халли, всё хорошо, я пошутил. Вытри сопли. Играй же, Фрости!

Заунывные звуки волынки неслись над Мёсендалем. Им отвечали выпь и коростель. В братской могиле, в волглом земляном зале, собирались на последний пир мёртвые викинги. Там они будут пировать девять ночей на костях и мясе Кьятви, хозяина «Трудгельмира», крепкого драккара, сожжённого в Зелёной Бухте. Затем их будет судить Хельгрим, мрачный владыка подземного мира. Он будет опрашивать их самих, их мёртвых родичей и знакомых, а также их духов-покровителей. Из чертога Наттингвеллир они направятся туда, куда укажет сей неподкупный знаток закона. Хаген будет молиться, чтобы судья был не слишком суров и дозволил им пройти по хрустальному мосту-радуге в светозарный Вельхалль.

Туда, где храбрые пируют до конца времён.

Хаген будет молиться даже за Кьятви Мясо, но, конечно, никому в том не сознается.

— Лучше было бы вас похоронить в огне, — усмехаясь, словно выбеленный солнцем череп, говорил Арнульф, — тогда бы валькириям легче было бы вас отыскать. Что же — только в этом я, ваш конунг, виноват перед вами, братья! Никто из вас не ранен в спину, кроме Лейкнира Ледника, но Ледник изрублен со всех сторон. Теперь же я выделю вашу часть добычи. Она не столь велика, как вы заслужили, но на том свете сочтёмся. Поделите между собою полторы тысячи гульденов — это ваша доля! Фрости, Хаген, у вас лучшая память из всех, словно вы приручили Мунина, и на вас я полагаюсь больше, чем на свои записи. Ныне я стану произносить имена, а вы запомните их, чтобы потом пересказать мастеру-резчику: о каждом из павших соратников будут выбиты руны на памятных камнях в Гравике!

Арнульф замолк. Плакала в ночном воздухе волынка. Не таили слёз бородатые мужи. Седой вздохнул, перевёл дыхание и добавил глухим, старческим голосом:

— И сердечно прошу прощения у Мара Тощего, сына Дюггви, хозяина снеки «Дюфнар», за неумную шутку про десять гульденов. Братьям деньги дарят, а не одалживают, тем более — в рост.

Фрости заиграл тише — и печальнее. Хаген стоял по правую руку вождя, склонив голову. Шёпотом повторял имена, вырезал их кровавыми рунами на сердце и на костях. Тринадцать воинов. Тринадцать имён. Тринадцать камней на сердцах близких.

— Мар Тощий, сын Дюггви с Клиндтхольма, хёвдинг.

— Берси Китобой, сын Бьёрна, из Брунавикена.

— Гильс Арфист Альвенгальд, сын Гисли, из Тьяльне.

— Дрогвар Хмурый, сын Стюра Убийцы, с острова Лифсей.

— Лейкнир Ледник, сын Ульфльота, из Аскефьорда.

— Торвид Морж, сын Торфида, из Тэормарка.

— Ярнсети Днище, сын Эрпа Сильного, с Хлорданеса.

— Сьярек Селёдка, сын Эмунда, с Тресковых Островов.

— Рати Копчёный, сын Брока, с Эринсберга.

— Вигольф и Вальтьоф, сыновья Вестара Быстрого, с острова Хёггмар.

— Иринг, сын Ирмина, из Тиринга в Алмаре.

— Энгуль, сын Арни, с острова Йокульсей.

— Ныне я всех, павших в Эрвингарде, верно назвал… — закончил Арнульф.

— Кетиль Плоский Зад, — напомнил Хаген осипшим голосом, — Кетиль сын Кетиля из Гримсаля, наш человек-маяк, которого сегодня здесь нет.

— Верно, — кивнул Арнульф, — прости, Кетиль, ты спас наши жизни в том подземелье, а я тебя даже не вспомнил… О тебе я также поставлю камень на берегу Серого Залива.

Потом могилу зарыли. Стали таскать камни, выкладывать курган. Год назад Хаген проклинал эти замшелые валуны, ворочая их отмороженными руками, расчищая землю для Торфи бонда. Теперь же был благодарен всем здешним духам и богам, что они создали такие замечательные глыбы. Курган вышел не очень высоким, но крепким на вид. Арнульф сказал бывшим рабам:

— Здесь, под землёй, полторы тысячи гульденов. Если кто-нибудь из вас, ублюдков, надумает вспомнить дорогу сюда, пусть трижды хорошенько подумает! Ибо я заметил, что наш колдун Хравен Увесон наложил заклятие на останки викингов, хоть его никто и не просил. И я не завидую тому, кто решится ограбить этот курган, честное слово. Слышите? Кьятви Мясо до сих пор орёт, и он будет весьма свирепым драугром. Верно, Хравен? Так что лучше не тревожьте кости.

Помолчал и добавил:

— Когда хоронили Альрика Гутаконунга, того самого, что разграбил Тарнас в древние времена, то перебили несколько сотен рабов, чтобы никто не знал, где лежат его останки. Благодарите богов, что вы не рабы, а в этом кургане — не конунги.

— Зря ты так, хёвдинг, — грустно проронил Вади.

— Знаю, что зря, — пожал плечами Арнульф, — а теперь давайте пировать и веселиться, у кого силы остались. Невстейн, чем ты нас сегодня порадуешь?..

Сидели на кургане недолго. Трижды пускали по кругу братину, мрачно шутили, поминая ушедших. Смех сквозь слёзы. Горькое веселье. Горький мёд. Иного не было. Спели «Гуталанд» в честь Берси Китобоя под задорную музыку Фрости. Потом не выдержали, затянули «Плач по сыновьям Гьюки». Пёсик Варф тонко подвывал, словно ещё одно труба в волынке.