Ну привет, заучка... (СИ) - Зайцева Мария. Страница 7

Подошел. Уставился на меня, пытаясь привычно выбить почву из-под ног своими глазами бесстыжими. Но не действовало в этот раз. Потому что все границы перешел.

— Зачем?

Алиев не стал делать вид, что не понимает.

— Потому что ты про него ничего не сказала.

— И что? Вот что? Ты теперь всех, кто ко мне просто подходить будет, будешь бить?

— Нет, только тех, у кого член есть.

Я настолько задохнулась от злости, что даже не знала, что сказать.

А он смотрел на меня, руки на груди сложил. Серьезно так смотрел. Жадно. Каждую мою эмоцию ловил.

— Ненавижу тебя, Алиев! — наконец выдавила я, уже чуть ли не со слезами, приказывая себе держаться, потому что позорно, ужасно позорно, и вот так вот перед ним разреветься… — Ненавижу!!!

— Это хорошо.

Я не выдержала и ударила его. С размаху. Сильно. Так, что у него голова мотнулась в сторону. А у меня рука заныла. Алиев медленно вернул голову обратно, и уставился в мои уже наполняющиеся испугом и осознанием глаза. И смотрел он… Страшно. Я не могла двинуться, пригвожденная к месту его жутким взглядом, и глядела, глядела, глядела на него, не отрываясь.

В зале наступила мертвая тишина. Только мяч, выпущенный одним из парней сиротливо попрыгал по полу, уныло бумкая.

Бум. Бум. Бум. Бум…

На пятом "Бум" меня словно вихрь подхватил, вынес из зала, и в себя я приходила уже за закрытой дверью мужской раздевалки. Наедине с Алиевым. Так что, так себе приход в себя.

— Сучка, вот сучка! — шипел он, насильно удерживая меня у стены за плечи и не замечая мои пинки по голеням. Даже не морщился. Злой, такой злой! Похоже, неведомая мне забастовка закончилась, и вернулся прежний грубый и бешеный Алиев. Мне оставалось только бороться и сожалеть о своей глупой несдержанности. Надо же, в себя поверила! Решила, что смогу противостоять ему! Глупая, вот глупая! И не спасет ведь в этот раз никто! Позаботился, гад! Дверь закрыл. Кричи не кричи. Но я все же попробовала, наудачу.

— Заткнись, бля, никто не услышит, — тут же зарычал он, закрывая мне губы ладонью, — не дергайся! Заучка наглая! Че ты творишь со мной, сучка? А?

Я замерла, уже не сопротивляясь, глядя в его бешеные глаза испуганно и напряженно. А он… Не убирал ладонь от моих губ, сжимая сильно, но аккуратно, без боли, и заметно было, что контролирует себя, по крайней мере, пытается. И смотрел, смотрел, смотрел… Дышал тяжело. А потом пробормотал:

— Похуй на них… Не могу больше.

И, пока я сквозь дурман страха и волнения пыталась постичь смысл сказанного, заменил ладонь на свои сухие, жесткие и напористые губы.

А я… Господи, я словно ждала этого, дура!

Потянулась к нему, позволяя целовать себя так жадно, как ему хотелось. Алиев сразу же обхватил меня за талию и затылок, притиснул к стене, накрывая своим телом полностью, поглощая любую мою неуверенность, которая могла возникнуть. А ее не было, этой неуверенности. Только жажда. Ответная жажда, желание продлить этот момент, усиливающийся дурман в голове и отнимающиеся ноги.

Алиев не останавливался, словно после голодовки дорвавшись до так необходимой ему пищи, ни на секунду не давал мне прийти в себя, отпуская мои губы, но тут же переходя к шее, к разведанному до этого месту возле мочки уха, одно прикосновение к которому вызывало во мне дрожь, сладкую и тягучую. Он целовал меня, держал крепко, и шептал горячо и напористо:

— Моя, бля, моя, моя, моя… Плевать на всех… Моя будешь…

И я от каждого его хриплого "моя" словно по ступенькам в ад сходила, по одной ступеньке, все ниже и ниже. В огню.

И, пожалуй, что не остановился бы он, и дошли бы мы вместе до самого дна, до финала, но тут прозвенел звонок. И я, непонятно как, сумела чуть-чуть прийти в себя. И упереть руки в его плечи. Он не останавливался еще какое-то время, опять погружая меня в свое безумие, но мне удавалось удержаться на поверхности. Потому что звонок. И сейчас сюда придут мальчишки. И поднимут крик на весь университет. А это позор. Позор невозможный! А у меня и так уже… Не самая хорошая репутация. Опять же, благодаря несносному Алиеву. Но это не повод гробить ее окончательно.

— Нет! Нет! Стой! — тихо, но убедительно заговорила я, упираясь ладошками в его плечи.

И он остановился. Стоял, сжимая меня крепко, дыша в шею тяжело, приходя в себя. Потом выругался еле слышно. И убрал руки. С трудом.

А я, не ожидая, пока его опять расклинит, потому что, кто его знает, в какую сторону, боком, по стене отползла в сторону двери, отодвинула защелку и выбежала прочь, радуясь, что мальчишки задержались в зале, и никого возле раздевалок не было.

Вслед мне раздались глухие удары и отчетливые ругательства.

10

"Заучка, выйди".

"Я жду".

"Я внизу, сейчас буду орать под окнами, выходи".

"Заууууучкааааа…"

Звонок. Еще. Еще. Еще.

Я смотрела на новый, пока еще не отправленный мною в черный список, номер на экране. Десять смс. Уже пятый звонок.

Он с ума сошел. Вот точно, просто сошел с ума. И я вместе с ним. Иначе как понять, почему я сейчас очень даже серьезно раздумывала о том, чтоб ответить? И выйти? К нему.

Он ведь и правда под окнами. Опять. В который раз. И сидит в машине, даже особо не скрывается. А чего ему скрываться? Он прекрасно знает, что я одна сейчас, что Татьяна Викторовна уехала еще час назад.

Тоже, кстати, особо не скрываясь и впорхнув в здоровенную черную машину, ожидавшую ее возле подъезда.

Перед этим попрощавшись со мной до следующего года. Уехала отдыхать куда-то на лыжный курорт. А ее жених за неделю до этого спокойно умотал в Лондон. И она провожала его в аэропорт. И везла ее опять все та же здоровенная черная машина с мрачным огромным водителем. И, судя по тому, что села Татьяна Викторовна на заднее сиденье, на переднем пассажирском тоже сидел кто-то. И да, я даже знаю, кто.

Но это совершенно не мое дело.

Из всей этой ситуации я могла только лишний раз подчерпнуть для себя полезный опыт разруливания дичайших ситуаций с парнями. Могла бы. Но не подчерпнула, естественно.

Потому что я, похоже, совершенный бездарь. Иначе бы Алиев не караулил так настойчиво возле подъезда.

"Выйди. Поговорим просто"

Ага. Так я тебе и поверила… Все наши малочисленные разговоры заканчиваются многочисленным тисканьем. И поцелуями. Такими, что мозг просто тупеет. А мне этого не надо. Боюсь я этого. И Алиева боюсь. А особенно, боюсь себя, ненормальную. И почему именно он? Хотя, как почему?

Потому что первый, кто… Вообще, первый. До него никто. И никогда. Вот и уносит мне голову. И надо бы омерзение испытывать, ужас. А я какой-то уродец. Потому что испытываю… Жажду. Да, именно так. Голод. И вспоминаю его руки, его поцелуи несдержанные, его шепот развратный, ужасный, от которого горит все внутри, жжется, мучительно и томно. И хочется…

А вот этого уже не надо!

Это Алиев у нас — животное, на инстинктах. Красивое и сильное. А я человек. Хотя, судя по тому, что позволила ему сегодня утром…

Татьяна Викторовна, хоть и была очень сильно не в себе от постоянных мыслей о том, что с собой брать на горнолыжный курорт, учитывая, что ни кататься, ни даже стоять на лыжах она не умеет, все же заметила, что я немного растеряна. И попыталась выяснить причину.

А я молчала.

Я вообще не говорила ей ничего про свое двухмесячное недообщение (или как назвать наш односторонний типа смс-диалог?) с Алиевым. Она спрашивала, конечно, да и сама отслеживала. Когда могла. А могла она редко. Слишком уж личная жизнь бурлила. Не до меня, скромной маленькой заучки.

А я и рада была. Жила себе тихо и спокойно, как мышка, радовалась чудесным переменам в жизни, тому, что живу практически одна, в квартире, за которую даже и не плачу. Пыталась несколько раз отдать свою долю за жилье, на меня посмотрели, как на ненормальную. Хорошо, хоть продукты разрешили покупать на свои деньги. На кафедре мне неожиданно хорошо платили, правда, я и от работы не отлынивала, за все бралась, поэтому я умудрялась отсылать ежемесячно по двадцать тысяч бабушке. А это, учитывая ее пенсию в тринадцать тысяч, было очень хорошим подспорьем.