Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр". Страница 48
— Погоди-погоди, — Оживляется неизвестный мне, поднявшись тяжко откуда-то с угла, — Мы ребята-ёжики… наш человек!
— Не боишься-то спиться с нами, да и пойти по кривой преступной дорожке? — Весело подмигивает бывший военный, сызнова оглядываясь на своих.
— Водку пьянствовать мне по возрасту неинтересно, — Ответствую степенно, — а безобразия нарушать я и без вас умею!
И чево хохочут-то?!
Перво-наперво закупиться надо всяко-разным. Не то што мне оченно много надо, но показать нужно, што деньги — всё! До копеечки! Иначе так и будут ходить следом, народ тут такой!
Войлока кусок — на нары постелить, да одеяло, штоб укрываться. Ажно серце кольнуло, когда покупал — в балаганчике стока добра осталося! Топор почти новый, шинелишка, одеял два. Небось околоточный притащил, не побрезговал! А мне теперь покупать!
Ткани кусок, штоб как у всех — занавесочка, отгородиться. Портки запасные, да рубаха — заплатанные, само-собой! Подешевше.
— Да купи ты нормальную одежку! — Попытался всучить мне старьевщик новёхонькую ситцевую рубашку. Красную! — Ты же фартовый парень, мало што не деловой, а ходишь, как босяк!
Фотий норовил всучить што подороже, а не то, што нужно, размахивая перед лицом всяко-разным завлекательным добром. Отбрыкиваюся и понимаю, что чут-чуть ишшо, и поддамся. Загуляю!
— Ну тебя! — Выскочив, отдыхиваюсь чутка и к нормальному старьёвщику, а не такому кручёному. А там всё то же самое! Знают, сволота, што деньги есть!
Сплюнув, пробежался по хитровскому рынку.
— Почём? — Тыкаю пальцев в прожженное одеяло, продаваемое явно служанкой.
— Рупь! — Ответ уверенный, прожженная тётка.
— Ну тебя! Краденое небось!
— Сам ты краденый! — Не сбивается та, — А я служанка в семье купца Тряпишникова! Одеяло, вишь, внучок его прожёг слегка, а так чистая шерсть. Английская!
Щупаю и махаю рукой.
— Давай!
Можно и подешевше найти, но ето прям хорошее за такие-то деньги. Не тряпошный вошесборник, а ух! Качество!
— Штанцы-то не нужны? — Робко поинтересовалася тётка, стоящая по соседству, растягивая их передо мной, — хорошие!
Сторговался. Ну и што, што велики? Так не малы же!
Всё што нужно, закупил здесь же, на площади. Оно обычно перекупщикам достаётся, но и обычные хитровцы тоже тово. Пользуются, значица. Да и прочая публика, што победней.
Одеяло, войлока кусок, тряпки холщовые на занавеску, портки и рубаху. Потом не удержался и купил-таки изрядно ношеные сапоги, которые тут же и обул, приспособив в качестве портянок кусок потёртого бархата, што продавал мущщина неподалёку.
Так, в сапогах, и оттащил своё добро в Ярошенковский флигель. Видели бы меня деревенские-то! В сапогах, да с портянками бархатными… а?! Не жисть, а скаска!
Сейчас тока узел с чистым бельём взять, да и в бани. А што ишшо чилавеку нужно? Сытый, чистый, в тепле, да в хорошей компании. Не рай, но ничево так, раёк почти шта!
— Расплатились, Сашенька! — Захлопотала бабка, засуетившись вокруг внука, пришедшего с тяжкой поклажей, — Куль ржи принесли за твою работу подпаском, расплатилися честь по чести! Да репки и буряка с картохой, уж как-нибудь перебедуем!
— Уф, — Сняв с плеч плетёный короб, распрямился мальчишка, — Честь по чести! Мало чести сироту обирать, его землёй пользуясь! Ничево, старая, перезимуем. Желудей вот набрал, потом ишшо. Не по весне, когда голодно будет, а сразу! Оно если не одни только жёлуди, а с рожью варить, да с грибами, так оно и ничево.
— Ох, грехи наши тяжкие! — Старушка быстро закрестилась, — Отцы наши и матери грибов етих не ели, а здоровы были! Выдумщик ты, Сашенька! Боровики там, лисички, оно и понятно — от века едим. А ети?
— В том годе ишшо с Егоркой ели, — Повёл плечами Чиж, — и ничево, здоровы. И скусно!
— Охо-хо, — Старушка промолчала, только ещё пуще закрестилася. Она радовалась своему подросшему и повзрослевшему внуку, становящемуся потихоньку настоящим мужиком. Пусть не по возрасту и стати! Но кто, как не мужик, берётся отвечать за семью? Вырос Санечка, как есть вырос!
А с другой стороны, грибы ети, будь они неладны. Да и другие ево выдумки сумление порой вызывают — к добру ли? Егорка етот настропалил, научил всякому, да и утёк в город, где и сгинул. А теперь вот Сашенька… но ведь мужик? Взрослый почти!
— Пойду я, бабка, — Чиж выгрузил наконец жёлуди и снова водрузил короб на плечи. Наклонившись, он поцеловал старушку в седой висок, прикрытый вытертым платком, — До вечера ишшо пару раз обернусь, оно лишним не будет! А ты к ночи печь истопи, помоюся. Банька, оно ведь первое дело!
Тридцатая глава
Проснувшись, сел было на постели, но тут же щасливо рухнул назад, раскинув руки. Харашо-то как! Вот прям чуйствую, как по лицу расплывается улыбка, ровно как у деревенского дурачка. Вот оно, щастье!
В тепле да в неге, в собственном нумере, отгороженном занавесочкой, а?! Потом пойду по торговкам — выбирать, чем севодня изволю позавтракать. Стюдню возьму, щековины, иль может — картошки на сале. Жизнь удалась!
— Митрофан Ильич, дьявол! — Раздался хриплый голос мирового судьи, — Опять вчера всю водку вылакал, что мы на опохмел приберегали?!
— А? А… ну вылакал, и што теперь? — Забубнил проснувшийся Митрофан Ильич, завозившись за своими занавесками, — А то ты меня не знаешь! Вот зачем было оставлять бутылёк на глазах? Когда иначе-то бывало?
— Чорт лысый! Ступай теперь, да и разыщи водовки на похмелиться!
— Охо-хо! Грехи наши тяжкие, — Послышался скрип нар и зевок, обитатели флигели постепенно просыпалися, дружески перегавкиваясь.
Повезло мне с соседями! Люди умственные и спокойные, не скандалёзные. Так, погавкаются иногда, да за грудки друг дружку по пьяному делу похватают, не более. Ну может, в морду сунут раз-другой, но никаких драк!
Третий день уже живу так, и в голову почему-то лезет странное слово «отпуск». Ето когда ничево не делаешь, а есть-пить имеется, и переночевать тоже. Необычно, но нравится. Только скушно немного.
Полежав немного, спрыгнул с нар и покрутил руками-ногами, вроде как размялся. Соседи мои вяло ругаются — выясняют, кому там в очередь идти за опохмелом. Не обращая внимания, умылся над ведром, потом оглядел их, и такая жалость взяла! Болеют же люди! Сидят квёлые и вялые — ровно кутята, когда их от глистов протравили.
— Ладно, — Говорю, — Давайте деньги, господа хорошие, сбегаю вам за водовкой.
— Спаситель! — Оживился Митрофан Ильич и полез куда-то в свой нумер, — Вот, от меня!
Высыпав трясущимися руками монеты на стол, он окинул взглядом остальных и произнёс важно:
— Раз вина моя, то и угощаю я.
— Дельно, — Одобрительно сказал кто-то из полумрака в углу, — Ты бы там побыстрей, малец? Больно лютое похмелье-то! Не иначе, с табаком намешана водка-то!
— С табаком! — Фыркнул судья, трясущимися руками прилаживая прядь волос на лысину, — У Потапа брали, а у него без табака и не бывает!
Начались умственные рассуждения о достоинствах казёнки и водки от частных поставщиков, да с подробностями. Какое похмелье от чево бывает, как пьётся и горится. Тьфу! И так-то не люблю гадость ету, а после тово, как сам налакался, и вовсе.
Обувшись и накинув на плечи пиджак, я выскочил во двор. Сперва тово, облегчиться, а потом и за ней, проклятой. Добежав до нужного подвальчика, постучал в окошко. Чуть погодя оно приоткрылося, и я молча сунул деньги. Так же молча мне сунули бутылки.
— Сынок! — Кинулся было ко мне какой-то портяношник, пахнущий старым тряпьём и сцаками, — Опохмели чилавека! Помираю!
— Сынки у тебя за заборами гавкают! — И ходу, пока новые желающие не набежали. Здеся так — замешкался, так сразу жаждущие подоспеют. У ково послабее, из рук вырвать могут. А кто просто мешкотный, тово окружают, да и начинается — дай да дай! Сами же руки к бытылке тянут да на жалость давят. Могут и тово, в ножки кинуться, опорки целовать. Если из крестьян кто, то и бывает, значица — слабину дают, делятся.