Сын императрицы (СИ) - Ли Владимир Федорович. Страница 18

Запомнился первый опыт, когда Лексей не обратил внимание на подобное чувство и неожиданно, почти в упор, столкнулся с медведем в распадке между сопками. Перепугался сильно, встал и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не говоря уже о том, чтобы воспользоваться ружьем. Так и стоял, не дыша, зверь же смотрел на него с минуту, помотал головой и повернул обратно. В следующий раз попалась пара волков, он тогда уже был готов к их нападению, те же обошли его стороной. Не понимал, чем отпугивает хищников, но в том убеждался многократно и принял на счет происшедших с ним перемен. Люди, что встречались с Лексеем, тоже чувствовали в нем что-то необычное, а в стойбищах, где не раз он бывал, назвали его белым шаманом.

Однажды применил новое свойство с риском для себя — встал на пути волчьей стаи, гнавшейся за оленьей упряжкой. Тогда Лексей шел к стойбищу ительменов в двух днях пешего пути от города, когда сзади услышал крик. Обернулся и увидел мчащихся оленей, погоняемых каюром, а в сотне шагов от них стаю примерно их двух десятков серых хищников. Понадобилось немного времени, чтобы понять — они нагоняют, еще минута- другая и спасения не будет. Как только сани минули его, вышел на наезженную дорожку и взял ружье наизготове. Точным выстрелом остановил бегущего первым волка, остальные продолжили преследование. Напали на Лексея, он уже приготовился биться с ними ножом — перезарядить ружье не успевал, — как ближайший зверь, собравшийся прыгнуть, вдруг резко встал и застыл в двух шагах от жертвы, остальные за ним. Потом заскулили жалобно, как перед более опасным противником, и ушли.

Юноша не знал — что рассказал тот ительмен, которого спас, своим соплеменникам, — но встречали его всем стойбищем, от мала до велика. Чувствовал от собравшейся у крайней яранги толпы волну почтения и страха, к столь противоречивым эмоциям добавлялись менее отчетливо любопытство и интерес, как к неведомому явлению. Они стояли молча, даже дети не шумели, пока Лексей не приблизился вплотную. Ему навстречу вышли двое, судя по приметной одежде, — вождь и шаман, — первым из них начал говорить глава стойбища. Лексей понимал местных гораздо лучше, чем год назад, хотя языки долганов и ительменов немало отличались, да и с собственной речью обстояло терпимо, во всяком случае особых трудностей с общением не имел. Слова вождя слышал с отголоском испытываемых им эмоций, так что знал — насколько искренны они:

— Приветствую белого человека и приглашаю как дорогого гостя. Мы благодарим тебя за спасение Коско от страшной беды, он теперь твой должник — все, что есть у него, теперь твое. Живи у него сколько тебе понадобится, сам Коско и его жена будут прислуживать во всем. Если не захочешь у него, то можешь жить в любой яранге — каждый из нас будет рад принять такого большого человека!

Пока вождь истекал речью, шаман неотрывно вглядывался в глаза Лексею, как будто хотел проникнуть в самую их глубину, забраться в его душу. Самому юноше его взгляд не доставлял беспокойство, напротив, читал мысли местного колдуна в образном свете — как будто глазом орлана видел окружающую местность, людей, самого себя в серой пелене, окутавшей все его тело. Сам прежде не представлял о таком, можно сказать, облачении, подобной пресловутой ауре в рассказах всяких экстрасенсов. Теперь довелось чужими глазами посмотреть на себя со стороны, только не знал и не понимал — откуда оно и что с ним делать — лишь предполагал связь с внесенным в него или раскрывшимся собственным даром. По-видимому, шаман не смог увидеть в нем то, что хотел выяснить, недоуменно переглянулся с вождем и оставил свои попытки 'расколоть' пришельца.

Прожил у злосчастного Коско три дня — тот старался угодить ему во всем, бросив свои дела, разве что на руках не носил. Своей назойливой помощью допек благодетеля, на второй день Лексей не выдержал и объявил — либо тот угомонится, либо он уходит. А когда собрался идти дальше, предложил нарты с упряжкой, да еще полстада, пусть и небольшого, впридачу. От всего этого добра отказался, объяснил обиженному хозяину, что ему действительно ничего не нужно, наоборот, лишь помешает оставаться наедине с собой. Уж с этим доводом Коско не стал спорить — за эти дни понял, что гость немного не от мира сего, с чудинкой. Как еще толковать то, что тот отказался взять на ночь его молодую жену, луноликую Чекаву! А когда она сама пришла, то уложил с собою рядом, что-то стал ей шептать и та вдруг заснула — и это его горячая женушка, которая не давала ему спать, пока не получит свое!

Лексей в этих вылазках на природу много общался с туземным людом — охотниками, оленеводами, рыбаками, — слушал рассказы и легенды, истории из их жизни. Постепенно стал ценить их природный ум и смекалку, доброту и открытость, проникся к ним уважением не меньше, чем другим из своего окружения. Что уж греха таить — прежде считал их отсталым и примитивным народом, не знающим даже о простых вещах. И таких, как он, было подавляющее большинство среди русских моряков и поселенцев, прибывших в эти края. Разве что кто-то относился со снисходительной терпимостью к коренному населению, другие же прямо называли местных дикарями, порою допускали прямое насилие над ними — могли походя ударить кнутом, отбирали оленей и другое добро, надругались над их женами и дочерьми. Причем такие встречались как среди нижних чинов — тех же матросов и унтеров, — так и высокого начальства, вплоть до наместников северных земель. Оттого туземцы нередко откочевывали подальше от русских поселений, иногда доходило до прямых столкновений и резни.

Молодой офицер осознавал сложившееся отношение большинства русских к аборигенам и не вмешивался в нередко случавшихся происшествиях между ними — понимал, что все равно своим заступничеством ситуацию не исправит. Но однажды вспылил и ударил дюжего мужика, средь бела дня на глазах у всех избивавшего ногами щуплого туземца. Тот лежал на снегу, съежившись, даже не пытаясь встать, тем более оказать сопротивление. Никто из проходивших мимо людей не предпринял ничего, чтобы остановить драчуна — или шли дальше как ни в чем не бывало или с любопытством наблюдали за бесплатным зрелищем.

Лексей только что вернулся в город из очередной вылазки, так и шел в походной одежде — меховой парке с шапкой-капором и торбасах, — направляясь в лагерь. Увидел происходящее избиение одного из тех, в чьем племени недавно гостил, в нем мгновенно вспыхнула ярость, метнулся ближе и, не сдерживая силу, смел одним ударом верзилу с ног. Тот отлетел как пушинка, несмотря на немалый вес, грохнулся о стылую землю и замер, не подавая признаков жизни. Все вокруг застыли в полной тишине, потом кто-то из круга зевак подбежал к лежавшему навзничь мужику и чуть погодя завопил: — Убили, Фадея убили! — и с криком: — Бей убивца, — набросился на юношу.

На клич из толпы отозвались еще трое доброхотов — уже вчетвером вступили в драку с Лексеем. Досталось всем — бой шел примерно равный, — пока не подоспел городской патруль и не разнял их, а затем повел в полицейский участок, находившийся в порту. У пристава выяснилось с участниками конфликта — убитый оказался купцом, промышлявшим пушниной, а подручные — его приказчиком и охраной. Обнаружилась проблема с разрешением дела — виновный в убийстве оказался чином, подпадавшим под двенадцатый класс табеля о рангах и приравнивался к дворянину. А тяжба с благородным по судебному указу решалась в земском суде, для того пришлось бы отправить зачинщиков в уездный город Охотск, что до наступления навигации было невозможным.

Помогло вмешательство капитан-командора — его по просьбе прапорщика вызвали в полицейский участок. Малагин предъявил предписание, подписанное самой императрицей, о нечинении препятствий экспедиции и всемерном содействии местных управ, заявил, что без сего офицера кампания невозможна. Взял на себя ручательство в том, что тот обязательно предстанет перед судом после ее окончания, пока же следует отпустить из-под стражи — надо готовиться к продолжению похода. Все эти обязательства оформили немедленно и выпустили Лексея, впрочем, как и его противников в драке — не стал обвинять их в нападении на офицера, решили между собой полюбовно, без всяких претензий друг к другу. Без штрафа не обошлось — каждый заплатил по пять рублей за нарушении порядка в общественном месте.