В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна. Страница 60

27 января 1921 года Раскольникова временно отстранили от должности начальника Морских сил Балтийского флота и отозвали в Москву. Однако это не предотвратило стихийный взрыв возмущения месяц спустя. Поводов для недовольства у матросов накопилось немало. В Кронштадте, как и в других городах, царил голод. Вместе с тем среди «клешников» — вчерашних крестьян — росло раздражение действиями продотрядов, которые отбирали в деревнях не только излишки, но и последнее (письма из дома шли отчаянные).

Кронштадт был многопартийным, — там на равных взаимодействовали большевики, левые эсеры и анархисты, — а вожди большевизма целенаправленно вели дело к диктатуре одной партии. Кронштадт проповедовал приоритет местной власти, а они выстраивали жесткую властную вертикаль, отводя местным Советам роль послушных исполнителей воли всесильного Центра. Наконец, самым главным раздражителем для Кронштадта было то, что Советы — символ народовластия, под знаменем которых они делали революцию и воевали на Гражданской войне, постепенно теряли свою роль, возвышалась партийная аристократия. Лозунги «Долой комиссарократию!», «Власть Советам, а не партиям!» — звучали в это время почти на каждом собрании моряков. Те самые люди, которые брали Зимний дворец и арестовывали Временное правительство, с оружием в руках устанавливали большевистскую власть в Москве и разгоняли Учредительное собрание, которых Лев Троцкий называл «гордостью и славой русской революции», теперь считали, что комиссары их предали.

1 марта в Кронштадт прибыли председатель ВЦИКа М.И. Калинин и комиссар Балтфлота Николай Кузьмин, которые пытались отговорить матросов от политических требований. Но, похоже, решение в отношении мятежных моряков уже было принято, церемониться с ними не собирались. Революция вновь требовала человеческих жертв.

Первый штурм крепость отбила, второй же оказался успешным и сопровождался тяжелыми боями за каждый дом и тяжелыми потерями с обеих сторон, причем есть свидетельства большевиков о том, что такого ожесточенного сопротивления они не встречали прежде.

Поэт Николай Оцуп вспоминал: «Помню жестокие дни после кронштадтского восстания… Казалось, время словно повернуло вспять. …Гумилев сидит на ковре, озаренный пламенем печки, я против него тоже на ковре… Мы стараемся не говорить о происходящем — было что-то трагически обреченное в кронштадтском движении, как в сопротивлении юнкеров в октябре 1917 года». Да, времена изменились: тогда матросы убивали юнкеров и кадетов, теперь моряков расстреливали красные курсанты. Но не все согласились стать карателями: большинство курсантов Училища командного состава Морских Сил (бывшего Морского кадетского корпуса) отказалась выступить против кронштадтцев.

Раскольников вместе со свои старым знакомцем П.Е. Дыбенко участвовал в подавлении Кронштадтского восстания, несколько десятков смертных приговоров, вынесенных Дыбенко, исполнил лично. Очевидцы утверждают: Федор Федорович в это время сильно пил, и то и дело цитировал Достоевского. Дыбенко написал рапорт о его отзыве, и Троцкому пришлось к этому рапорту прислушаться: состояние Раскольникова начало внушать опасения и ему самому.

На подавление Кронштадтского мятежа был брошен бывший лейб-гвардеец Семеновского полка, блестящий молодой Михаил Тухачевский. Не прошло и двух недель, как восстание было утоплено в крови. Примерно восьми тысячам мятежников удалось по льду уйти в Финляндию. Точные потери штурмовавшей армии были обнародованы только в 1990 году — 3120 человек, в том числе 1912 человек убитыми. Потери кронштадтцев неизвестны. Но можно предположить, что они составили не менее 5–6 тыс. Раненых не щадили, пленных не брали. Репрессии начались немедленно. 2103 человек казнили по решениям ЧК и ревтрибуналов, 6458 человек приговорили к разным срокам заключения. Об особенностях характера Тухачевского вспоминал французский офицер Реми Рур, с которым тот познакомился в германском плену: «Не то что бы он был жестоким — просто он не имел жалости». Тухачевский взял от подавления Кронштадта не только славу, но и Юлию, жену комиссара Балтфлота Кузьмина, которая стала его третьей супругой. Для большинства большевистских военачальников было характерно широкое понимание «женского вопроса». Не зря Лариса донимала мужа своей ревностью.

Летом 1921 года была проведена тотальная регистрация всех морских офицеров и военных чиновников. Всего на крючок ОГПУ попало 977 человек, в том числе 59 адмиралов и генералов по морскому ведомству, 84 капитана 1 ранга и полковника, 120 капитанов 2 ранга и подполковников, 440 обер-офицеров, 194 чиновника и 80 гардемаринов. Уже 20 и 21 августа 1921 года 329 человек из числа всех зарегистрированных были арестованы, и, по всей видимости, расстреляны [21].

Признавать мятеж восстанием моряков большевики не хотели, поэтому его приписали якобы раскрытой ЧК летом 1921 года Петроградской боевой организации Таганцева. Показательно, что перед этим глава ВЧК Феликс Дзержинский разослал в губернии секретный приказ, в котором требовал «устраивать фиктивные белогвардейские организации в целях быстрейшего выяснения иностранной агентуры…». Для проведения громкого показательного процесса по делу Таганцева фальсификаторы и ЧК привлекли к уголовной ответственности 833 человека, из которых 197 были впоследствии расстреляны. Позже попал в эти сети и неверный любовник Ларисы-Лери Сергей Гумилев.

Но и над семьей Раскольниковых собирались тучи. В среде победителей начались спровоцированные демарши, козни и интриги. Опасаясь усиливающегося влияния Троцкого, против него объединились Зиновьев, Каменев и Сталин. Старались всюду избавляться от его сторонников. Из-за близости к Троцкому Раскольников был исключен из из состава Реввоенсовета.

Тем не менее, Раскольниковы продолжали эпатировать общество, Осип Мандельштам, несколько раз навещавший их в пышном особняке, рассказывал, что они устроились в голодной Москве роскошно — прислуга, великолепно сервированный стол. Этим они резко отличались от большевистских кадров старшего поколения, долго сохранявших скромные привычки. Своему образу жизни Лариса с мужем нашли соответствующее оправдание: «Мы строим новое государство, мы нужны, наша деятельность — созидательная, а поэтому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти».

Правящую партию все больше заполняли новые люди, желавшие власти и привилегий. И этот процесс все более набирал силу. Академик В.И. Вернадский в 1940 году писал «реальные условия жизни вызывают колоссальный приток всех воров, которые продолжают лезть в партию, уровень которой в среде, где мне приходится вращаться, ярко ниже беспартийных». Усиливались различные злоупотребления и коррупция. Происходило перерождение партии из своего рода монашеского ордена в бандитское сообщество. Рассказы про аскетизм революционных вождей, отдававших черствые горбушки из собственного партийного пайка в сиротские дома и падающих в голодные обмороки, опровергались кремлевским меню 1920 года. Вожди, подвижники-аскеты, вкушали парную стерлядь под спаржей, жареных перепелов, фаршированных белыми грибами, пирожки с земляникой, торт «Наполеон».

Мандельштам в письме к своей супруге озвучивал широко распространенное в художественных кругах подозрение, что Лариса Рейснер, обласкивая и вызывая на откровенность на своих вечеринках полуголодную интеллигенцию, «сдает» потом слишком вольнолюбивых собеседников в ЧК. Сам он так и не смог найти своего места в перевернувшемся мире, приспособиться к новым порядкам, не нашел силы смириться с новыми условиями жизни. «Я должен жить, дыша и большивея», — уговаривал он сам себя, но это было неимоверно трудно:

Привычки Раскольниковых вызывали раздражение не только у голодающей богемы, но и у «старых большевиков», не посвященных в тонкости внутренней политики, приобретавшей все более иезуитский характер. В конце концов, было принято решение убрать одиозных супругов куда-нибудь подальше.