Отравленные морем (СИ) - Волгина Алена. Страница 50

Вдруг показалось, что за окном промелькнула тень. Я встрепенулась: «Пульчино? Это ты?» Что-то тяжелое приземлилось на крышу, послышался скрежет. Под потолком, в том углу, где стояла кровать, чьи-то когти заскребли по железу. Затаив дыхание, я на цыпочках подкралась ближе, прислушиваясь. Вскоре мне на голову просыпалась струйка песка.

Мне стало страшно. Кто-то снова пытался до меня добраться, но кто? Грифон? Честно сказать, даже сейчас с трудом верилось, что эта каменная туша способна ожить! Или Кожаный Человек опять явился по мою душу? Кто бы там ни был, он орудовал наверху с таким упорством, будто твёрдо вознамерился пробить потолок.

Бросившись к двери, я отчаянно заколотила в неё кулаками:

— Помогите!

Никого. Что же делать?! Я была заперта здесь, беспомощная и без всякого оружия!

В сердцах я снова ударила в дверь и, наконец, услышала за ней какое-то движение. Заскрежетал замок, и на пороге появился тюремщик. Мой старый знакомый. В руке у него была дубинка, а фонарь он предусмотрительно поставил на пол, подальше от меня.

— Чего тебе? — рявкнул он. — В подвал захотела?

— Там на крыше кто-то есть! — выпалила я, не решаясь упомянуть о грифоне, чтобы меня не сочли сумасшедшей. — Кто-то хочет забраться сюда!

Тюремщик, засопев, посмотрел наверх. Как нарочно, в углу всё стихло. Тогда он перевёл взгляд на меня, и в нём было столько злобы, что я попятилась.

Я ничего не знала об этом человеке, но раньше он не казался жестоким и никогда не донимал меня грубостями. С тех пор как меня перевели сюда, мы старательно игнорировали друг друга. Мне было унизительно, что чужой человек (да ещё мужчина!) должен был выносить за мной грязное ведро и имел право зайти в камеру в любой момент. Мне казалось, единственный способ сохранить остатки достоинства — просто не замечать этих обстоятельств. Тюремщик, судя по его угрюмому молчанию, всецело разделял эту точку зрения. Но сейчас под его тяжелыми бровями полыхала злоба, а кривая ухмылка была похожа на край ржавой пилы.

— Ну и что? — грубо сказал он. — Завтра тебе вынесут приговор и, надеюсь, утопят в Орфано. Если бы не суд, я бы сам с удовольствием свернул тебе шею!

Я растерялась. За что он на меня так взъелся? Его дыхание отяжелело от гнева:

— Мой сын ходил на галере с синьором Альбицци, — пояснил он коротко и зло. — И погиб вместе с ним. Мы узнали позавчера. Это всё из-за тебя, ты, поганая шпионка, пособница Фиески!

Он выплёлывал эти слова мне в лицо, а я в ответ могла только молча раскрывать рот, как рыба. Пособница Фиески? Я?! О чём он говорит? А ещё меня беспокоило это имя — Альбицци. Почему-то оно казалось знакомым… Где я могла его слышать? Гневные выкрики тюремщика мешали сосредоточться:

— Ты сидишь здесь в грязи и вони, но ты дышишь. Живёшь. А моего мальчика больше нет! — внезапно заорал он. Я съёжилась, ожидая удара, но тюремщик сдержался. Сжав кулаки, выдохнул, потом развернулся, собираясь снова запереть дверь.

Вдруг я вспомнила наконец, где слышала об Альбицци, и меня пронзило страхом, словно мечом. Бросившись следом за мужчиной, я схватила его за куртку:

— Капитан Альбицци? Он ведь из той из эскадры, которая сопровождала «Анжело», да? Что вам известно? Кто-нибудь из них вернулся?

Он явно не хотел отвечать, но, вероятно, увидел в моём лице что-то такое, отчего сдался и пробурчал:

— Только Реньер. Остальные мертвы.

Потом он брезгливо оттолкнул меня и ушёл, хлопнув дверью, а я осталась, чувствуя, как вокруг ширится и ширится пустота… «Это неправда, — билось в висках. — Неправда. Неправда!»

Тюремщик не мог знать всего! Он мог что-то напутать. Мне нужны были точные сведения! Мне был срочно нужен Пульчино, его крылья, его скорость. Мы слетаем в Сан-Николос. Нужно столько узнать… разведать…

В этот раз Пульчино откликнулся сразу, и по его тону, по исходящей от него волне горячего сочувствия я сразу всё поняла. У меня сжалось горло:

«Ты всё знал, да?»

«Я не смог бы скрыть это от тебя. Франческа…»

«Ты должен был сказать мне!»

«Лучше бы ты узнала потом… позже».

Ясно. Он боялся, что я сломаюсь. Не хотел отнимать надежду, заставлявшую меня бороться. Невзирая на власть дона Сакетти и на страшную репутацию тюрьмы Карчери, в глубине души я упрямо надеялась, что выйду отсюда. Увижу Алессандро. Только эта ниточка меня и держала. Теперь всё было кончено. Ни суд, ни призрачное обещание свободы больше ничего для меня не значили…

Пульчино попытался меня утешить, но теперь я сама прогнала его. Горе захлестнуло меня с головой. Так бывает в море, когда тебя вдруг закрутит волна, и ты не знаешь, куда плыть, чтобы выбраться. Я совсем потерялась. Ощупью нашла плащ и закуталась в него, так как меня бил озноб, но вскоре поняла, что этот холод шёл изнутри… мне теперь всегда будет холодно.

Я привыкла думать, что море заберёт меня первой. За магию нужно платить, а я не единожды обращалась к живущим-под-волнами и всё ещё была жива. Я думала, что оно заберёт мою жизнь, но море, по своему обыкновению, обмануло… Вместо этого оно вырвало у меня сердце и отхлынуло, оставив меня в этом каменном городе-ловушке корчиться от боли.

Вдруг что-то толкнуло меня под руку, когда я, съёжившись, сидела на полу. В темноте рядом со мной возникла смутная тень. Это был Пульчино, он всё-таки прилетел. Я погладила его по перьям. И только тогда сумела заплакать.

Глава 23

Рикардо отказался посвятить Бьянку в подробности своего плана, мол, «чего не знаешь — того не выдашь». Но всё же она настояла, чтобы на следующий день отправиться вместе с ним к Дворцу дожей, даже если ей не придётся присутствовать в зале Сената на судебном заседании или стоять в карауле у моста Вздохов, чтобы похитить одну узницу. На причале уже была подготовлена быстрая лодка с гребцами, а в одну гавань на Дито причалил небольшой парусник, готовый в назначенный час забрать двух девушек с Сан-Ачиле — неприметного островка в лагуне, не пользующегося вниманием ни у рыбаков, ни у городской стражи. Рикардо клялся всеми святыми, что он всё предусмотрел, но Бьянке всё равно хотелось быть рядом. На всякий случай.

Яркий, праздничный день словно приветствовал их решительный настрой, и даже солнце сегодня всходило по-боевому, в окружении облачного войска, выставив золотые щиты и ощетинившись огненными копьями. В плотном воздухе, напитанном влагой, парили чайки. Над Собором далеко разносился колокольный звон, белоснежный прямоугольник Дворца дожей весь сиял в золотой пыльце водяной взвеси.

Пристав к берегу рядом с другими гондолами в бухте Бачино, Фабрицио подал Бьянке руку, помогая ей выбраться из качающейся лодки. Рикардо уже стоял на берегу, запрокинув голову и уставившись на огромные колонны Пьяцетты, пронзающие утреннее небо.

— Невероятно! — прошептал он.

Бьянка тоже посмотрела наверх. Оба грифона были на месте. Она заметила, что другие люди, присутствующие на площади, тоже бросали на них удивлённые взгляды, тихо переговариваясь между собой. Если бы Бьянка собственными глазами не видела вчера два пустых постамента, подпирающих облака, можно было подумать, что чудесное «оживление» грифонов им просто приснилось!

Пока она стояла в задумчивости, ей подмигнул пожилой синьор в тёмном одеянии и бархатном берете, украшенным белым пером:

— Видали? — усмехнулся он, кивнув на колонны. — Мы с приятелем делали ставки на то, что грифоны вернутся на место, и я выиграл!

Насвистывая, он с довольным видом пошёл себе дальше. Бьянка подумала, что в его поведении заключалась вся сущность Венетты. «Мы всё, что угодно, сумеем превратить в игру!» Весь этот город с его масками и карнавалами представлял собой сакральный театр, и даже сама Пьяцетта была устроена как декорация: по обе стороны площади возвышались здания Дворца дожей и Прокураций, которые, уменьшаясь, сходились к точке перспективы — Часовой башне с огромным синим циферблатом и бронзовой статуей сидящей Мадонны. Здесь, на площади, разыгрывались городские драмы, проводились парады и публичные казни.