Бар на окраине (СИ) - Кроткова Изабелла. Страница 22
Сигарета в руке мелко затряслась.
Как же это получается-то?!
Как же это?..
Я судорожно заморгала, осознавая невероятное.
Этого же не может быть!
…
Но ведь было же, было!!! Я же САМА ее видела!
И слышала.
И слушала — этот чарующий голос, который невозможно спутать ни с чем…
Плохо повинующейся рукой я выбросила недокуренную сигарету в банку. Сердце колотилось, как бешеное.
Значит, все-таки это правда.
«Мертвые живы…»
В висках застучала ее проклятая песня — эта ария Марфы, она лезла прямо под кожу, вплеталась в мозг и, как в испорченной пластинке, начинала течь то быстрее, то медленнее, потом звучание ее стало резко нарастать, и я всерьез испугалась, что она разорвет мне голову, и я упаду прямо здесь, в тесной каморке, бездыханная.
Влекомая ужасом, я выбежала на лестницу и метнулась наверх, к выходу. Распахнула дверь и подняла глаза к медленно светлеющему небу.
И задышала — часто-часто, прерывисто. Потом села на корточки и, набрав полные ладони снега, окунула в него горячее лицо.
Наконец, сердцебиение немного унялось, и я попыталась рассуждать более-менее здраво.
Если я верю собственным глазам, значит, это была Настя.
Девушка, погибшая два с половиной года назад.
Как это ни кажется невозможным, это так.
А если это так, значит, то, что я случайно услышала от мужчин за столиком в странном, невероятном разговоре, то, что несколько дней не дает мне покоя — уже не подвергается сомнению.
Это — правда.
Правда, которая как нельзя лучше вписывается в канву событий.
Ведь если в баре поет мертвая девушка, то, пожалуй, уже не кажется диким, что и все остальные здесь (как это он сказал?..) — не люди…
Все, кроме одного.
Кого-то одного, попавшего в ту же ловушку, что и я.
Но кто же это? Кто?! И как его найти, как вычислить, по каким признакам?!.
К тому же, я не расслышала, кем же именно являются работники бара — мертвецами, призраками, вурдалаками… — кем?..
Неожиданно я вспомнила улыбку Прохора Яковлевича несколько дней назад, когда столкнулась с ним у входа. Помнится, она показалась мне странной. Тогда я не поняла почему, а теперь, теперь…
По-моему, зубы… Зубы были какие-то неестественные… Как клыки.
Или, может, свет так падал?..
Внезапно мне стало очень холодно. На улице стоял нешуточный мороз. Я медленно поднялась с корточек и, не переставая размышлять, зашла обратно в темный пустой бар.
И остановилась на лестнице.
Не могу заставить себя спуститься вниз.
Подойти к столику, за которым сидела Настя…
…
…А может, просто уйти?
Ну вот так просто — уйти, и все?
Я даже подпрыгнула от незамысловатости решения.
Да! Я немедленно собираюсь и ухожу. Только оставлю записку — дескать, уволилась, не ищите…
И все.
И пусть они тут остаются, будь они хоть мертвецами, хоть чертями, хоть лешими… Я не буду разгадывать головоломки, кто есть кто, вернусь домой и забуду все, как страшный сон…
Решено.
Озираясь по углам, я вошла в каморку и увидела на вешалке свой одинокий полушубок из беличьего меха и стоящие под ним сапоги.
Одевайтесь поскорее, свет Аринушка, пора ехать домой почивать.
Дрожащими руками я быстро скинула халат. Так, еще записка… Положу ее прямо здесь — спускаться в зал выше моих сил. Авось найдут!
Стремительно переодевшись, я поднялась наверх, заперла бар, сунула ключ в условное место между двух тесных бревен и, насвистывая, вышла на дорогу.
ГЛАВА 22
Вдалеке показалась светлая легковушка. Вот она-то и увезет меня прочь от этого жуткого места! Я начала отчаянно махать рукой, чувствуя, что каждое лишнее мгновение, проведенное даже поблизости бара, будто тянет из меня живые силы.
Несколько секунд ожидания показались вечностью.
Наконец, машина поравнялась со мной. Из окошка высунулась голова шофера в дорогой шапке из куницы.
— Ну, прыгай скорее! Замерзла, наверно, Снегурочка? Машешь так, что в глазах рябит.
Безуспешно унимая приступ счастья, я открыла дверцу и забралась на заднее сиденье. Как тут тепло!.. Я скинула просторный капюшон, и упавшие волосы защекотали разрумянившиеся на морозе щеки.
— Довезите, пожалуйста, до «Детского мира»! — попросила я, заливаясь безудержным смехом.
Водитель подозрительно глянул на меня в зеркало. Наверно, он подумал, что я накурилась травки.
Но сдержать смех, который уже граничил с истерикой, я не могла.
— Вот, попей чайку горяченького, — произнес мужчина сочувственно и протянул мне через плечо термос. Я глотнула ароматного чаю с лимоном и ванилью и немного успокоилась.
— В баре работаешь? — вступил в беседу шофер, везя меня витиеватыми заброшенными улочками.
— Нет, — ответила я после паузы.
Будучи вполне уверена, что говорю правду.
Ведь я уже не работаю в баре.
За окном замелькали низкие дома, ряды афиш на стендах, полупустые остановки, на которых, переминаясь с ноги на ногу, жались редкие граждане.
С большим наслаждением я сделала еще пару глоточков чая.
Так, деньги у меня пока есть… Полушубок и сапоги куплены… Со дня на день ожидается прибытие из Новосибирска Мстислава Ярополковича… Проживем!
И смех, звонкий, как несколько звучащих вместе высоких колокольчиков, вновь пролетел над уютным салоном легковушки.
…А как же тот, второй?..
Эта мысль ударила как обухом, и самый последний смешок вдруг резко оборвался, и мне показалось, что он жалобно повис над головой мужика в куньей шапке.
Тот, второй, который остался в баре?.. Он теперь один.
Перед глазами вновь возник полумрак небольшого зала, и фраза, простая и страшная, кольнула в самое сердце.
«Поодиночке им не спастись…»
Он (или она), наверно, не знает ни о нелюдях, ни о Насте, ни о том, что ему (или ей) уже не спастись.
Ни о том, что близок срок…
А я еду домой, в свою теплую огромную квартиру, лишив этого единственного человека шанса на спасение…
Дыхание внезапно стало резким и тяжелым. Смех провалился глубоко внутрь, губы стянулись в нитку.
Его жизнь зависит сейчас только от меня.
Краски пробуждающегося за окном дня мгновенно потускнели.
Я глотнула еще чаю, и из моего сжатого рта вывалилась жесткая отрывистая фраза:
— Отвезите меня назад.
И, не дав мужику вымолвить ни слова, я сунула ему прямо к носу купюру в пятьсот рублей. Тот поперхнулся «Явой» и снова посмотрел на меня в зеркало диким взглядом.
В этот момент в окне показался величественный «Детский мир», из-за угла которого маняще выглянул краешек моего дома.
Закусив нижнюю губу, я отвернулась в противоположную сторону и закрыла глаза.
И только почувствовала, как скользит машина, разворачиваясь на льду.
«Не надо возвращаться, — шепнул мне кто-то, сидящий внутри, — пожалуйста, не надо!..»
Но чей-то горький одинокий образ звал меня назад и словно молил: «Не покидай меня!..»
Кто же ты?..
…
Когда машина вновь очутилась у кромки леса, из-за которой выглядывала знакомая избенка, уже рассветало. Края небес подернулись нежной серой дымкой, луна угасла, и на смену ей вышло розовое морозное солнце.
Не взглянув на водителя, я положила на сиденье термос и вышла из машины.
И по хрустящему снегу двинулась к бару, тонущему в рассветных солнечных лучах.
На сердце, не давая дышать, лежала тяжелая каменная глыба. Я брела по расчищенной дворником тропинке, невольно замедляя шаг по мере приближения. Возле двери я вынула сигареты и начала курить — нервно, жадно, взахлеб.
Наконец, смирившись с тем, что в бар все-таки придется войти, я отворила дверь и стала медленно спускаться по узкой винтовой лестнице.
Тихо, как мышка, боясь звука собственных шагов, я пробралась в каморку и сразу увидела лежащую на диване записку. С тоской сунув ее в карман полушубка, я механически переоделась в халат и, захватив ведро и швабру, выглянула в зал.