Сын императрицы (СИ) - Ли Владимир Федорович. Страница 38

На следующее утро встретился в губернской управе с Осиповым. В первый момент даже не признал его — вместо бодрого и крепкого мужа увидел согбенного старика, на измученном лице не осталось и тени прежней жизнерадостности. Встретил неласково, лишь хмуро кивнул на кресло напротив — мол, присаживайся. Подождал, пока Лексей уселся, спросил каким-то невыразительным голосом: — Рассказывай, что у тебя с Натальей случилось и почему она пошла на такое… — замялся, потом закончил — … злодеяние?

По-видимому, не услышал внятного ответа от дочери, теперь решил разобраться с молодым человеком. Пришлось Лексею рассказать как есть:

— Григорий Михайлович, Наталья влюбилась в меня и пожелала, чтобы я был с ней. Но пойти ей навстречу не мог — у меня были обязательства перед нынешней женой. О том объяснил Наталье, вроде приняла отказ спокойно — а вчера решила отравить меня с невестой прямо перед храмом. Сам не ожидал от нее такого поступка, но, слава богу, все обошлось, никто не пострадал.

— Нет, не обошлось, Лексей Григорьевич, — тоска звучала в голосе генерала: — мне сообщили, что слухи о случившемся идут по городу. Вынужден принять меры — то ведь покушение на дворянина, боевого офицера в военное время. Самое меньшее, что грозит Наталье — поселение в Сибирь, — более же вероятно заключение в тюрьму на долгий срок. Я говорил с митрополитом — может принять в монастырь в покаяние за содеянное без пострига.

Возможно, последний вариант выглядел самым мягким — ведь если монастырское начальство посчитает, что преступник покаялся и встал на путь исправления, то могли смягчить наказание или даже выпустить. Хотя нередко заточали отъявленных лиходеев либо власти неугодных в монастырь пожизненно и содержали там хуже, чем в тюрьмах, как ту же Салтычиху или княжну Юсупову.

Заточение княжны Юсуповой в монастырь

Глава 12

Губернский земской суд внял прошению Тверской епархии о принятии (не заточении!) девицы Осиповой Натальи послушницей в N-ский женский монастырь. В немалой мере тому способствовало заявление потерпевшего офицера о признании своей вины в случившемся недоразумении и прощении проступка влюбленной особы. Сама виновница стояла перед судом, потупив взор, в данном ей слове высказала раскаяние. Сидевшие в зале дамы прослезились от умиления романтичной историей с безответной девичьей страстью, судебные мужи, по-видимому, тоже расчувствовались и вынесли столь мягкий приговор. Конечно, ни для кого не составляло тайну, чьей дочерью являлась подсудимая, но о том не упоминалось, слушатели дела держали при себе какие-либо сомнения в принятом решении.

Со временем в городе улеглись страсти по столь презанятному происшествию, лишь интерес к герою-офицеру не спадал, тот невольно стал объектом пристального внимания светским дам, да и отчасти барышень. В каждый приезд на улицах или у кого-то на приеме ловил на себе женские взгляды, зачастую далеко не платонические, буквально ощупывающие его статную фигуру. Старался их не замечать, когда же доходило до прямого общения с представительницами прекрасного пола, то не велся на их ухищрения и намеки, а самым настойчивым ясно давал понять — никакими интрижками заниматься не намерен. Иной раз по такому поводу вспоминалась юность — тогда он не был столь щепетилен, не отказывал во внимании любвеобильным дамам. Как-то незаметно в нем многое поменялось, те же увлечения и интересы, ушла легкость юношеских отношений, настала пора зрелости.

Провел в Твери всю зиму и начало весны, передумал ехать в Ревель в новое поместье — как планировал вначале. Решил забрать семью в столицу, ждал, пока малыш окрепнет. Не хотел оставлять здесь родных — прошлого раза хватило, в нем пробудилось какое-то суеверие, что без него с ними произойдет что-то недоброе. Даже отказал соседу Степану, снова пригласившему на охоту — уволь, обойдетесь без меня! А когда тот стал настаивать — как же без него, такого ловкого стрелка, — сказал прямо:: — Не хочу накликать беду, но чую неладное! От греха подальше, ты тоже не ходи и других отсоветуй.

И действительно то, неладное, случилось — трое с охоты не вернулись, а Степан спасся чудом. Как потом рассказывал — в той стае, которую загоняли, вожаком оказался помесь волка с собакой, он повел на прорыв в том месте, где никто не ожидал, а после сам напал на растерявшихся охотников. Степан сказал тогда с не пережитым еще ужасом: — Знаешь, Лексей, в том звере было что-то страшное — кидался на людей как бешеный, а пули его не брали, едва отбились от него! Следовало тебя послушаться, а я не поверил, пошел с Петровичем — царство ему небесное!

Перед отъездом назначил управляющего из бывших чиновников — его порекомендовал Осипов как честного — во всяком случае, не был замечен в воровстве, — и грамотного служащего, недавно вышедшего в отставку. Хотя Василию Степановичу Мозговому исполнилось шестьдесят, но держался еще бодро и не собирался идти на покой, так что принял предложение молодого владельца поместья с почтительной признательностью. Вместе обошли поселения и угодья, разбирались в хозяйственных вопросах, документах, нашли общий язык в дальнейшем ведении дел, распределении доходов и, конечно, размере жалования самого Мозгового. Условились о сроках передачи отчетов, проживании управляющего с семьей в усадьбе — в его пользование передавался флигель, — кроме того, договорились, что тот возьмет младшего сына, заканчивающего в этом году гимназию, своим помощником — приказчиком. Впечатление от общения с довольно рассудительным и сведущим поверенным сложилось благоприятное, так что Лексей оставлял имение со спокойной душой.

Для обратного пути молодой глава семьи заранее заказал в колымажной мастерской большую карету-дормез с раскладывающимся сиденьем, на котором можно было прилечь. На лошадей тоже не поскупился, взял трех крупных английских рысаков, способных выдержать без отдыха дневные перегоны. Все вместе обошлось почти вдвое дороже обычных экипажей, но пошел на такие расходы ради удобства своих родных в долгой дороге. Да и потом карета могла пригодиться для дальних поездок — в тот же Ревель или Бобринск, до которого все никак не получалось доехать.

Путешествие в карете-дормезе

В дорогу выехали с военным обозом — с ним выходило пройти путь быстрее, за неделю, останавливаясь по тракту Санкт-Петербург — Москва лишь на крупных почтовых станциях-ямах через шестьдесят верст, а не как обычно — через тридцать. Поездка выдалась сравнительно нетрудной — грунт уже просох, но еще не превратился в пыль, погода выпала теплая, без дождей, да и в подрессоренной карете не трясло так сильно. Малыш переносил дорогу спокойно — или спал в колыбельке или сидел на руках родителей, разглядывая своими круглыми глазенками окружающую местность. Иногда Надя укладывалась с ним на лежак, накрытый мягким одеялом, и засыпала под укачивание экипажа. Лексей сидел напротив и с умилением смотрел на спящих близких ему людей, нежность и умиротворение царили в его душе. Он испытывал настоящее счастье — тихое, спокойное, — ради него готов был идти на все и защищать даже ценой своей жизни.

Почтовый тракт из Санкт-Петербурга в Москву

Приехали в столицу в середине апреля, в особняке поднялся переполох, когда Лексей вошел с ребенком на руках и женой. Прислуга заметалась — кто-то спешно готовил комнату для матери с младенцем, другие принялись разжигать очаг и стряпать ужин, дворецкий сам занялся баней, а внуки его носили воду. Через пару часов распаренные после бани хозяева сидели за столом и пили из самовара чай с баранками. Блаженствовали, что закончился их путь, теперь они дома и можно расслабиться в такой неге. После отправились в опочивальню, где проверили на прочность спальную мебель, а затем в полном довольстве уснули. В последующие дни Лексей вывозил жену с сыном в город, прогуливался по улицам и паркам, отдал им все внимание и заботу перед скорым выходом в море.