Бар на окраине (СИ) - Кроткова Изабелла. Страница 39

Я помахала рукой ей в ответ, и она, продолжая кричать и стучать в окно, уехала в неизвестном направлении.

А я, чертыхаясь, кое-как вылезла из сугроба, отряхнула налипший снег и, взглянув на время — 1.29. — пошла в сторону станции «Левкое…о».

ГЛАВА 41

Выспросив путь у мужика в ушанке и пройдя минут сорок по узкой тропинке, проложенной вдоль высокого соснового леса, шарахаясь от каждого скрипа и шороха, я, наконец, вышла к бескрайнему снежному полю. Сразу откуда-то вырвался ледяной пронизывающий ветер и зловеще подул мне прямо в лицо. Закрыв подбородок и нос шарфом, я, четко следуя указаниям мужика, побрела через поле, и, перейдя его, оказалась на краю какой-то заброшенной деревеньки. Видимо, это и было нужное мне Левкоево.

Передо мной возникла небольшая избушка, огороженная крепким забором. В домике уютно светились низкие окошки, а из трубы на крыше струился веселый дымок. Не без труда открыв замерзшую калитку, я поднялась на крыльцо и подошла к двери. Изнутри аппетитно несло чем-то жареным.

Отдышавшись и глотнув чаю из термоса, я осторожно постучалась.

Дверь долго никто не открывал, и я уже собиралась повторить попытку, как вдруг она приоткрылась, и из сеней выглянул лохматый мужик в майке.

— Тебе кого? — спросил он удивленно, оглядев меня с ног до головы.

— Анну Филипповну… Заручкину… — пролепетала я заплетающимся языком.

— Анну Филипповну?.. А ты ей хто будешь? — строго осведомился мужик, подозрительно глядя на мою фигурку, сжавшуюся у двери.

— Соцработник, — быстро ответила я. — Подарок ей несу от Фонда ветеранов.

— Ишь ты! А нашему-то деду не положен подарок? Он в войну штурмовиком был, награды имеет! Ему третьего дня девяносто восемь лет стукнуло!

— Поздравляю… Только у меня в списке одна Анна Филипповна числится, — виновато развела я руками.

— А, ну ступай тады, девка, — милостиво разрешил мужик и показал в сторону длинного забора. — Торописся небось? Вон туды ступай, на край, почитай до самой околицы. Там на отшибе, последняя изба — ее. А чой-то дюже поздно подарки-то разносишь? Чай уж ночь на дворе! — вдруг запоздало удивился он.

— Народу много, — вздохнула я, — надо было все до Нового года разнести, а я вот весь день бегаю, ничего не успеваю…

— Народу много, а нашего деда не вписали! — недовольно буркнул мужик, закрывая за мной дверь.

По скользкой тропинке, то и дело прикладываясь к термосу с чаем, я мелкими шажками засеменила на дальний край деревни.

Наконец, вдалеке показалась стоящая особняком низенькая избенка, обнесенная покосившимся, кое-где сломанным, забором. Обрадовавшись, что конец пути уже близок, я заспешила — и тут же, поскользнувшись, растянулась на тропинке. Термос, который я несла в руке, отлетел на несколько метров и бухнулся в сугроб.

Неловко пытаясь встать, я чуть было не употребила во весь голос непечатное слово, но сзади раздался вдруг ласковый голос, и слово задержалось на языке и рассосалось во рту, как леденец.

— Ушиблась, дочка? — передо мной появилась протянутая рука в фуфайке и, подняв глаза, я увидела дивную старушку: маленькую, худенькую, круглолицую, с улыбкой, озаряющей, как внутренний свет, все ее лицо.

— Угу, — прокряхтела я, приподнимаясь при помощи ее сухонькой ручки и потирая спину.

— Ты чьих будешь-то? — спросила старушонка с любопытством, когда я встала на ноги.

— Я… Мне Анна Филипповна нужна. Заручкина, — ответила я, глядя на крошечную бабульку.

— Так это я и есть, — сообщила старушка и вновь осветилась улыбкой.

— Ой!.. — растерялась я и чуть не выронила из рук вытащенный из сугроба термос. — А что же вы… тут, на улице-то?..

— За водой ходила, — охотно сообщила внезапно возникшая Анна Филипповна, — колодец-то во-она где!..

И она махнула рукой куда-то в сторону.

Я увидела стоящее неподалеку ведро с водой.

— А что же вы сами-то ходите? — удивилась я, направляясь к ведру.

— А хто ж мне пойдеть-то? — в свою очередь удивилась крошечная старушка.

— Как кто? Аркадий! — я взяла ведро и поволокла к дому.

— Какой Аркадий? — переспросила плетущаяся за мной старушонка.

— Ой!.. — опять произнесла я, резко остановившись, и почувствовала, что земля уходит из-под ног.

— Держись, держись, дочка! — бабулька опять пришла на помощь, выхватив у меня из рук ведро и подставив худенькое плечико.

Я посмотрела на нее и заморгала.

— Так какой Аркадий-то? — вновь обезоруживающе улыбнулась Анна Филипповна.

Я вдруг поняла, что не знаю его фамилии.

— Ну… родственник ваш… который козье молоко берет… — залепетала я, с ужасом осознавая, какую страшную ошибку совершила.

Я полночи — и не какой-нибудь, а новогодней! — тащилась в лютый мороз за тридевять земель в полной уверенности, что математик здесь, а…

А его здесь нет!!!

— А, Аркаша? — вдруг ответила Анна Филипповна. — Так нету его тута. Он прошлый год приезжал, а нонешный чтой-то не приехал. Телеграмму только прислал с поздравлением… А коза-то моя сейчас не доится…

Незаметно мы очутились на пороге маленькой избушки.

Я остановилась в нерешительности. Что же делать?.. И тут горькие слезы ручьем потекли по щекам, сразу же застывая на морозе.

— Ну-ну, не плачь, дочка! Слезами горю не поможешь! Заходи-ка в дом, гостем будешь. Сейчас чаю попьем с баранками!

И Анна Филипповна Заручкина, к которой я из последних сил, коченея от ледяного ветра и валясь с ног от усталости, стремилась через сосновый лес и поле, ловко втащила в избушку ведерко и меня вслед за ним.

Совершенно опустошенная и растерянная, я механически скинула куртку и ботинки, поставила у двери рюкзак и тяжело опустилась на стул возле распространяющей тепло русской печки.

Старушка тем временем налила мне огромный бокал чаю и выставила на стол блюдо с баранками и горшочек с яблочным вареньем.

— Ну, рассказывай! — велела она, усевшись передо мной на деревянный табурет с подкосившейся ножкой.

Глотая чай вперемешку со слезами, закусывая сухими баранками и потихоньку отогреваясь, я начала свой горький рассказ.

ГЛАВА 42

На протяжении всего повествования Анна Филипповна слушала меня очень внимательно, ни разу не перебив и не усмехнувшись тайком над моим якобы больным воображением, как это сделал бы любой другой на ее месте. Наоборот, лицо ее становилось все более серьезным, а в конце она так горестно покачала головой, что мне стало не по себе.

— Ох, в опасную историю ты впуталась, дочка!.. И что бы ни говорили там, в городе, дюже грамотные люди, а оборотни испокон веков существовали на Руси, — задумчиво произнесла Анна Филипповна, выслушав мой сбивчивый рассказ. — А у тебя там, видно, не просто оборотни, ну те, что по ночам в волков превращаются, а особые.

— Особые?.. А какие это особые?.. И что им от меня надо?.. — засыпала я вопросами сидевшую передо мной маленькую старушку, закутанную в теплую шаль.

В ответ она тяжело вздохнула.

— Издревле в деревнях ходили легенды, что некоторые животные и звери — и не звери вовсе, а люди в звериной шкуре. Носили они эту шкуру весь день, а как только солнце садилось и наступала темнота, сбрасывали ее и превращались в самых обычных людей. И никак нельзя было распознать их, если встретишь ночью на пути. А вот за что им такое наказание было дадено — этого я не знаю… Видать, с чертом они связались… — она посмотрела в окно, где сыпал колючий снег, помолчала и вновь вздохнула. — Помню, прабабушка моя Авдотья Никитична рассказывала: была у ихнего барина собака — не собака, а ирод! И вот как-то раз не спалось Авдотье-то, вышла она на двор и видит — человек какой-то в шинели длинной по саду ходит. Завидел ее, да и шасть в кусты. Она завизжала, весь дом на ноги подняла, и мужик один в драке вилы в бок всадил тому-то, в шинели. А наутро глядят — пес ихний околел, а в боку рана кровавая…