На узкой тропе(Повесть) - Кислов Константин Андреевич. Страница 20

Мадарип-ишан редко бывает у Мадумара, а если и бывает, только тайно, чтобы никто не видел. Хальфам-ишана дорога к Мадумару совсем закрыта. Чтобы разговаривать с ними о каких-то серьезных и тайных делах, надо передать ему заветный тумар. А если нет его? Мадумар захлопнет перед носом пришельца Калитку и даже имени не спросит. А тумаров всего два: один у Мадарип-ишана, и никто не знает, где он хранит его. А второй — у самого Курасадхана.

Так и жил себе Мадумар-ткач спокойно в тихом тупичке, давно уже не ткал яркий, как звездное небо, ханатлас, а караулил на сушилке пряжу.

Покой Безрукого тупика был нарушен неожиданно и в такое время, когда правоверные, забыв мирскую канитель, стоят на молитве. Неуверенно звякнуло кольцо на калитке. Безрукий продолжал молиться: «Мальчишки-проказники озорничают. Вот я их проучу», — подумал он. Но кольцо тихонько брякнуло еще раз. Мадумар-ткач поднялся и, не окликнув, открыл калитку. Перед ним в душном сумраке вечера стоял нищий. Мадумар скорее сердцем почувствовал, чем понял умом, кто стоит перед ним. Он шагнул в сторону и пропустил нищего во двор.

— Что вам надобно, почтеннейший? — спросил он сразу охрипшим голосом.

— Благодарение аллаху за то, что он помог мне найти вас живым и здоровым, Мадумар-ака. Я счастлив, — ответил нищий и оборвал на шее гайтан с кусочком кожи. — Возьмите, это вам…

Мадумар-ткач тихо притворил калитку, заложил ее палкой и проводил гостя в мужскую половину дома. Пока он хлопотал во дворе и распоряжался, что приготовить для гостя, тот, привалившись к стене, задремал. Безрукий включил свет и только теперь внимательно разглядел тумар. Все было правильно. И даже молитва, та, которую больше всего любил повторять Курасадхан, — не вся, первая половина молитвы. Так должно быть.

— Как видите, все правильно, — заплетающимся языком прошептал нищий. — Я очень извиняюсь, Мадумар-ака. Оч-чень извиняюсь… Не помню, когда последний раз спал. И была ли вообще такая благословенная аллахом ночь. Не знаю… Зовите меня Хаджиусман. Больше я вам ничего не скажу сегодня, любезнейший…

— Умойтесь с дороги, я помогу вам, — сказал безрукий. — А пока приведите себя в порядок, плов будет готов. Нельзя натощак ложиться, уважаемый, аллах не даст вам спокойного сна.

Тяжело подниматься на ноги Хаджиусману, но он — гость, нельзя перечить хозяину дома. Вода немного освежила голову, однако для большого разговора он еще не был готов. После плова его еще сильнее стал клонить сон и, наконец, свалил. Ночь для Мадумара-ткача была сплошным испытанием. Он постелил себе у порога — на всякий случай. Несколько раз за ночь вставал и выходил во двор, сердито ворчал на ишака, фыркавшего под навесом, на собаку, вдруг начинавшую ни с того ни с сего тявкать. И только перед рассветом, когда ночную духоту разогнал предутренний ветерок, он ненадолго забылся.

…Прежде чем открыть глаза, Хаджиусман нащупал в изголовье нож и, услышав осторожные шаги, подскочил, как ужаленный.

— Не бойтесь, уважаемый, это я, — послышался вкрадчивый голос хозяина. — Не тревожьтесь, здесь никого нет.

Хаджиусман убрал из-под подушки руку. Лицо его блестело от пота, а маленькие недоверчиво-колючие глазки так быстро перебегали с предмета на предмет, что Мадумар-ткач, с сочувствием покачав головой, сказал:

— Натерпелись вы, оказывается, страху.

— Всякое было, Мадумар-ака, — тихо вздохнул гость. — Думал, погибну в песках от жажды и змей. Никогда еще столько не видал гадов. Даже во сне лезут на меня проклятые твари. Вот и сейчас… Счастье мое — проводники попались опытные.

— Ничего, бог милостив. Все будет хорошо, — успокаивал хозяин. — Страх и усталость — позади. Я уверен, вы привезли радостные вести.

Хаджиусман так сощурил глаза, что стали видны только красные, припухшие складки. Закусив клок бороды, он молчал.

— Как наша надежда?

— Не надо! — прервал Хаджиусман и поднял руку, словно запросив пощады. — Не надо. По воле всевышнего я и взял на себя столь опасный труд, уважаемый Мадумар-ака, — начал он, сдерживая осипший от постоянной жажды голос. — Я пришел, чтобы выполнить его последнюю волю и распорядиться завещанием.

— О-о, великий аллах!

— Да, его нет с нами. Аллах уготовил ему святую жизнь. Он заслужил.

Они шептали молитвы, призывая всевышнего быть мудрым и великодушным, когда перед ним предстанет его раб и храбрейший воин. Пусть будет ему там хорошо и весело. Пусть успокоится его мятущаяся душа. Единственной рукой, черной и жесткой, как корень саксаула, Мадумар-ткач огладил бороду. Лицо его было дряблым. Глаза потухли, одинокая слеза тускло поблескивала на впалой щеке.

— Джигиты, которые, благодарение аллаху, еще живы и не переметнулись в стан наших врагов, — тихо продолжал Хаджиусман, перебирая беспокойными пальцами скрученный кончик бельбока [6],— решили воздвигнуть мазар на его могиле. На чужой стороне нелегко это сделать. Но нельзя допустить, чтобы память о славном Курасадхане заросла дикой травой.

Хаджиусман говорил тихо, но горячо, как в споре, хотя хозяин и не собирался ему возражать.

— А как Ариф-ишан? Да продлит аллах его жизнь!

— Мадарип-ишан, — поправил гостя хозяин. — Он жив и, кажется, здоров. Но где — не знаю. Давно не заходит. А увидеть его — это нелегко.

— Мне он нужен, и как можно скорее.

— Не торопите меня, — сказал Мадумар-ткач. — Подвернется счастливый случай — и я дам ему знать. Он будет рад.

— Чему рад?

— Тому, что вы здесь, уважаемый.

— Спасибо. Но будет ли он рад пойти со мной?

— Отчего же, если можно уйти? — минуту поразмыслив, ответил безрукий. — У него здесь немного радости, вы сами скоро узнаете.

Хозяин, извинившись перед гостем, стал собираться на работу. Теперь ему надо обязательно торчать на перекрестке, слоняться по базару, чтобы увидеть Гузархана или, на крайний случай, хальфу Рауфа. Только они могут выполнить его поручение. Гость тоже поднялся, но безрукий остановил его.

— Вам придется посидеть пока взаперти, уважаемый. Здесь никто не помешает. Отдыхайте и набирайтесь сил. — Он вышел и тотчас же вернулся с большим чайником. Потом принес казанок с разогретым пловом, корзину фруктов. Когда все расставил на камышовой циновке, указал на нишу, задернутую занавеской.

— Здесь святая пища — книги! — И, приложив к груди руки, не поворачиваясь к гостю спиной, вышел.

САИДКИНА РАДОСТЬ

В саду каждый день прибавлялось работы — начался массовый сбор урожая. Не успеешь управиться с этим, как зазвенит первый звонок — кончился ребячий отпуск, садись за парты! А Иргашу казалось, что он еще не отдыхал совсем: не побывал в горах и в степи, не наслушался птиц, не накупался в арыке. И даже кинофильмов не посмотрел досыта. Может, поэтому он и торопился: хотел поскорее закончить все дела и наверстать упущенное. Но «поскорее» никак не получалось. Сперва Ромки не было, потом Звонок ни с того, ни с сего опустил руки, а теперь и Саидка несколько дней глаз не кажет. А с ним надо еще как следует разобраться, и если он на самом деле…

В глубине сада кто-то закричал:

— Саидка-а-а!.. Ребята, Саидка заявился!..

По тропинке между деревьев и куртинок одичавшей розы бежал Саидка, по уши обляпанный глиной, в самане, но счастливый и веселый. Следом за Саидкой, слегка прихрамывая, торопился Роман.

— Еле нашел нашего прогульщика! — кричал Ромка. — Нигде его нет! На улицу не выходит! Прячется! Думаете, где я его разыскал? В земле! Не смейтесь! Зарылся в землю, как тот маленький черный зверек. Как его зовут, Звонок?

— Крот, — подсказал Федя не очень любезно.

— Вот, точно, крот! Закопался и месит глину!

Иргаш надел фуражку, висевшую на сучке, и пошел навстречу ребятам. Строго поглядев на радостно улыбающегося Саидку, Иргаш спросил:

— Чего долго не приходил? О тебе ребята, знаешь, как беспокоятся? А ты пропал. Нехорошо! И работы полно.