На осколках тумана (СИ) - Ручей Наталья. Страница 29
В оцепенении смотрю, как плавится последняя клетчатая сумка; захлопываю окно. Съеживаюсь в кресле, не отрывая взгляда от двери: надо бы запереть, но не могу пошевелиться. Как маятник раскачиваюсь, а встать не могу. Мне почему-то страшно и кажется только сделаю шаг – дверь распахнется и я увижу эти глаза отчаяния, и не смогу сдержаться, ударю. Больно ударю. А детей бить нельзя, они помнят, и даже если хотят, не прощают.
И страхи мои воплощаются. Как всегда. Бояться нельзя, нельзя! Все страхи воплощаются в жизнь. В приоткрытую дверь просовывается улыбчивая рожица, а темные глаза блестят злостью.
- Уйди, - прошу его по-хорошему.
Хлопает дверь, топот шагов по коридору, но вскоре дверь приоткрывается, и мои страхи развеивает неравнодушный женский голос.
- Ох, это надо же! Ох, ну и получит же он от Ярослава Владимировича! Ох, вам плохо? Попейте, это чай, как вы любите. Я как только увидела, что натворил этот мальчишка и что вы приехали, сразу и заварила. А Ярославу Владимировичу уже позвонили, вы не волнуйтесь! Он скоро будет. Не мог раньше вырваться, не мог. Ох, и попадет же этому мальчишке! Он неплохой, вы не думайте, он хороший… Ох, пейте, пейте, Злата Юрьевна…
Чай вкусный и я с благодарностью его пью, несмотря на то, что это уже четвертая чашка и ночью я теперь вряд ли усну. Впрочем, я вряд ли усну после того, что увидела: на клумбе, что так похожа на алую простынь, костер, а вместо дров умирающие цветы и мои вещи…
Теперь я понимаю, почему мне стало нехорошо, едва приблизились к дому. Но страшен не костер и не то, что я лишилась своих вещей, меня бросает в дрожь, как вспомню глаза мальчика: отчаянная ненависть, тоска и бессилие. Слишком знакомый коктейль, чтобы перепутать.
- Где его комната?
Повариха растерянно хлопает глазами и повторяет и повторяет, что мальчик хороший и что Ярослав Владимирович сам с ним разберется, но я все-таки получаю ответ на вопрос. Комната Егора на третьем этаже, куда мы не поднимались – я думала, там чердак. Просторная комната, необъятная комната и совершенно неподходящая для ребенка, пусть даже притворяющегося взрослым. Ни одного плаката, ни одной фотографии, ни одного журнала для мальчиков. Кровать в размерах не уступает нашей, покрывало коричневых расцветок, мрачный, почти черный ковролин на полу, шкаф, стол, диски по иностранному языку и натюрморты на стенах.
- Зачем ты пришла?! – вскидывается зверьком.
Но я иду к нему, сажусь на кровать рядом и спрашиваю:
- Тебе никто не говорил, что прежде чем лечь спать, нужно снять верхнюю одежду?
- Я не сплю! – огрызается и прячет лицо в подушку. Через минуту он оборачивается и бормочет растерянно: - Тебе никто не говорил, что прежде чем зайти в чужую комнату, нужно постучать в дверь?
Ну вот, так-то лучше. Есть контакт. Егор почти улыбается, когда дверь распахивается и в комнату входит Яр. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать это: выдают его запах, его довлеющая надо мной аура, его тихие шаги и мое громкое сердце.
Он останавливается за спиной, кладет руки мне на плечи и сжимает, чуть сильнее, чем приятно, почти больно. Я кладу свои ладони поверх его, и мы оба молчим.
- Я… - голос Егора срывается.
Ни муж, ни я не торопим его.
- Я осознаю, что совершил глупый, детский поступок, не достойный отпрыска семьи Самарских, - на одном дыхании говорит мальчик, но во взгляде что угодно, кроме раскаянья.
- Не в первый раз, - замечает Яр, и глаза мальчика зло сверкают, прежде чем он успевает спрятаться за показным послушанием.
Ого, да у них в отношениях не трещина, а дыра, не хочется, чтобы из-за меня она превратилась в каньон.
- Я все равно не знала, куда разложить все эти вещи.
- Я все равно собирался обновить тебе гардероб, но это не оправдывает Егора, - голос мужа бесстрастен, но плечи мои он сжимает сильнее. – Ты дашь нам несколько минут?
И больше дам, если проблема решится.
Встаю, обнимаю мужа, потому что мне нравится его обнимать и потому, что кажется, мои объятия удержат его от неправильного поступка. Наверное, в моих глазах что-то все-таки отражается, потому что Яр склоняет лицо, якобы поцеловать в ушко, но сам шепчет:
- Я не трону его, обещаю.
И я спускаюсь в нашу комнату и терпеливо жду Яра, но он заглядывает на минутку, поцеловать, сказать, что такое больше не повторится и принести за брата извинения.
- Конечно, не повторится, - соглашаюсь я, - у меня больше не осталось вещей, разве что он захочет выщипать зубную щетку.
Яр расслабляется, видя, что я не затаила обиду.
- Тебе к лицу моя рубашка, - целуя, забрасывает комплиментами. – И мой ремень на твоей талии… Мм, это наводит меня на определенные мысли…
А меня наводит на определенные мысли подозрение: а как он узнал, что я вышагивала сегодня в его рубашке? Только пришел и сразу к мониторам, просмотреть записи за день? Но тогда это как минимум начальная стадия паранойи…
- Вечером, - со стоном отстраняется, посматривая на часы, и уже у порога бросает фразу, которая вводит меня в ступор сильнее, чем заманчивое обещание: - Больше никто в «Песке» не посмеет так с тобой обращаться.
Администраторше взбучка не повредит, хотя, если уж совсем честно, я понимаю, что простым смертным делать в таком салоне нечего, вот она и расслабилась. А мне расслабление поднадоело: походила по комнате, постояла у окна, глядя на сад – о недавнем происшествии напоминает теперь только лысая клумба и остатки едкого запаха; попыталась навязаться в помощницы поварихе, но в итоге была мягко выпровожена с очередной чашкой чая. Вот так люди и спиваются, взгрустнулось, и я сама не заметила, как снова оказалась у двери Егора.
Ну и зачем меня сюда притянуло? Стучу – тишина, но такая, когда чувствуешь, что за дверью кто-то есть. Вхожу. Мальчик сидит за учебниками, но подозреваю, вряд ли что-то в них видит: взгляд сосредоточенный, но пустой.
- Ты что, в профессора готовишься? – спрашиваю и несмотря на его явное нежелание, подхожу ближе. Мальчик сопит, наверное, продумывает очередную пакость.
- Я буду послом, - выдает высокомерно.
- А, ну да, - соглашаюсь, - послы они как раз обучены разжиганию конфликтов.
- Я знаю польский, английский и немецкий! – вскидывается.
- Ого! Как минимум трем державам стоит опасаться твоего назначения.
Захлопывает с силой книгу, упирается кулачками в стол и дышит драконом.
- Ну вот, - говорю я, - о чем и речь. Вместо того чтобы уладить конфликт, ты ведешься на провокацию.
Открывает книгу, захлопывает. Открывает, захлопывает.
- Ты на улицу выходишь, - спрашиваю, притворяясь слепой, - или у тебя прогулки только по саду?
- У меня не так много свободного времени, чтобы тратить его впустую.
- А барбекю из моих сумок? – невинно интересуюсь.
- Я уже извинился!
- Нет, - поправляю, - извинился твой брат. За тебя. А ты просто сказал, что ведешь себя недостойно семьи Самарских.
- И что, этого недостаточно?!
У меня возникает ощущение, что разговариваю с вредным старичком. Вот и понимает, что не прав, а из упрямства и типа – мне по возрасту можно дурь нести, не сдается. И слова подбирает такие, взрослые, а порывы неосознанные, детские.
- Ты действительно хочешь услышать мое мнение?
Он, видимо, сам удивляется, как звучит его вопрос, если переиначить и кивает скорее машинально.
- Я думаю, - осторожно подбираю слова, - что вести себя надо не так, как от тебя ожидает кто-то. А достойно самого себя. Но это в том случае, если у человека есть представления об обсуждаемом нами вопросе.
Егор склоняет голову и смотрит на меня как на говорящую рыбку. Помахать ему, что ли, плавником и уплыть за безопасные водоросли?
- Нет, - говорит он сжато.
- Что нет?
- У меня прогулки не только по саду. Я могу гулять, где хочу и когда хочу, если сделал все задания.
- А что ж ты не стараешься? – удивляюсь.- Сделай все и свободен, а то весь бледный от своих книжек.