В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна. Страница 33

Круг интересов Майорова, как и многих крестьянских самородков, словно желавших охватить все знания, недополученные предками, был широк: от энтомологии до истории, включая наполеоновские преобразования. Изрядное владение французским языком позволяло ему в подлиннике знакомиться с философскими и юридическими новациями своего времени. Он пробовал перо в исторических набросках, перемежая русский текст большими вставками на французском. Что касается партийных убеждений, то Майоров являлся сторонником «социализации земли», слагающейся из трех необходимых условий: уничтожения частной собственности на землю, замены ее трудовым землепользованием и распределением земли на уравнительных началах по потребительно-трудовой норме. Самым важным моментом «в развитии сельского хозяйства и, пожалуй, всей Русской революции» Майоров считал «экспроприацию всех нетрудовых земледельческих хозяйств». Когда партия левых эсеров переживала свой «звездный час», Илья Андреевич получил пост заместителя наркома земледелия и вместе с наркомом А. Колегаевым, тоже левым эсером, был автором текста «Основного закона о социализации земли».

Здесь, в Уфе он работал экономистом-плановиком сбытовой консервной базы.

Маруся вновь почувствовала себя молодой и энергичной. Неуемный характер сделал ее главой маленькой коммуны состоящей из 17-летнего Льва, сына Майорова от другой женщины, старика-отца Андрея Яковлевича, инвалида русско-турецкой войны, и двух подруг по каторге — Сани и Ирины.

Одно перечисление членов семьи Майорова говорит, что женская рука была необходима. Сам Илья не тяготел к семейным хлопотам, не мог обиходить своих старого и малого. Маруся и ее товарки взяли на себя все заботы по организации относительно удобного быта.

Сначала все было очень душевно, весело, напоминало интересную захватывающую игру.

Лев Ильич Майоров [13] в книге воспоминаний рассказывал: «…С весны и до поздней осени каждый выходной все они отправлялись за город, часто с ночевкой у костра. В праздничные дни, особенно 1-го Мая, приходили другие ссыльные, было чаепитие, иногда пели песни. Из песен запомнились: „Колодники“, „Беснуйтесь, тираны“, „Славное море“ и другие, в которых упоминались тюрьмы, неволя и революция. Пели и русские народные песни. Когда в город прибывали новые ссыльные (особенно их много было из Ленинграда в 1935 году), то некоторые из них иногда приходили знакомиться».

Можно сказать, что существование ссыльных не намного отличалось от жизни всей массы советского народа: бедно, тесно, трудно, но интересно. Конечно, городские культурные центры были предпочтительнее для проживания просвещенных интеллигентных женщин, нежели провинциальная Уфа. Но и здесь можно было найти интересных собеседников и неотупляющие занятия.

Илья Майоров … в свободное летнее время занимался ловлей жуков и устройством коллекций. Он начал этим увлекаться в Средней Азии, и к периоду жизни в Уфе у него уже было шесть ящиков с жуками, уложенными в коробки с ватой. Он мечтал привести коллекции в должное состояние, составить сводное описание на двух языках и затем передать в Казанский университет, где когда-то учился он и будет, как он мечтал, учиться его сын.

Но иногда нарастала усталость от коммунальной жизни, Саня и Ирина отселялись и некоторое время жили отдельно, но на их дружбу это не влияло. Потом опять съезжались — скучали друг без друга, да и у «совслужащей» Маруси не хватало сил обслуживать троих мужчин. Она была очень слабого здоровья и сильно уставала. У дедушки Майорова болела изувеченная нога, Илью изнурял туберкулез. Постепенно «у меня с Майоровым стало много по-разному, но обоим была лень и неохота хоть когда об этом договориться, т. к. вся эта область умственной жизни перестала быть актуальной. Мы жили всегда будто в общей камере и никогда не имели возможности отдельных личных бесед, и он как-то черкнул мне записку, что у нас намечается как будто бы крупное политическое разложение» — откровенно рассказывала Спиридонова на следствии.

К членам «коммуны» как к людям опытным и доброжелательным нередко обращались за советом и помощью в сложных житейских ситуациях. Как-то приятель, ссыльный электромонтер, беспартийный поляк Антон Маковский расстроенно рассказал «четверке», что его вызывали в НКВД «по очень странному и неприятному делу». Он делал проводку в новом Доме Правительства Башкирии и просил, чтобы администрация приняла его работу. Однако этого не сделали. Вдруг одна из люстр в кабинете следователя упала. Маковского с другими рабочими повезли осматривать проводку. Все люстры оказались на пробках, вмазанных в потолок, что противоречило правилам и грозило опасностью серьезно ушибить при падении находящихся в комнатах людей. Маковский был в отчаянии, боялся, что его привлекут за халатность и умолял в случае чего поддержать жену и детей. Его успокоили, не подозревая, как описанное Маковским рядовое происшествие отзовется на их дальнейшей судьбе.

Ссыльные старались держаться вместе, составлялись группы по интересам, с разбором заводились новые знакомства, Проживавший в Уфе молодой социалист-революционер Леонид Драверт, осужденный в 1925 году в Нижнем Новгороде за написание листовки, сдружился с «четверкой» Марии Спиридоновой. Он был сыном известного народника, естествоиспытателя П.Л. Драверта, геолога и минералога-метеоритоведа, председателя Западно-Сибирского отделения Русского географического общества, организовавшего первую советскую экспедицию для изучения Тунгусского метеорита.

Муж Спиридоновой Майоров хорошо знал Павла Драверта по совместной работе в Казани. Четверка стала поддерживать его сына Леонида, страдающего серьезным нервным заболеванием. Его болезнь подтверждалась документально, а в Тюмени в декабре 1922 года его привлекали к суду за убийство. В Уфе молодой человек работал экономистом Башкирской конторы «Заготскот», потом женился на высланной с Украины участнице сионистского движения Хаве Аптекарь. Крестными родителями их младшего сына стали Майоров и Каховская. Впоследствии Ирина Константиновна казнила себя за беспечность: ее не насторожило, что «ссыльному левому эсеру Драверту Леониду неожиданно предоставили в центре города прекрасную многокомнатную квартиру со всей обстановкой и хозяйственными аксессуарами». Как вспоминала Каховская, «за несколько дней до нашего ареста Драверт пригласил к себе всех ссыльных — без различия фракций — на день рождения сына, которому исполнилось два года. Мы пробыли там с полчаса (Майоров, Измайлович и я). Драверт во время нашего визита был мрачен, молчал и жаловался на головную боль». Видимо, он уже знал о планируемом аресте своих знакомых.

Пока отошедшие от политической борьбы ссыльные собирали жучков, пели революционные песни, ходили в гости и кое-как поддерживали скудное существование, в советской стране происходили большие перемены.

Последние муки

Большевики построили, наконец, свой «город солнца» — государство с отсутствием гражданских и политических свобод, свободы слова и реальных выборов в органы власти. Главным способом проведения каких-либо социальных преобразований оставался террор. Активизировалась шпиономания, поиск внутренних врагов, первыми кандидатами в которые намечались «бывшие люди».

Давно почил «Железный Феликс», превративший свое ведомство в инструмент тотального террора. При нем чекисты доказывая свою полезность, сами проявляли инициативу, придумывали врагов и фальсифицировали дела. Жестокость и беспощадность оправдывались и поощрялись. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить. Учителя превзошел Генрих Ягода — одна из самых зловещих фигур в советской истории. Дальний родственник Я. Свердлова (их отцы были двоюродными братьями, сам он женился на племяннице Свердлова Иде Авербах), в прошлом участник Нижегородской группы анархистов-коммунистов, Ягода присоединился к большевикам только в 1917 году. В следующем году он устроился в Петроградскую ЧК и в 1931–1932 годах сделал головокружительную карьеру в органах безопасности, заменив на посту главы НКВД В.Р, Менжинского. Но на смену ему с 1936 года пришел человек не менее страшный — Николай Ежов, садист, «кровавый карлик» — его рост равнялся 152 см, — по собственным словам, «почистивший» всего лишь 14 тысяч человек. Но только по официальным данным при нем было вынесено 681 692 смертных приговора.