Дискрет (СИ) - Тулина Светлана. Страница 23

Он вздыхает. Трет глаза. Выглядит при этом неожиданно усталым.

— Ты не прав.

Теперь, похоже, растерянным выгляжу уже я.

— Почему?

— Понимаешь, эти стержни… Они действительно разные. Но я не знаю, как тебе объяснить.

— Потому что мне нет пятнадцати? — начинаю приподниматься, готовый уйти. Потому что холодное бешенство не зря называют холодным, от него темнеет в глазах, я вот-вот сорвусь и наговорю еще чего-нибудь лишнего, а нам еще столько времени вместе жить.

— Сядь, — говорит он устало, и снова трет глаза. — Будь тебе пятьдесят, я бы точно так же не знал, как объяснить. Потому что ты не видишь звезды. Смотришь, но не видишь… С другой стороны — ты хотя бы смотришь. Сейчас мало кто смотрит, большинство предпочитает сразу анализировать…

Он пожимает плечами.

— Ладно, попытаюсь… Вот, смотри! — Он достает из коробки с лото два кубика, кидает их на стол. — Они похожи, правда? И в то же время они разные. Видишь?

Медленно опускаюсь на место. Ярость уходит, уступая место уже привычной неловкости. Чтобы не смотреть на него, смотрю на кубики. Трогаю их пальцем.

Обычные кубики. Причем совершенно одинаковые.

— Они одинаковые. Облегченный полимер-диэлектрик, слабая поглощающая способность. Внутри хорошо просматривается металлический шарик… — присматриваюсь, добавляю уже менее уверенно — Похоже на низкооктановую сталь, но видно плохо. Нет, я верю, наверное, разница есть, но без приборов…

Он качает головой.

— Они разные. Этот синий. А этот — красный. Понимаешь?

Первое чувство — удивление. Я ведь знаю, что такое красный. Антарес красный, я его видел на школьной экскурсии. Да мало ли! И что такое синий, я тоже знаю, хотя с этим сложнее. Синий — цвет интенсивный. Даже от легких оттенков его начинают сильно болеть глаза и все такое. А уж смотреть на ослепительно синюю сверхновую, что недавно появилась в нашем рукаве — себе дороже! Можно вообще всю сетчатку пожечь — напрочь, до десятого слоя.

Надо ли говорить, что лежащие передо мной кубики не были ни красными, ни синими? Да что там! Они вообще не излучали. Просто атавист, похоже, опять перешел на свой малопонятный сленг.

— Хочешь, покажу тебе фишку? Пометь один из них чем-нибудь. А потом поменяй местами так, чтобы я не видел пометки. А я все равно угадаю…

И он действительно угадал.

Двадцать семь раз подряд.

А потом пиво кончилось.

И я внезапно вспоминаю, что мне надо еще отнести обед Эджену — он не отходит от груза, и потому обеды ему ношу я, мне не трудно.

Я заторопился.

— Аварийные стержни с самого начала красили в разные цвета, понимаешь? — сказал атавист, когда я был уже на пороге. — Синий и красный. Синий — посадка, красный — возвращение. Это началось еще до Всеобщей Генетической Модификации и было как-то связано с первыми кораблями, еще на самой первой Земле. Правое и левое, синий и красный код, что-то в этом роде…

Странный все-таки они народ, эти атависты. И сленг у них странный. Код бывает спектральный, структурный, генетический или сингулярный. Ну, иногда еще Давинчи, но он вообще спорный. А чтобы синий или красный?.. Глупо.

Иду по коридору. Меня слегка покачивает от выпитого пива. Корабль проходит недалеко от нейтронной звезды, ее тяжелый спектр утомителен, от любого движущегося предмета расходятся радужные сферические следы, словно круги по воде от брошенного камня. Красиво, но слишком уж давит. Я другие звезды люблю, которые помоложе. Они — как растрепанные на полгалактики волосы безбашенной девчонки, что всю ночь с тобой куролесила, и планеты путаются в этих волосах, как блескучие яркие шарики на пружинках. А незащищенный коридор словно затягивает золотой паутиной, и ты идешь прямо сквозь эту паутину, и она облепляет тебя щекотным пузырящимся загаром…

А этот атавист еще говорит, что я не вижу звезды?! Я — и не вижу?! Да я столько их видел!!! И еще увижу. Они ведь красивые. Я люблю на них смотреть.

Смешной он.

Только вот эта его фишка, с кубиками…

Я ведь во все глаза смотрел. Даже усиление на полную мощность врубил, хотя до пятнадцати и запрещено, но кто тут заметит…

Но так и не понял — как он проделал этот свой фокус?..

7. Рашный HELP, или Неполиткоректный детектив (цикл «Атавист»)

Говорят, девчонки умнеют раньше. Типа мол у нас гормональный бум и всё такое, а у них в этом плане тишь да гладь, вот мозги раньше и включаются. Эджен вон утверждает, что у них просто тормозит с этим делом, и гормоны уже потоммочой в башку бьют, в старости. Где-то после тридцати. Может, и прав он, не знаю. Училки вон — так все крезанутые напрочь. Да только по-моему возраст тут не роляет. Все женщины — дуры как есть, с рождения и до старости. А каждая вторая — дура ещё и с претензиями. Вот и Катарина эта в свои неполные двенадцать полной дурой была. Даром что дочка профессора. Даже «HELP» — и тот правильно набрать не сумела.

Ну что бы ей стоило, дуре, вместо призыва о помощи выложить имя, просто имя, и всем бы сразу всё стало ясно, и я был бы совсем не причём, и не надо было бы мне стоять перед закрытой дверью этого трижды факанного атависта, чтоб его кривым обломком пониже спины припечатало! Там же столько буковок валялось — не то что на имя, на целый телефонный справочник хватило бы. Так нет же — помощи ей, дуре.

А мне теперь кто поможет?..

Она симпатичная была, хотя и сопля совсем, двенадцать местных это по стандарту и десяти не наберется. Не должны с такими симпатичными соплюшками происходить такие жуткие вещи. Неправильно это.

Вообще-то я криминальные новости не люблю, тогда случайно нарвался. Словно предчувствовал. Да нет, конечно, ничего я не предчувствовал! Просто у репортёрши была кульная грудь. В смысле, обе. Груди, в смысле. А уж ложбинка между ними — вообще туши квазар! Какая там ложбинка — целое ущелье. Большой каньон. Да ещё оператор, чтоб ему, брал ракурс чуть сверху и наезд делал — стремительным падением прямо в глубины этого духзахватывающего каньона. Так, что крупногабритные достоинстварепортёрши оказывались у зрителя чуть ли не за ушами. Меня каждый раз пробирало аж до печёнок. Я и не слышал поначалу, о чём она там трепалась. Да и не цепляло меня, если честно.

Пока они панораму не дали.

Впрочем, то, что осталось от профессора и его жены, особого впечатления на меня тоже не произвело. Во-первых, там не слишком много осталось. А во-вторых, они же взрослые. А со взрослыми всякое может случиться. Это в порядке вещей.

Катарина — дело другое. К тому же она симпатичная была.

Даже с отрезанными ушами и выколотыми глазами.

Конечно, нам показали реконструкт, ведь ни её, ни её брата спасатели так и не обнаружили. Вот и дали в эфир детальную имитацию наиболее вероятной линии развития — сигнал с её чилд-браслетки мигал ярко-жёлтым, а значит, повреждения средней тяжести с возможной потерей сознания, но пока ещё ничего фатального. Реконструкт — это вам не игровая страшилка с поддельными монстрами. Это почти реаль. А в реале не должно такого случаться с маленькими и симпатичными, пусть даже и дурами.

Вот тогда-то я и начал слушать.

Их обнаружил местный шериф. В этом не было ничего странного — он оказался другом профа ещё с колледжа, оба работали в местном универе и виделись практически каждый день. Ругались по-чёрному, могли сцепиться из-за любого пустяка — у покойника при жизни характер, похоже, был тот ещё и темперамент бешеный. По словам соседей, он и с домашними ругался и мирился так, что весь район в курсе был.

Накануне убийства профессор вёл себя как обычно — то есть днём вдоволь наорал на безответных студентов и вусмерть разосрался с теми коллегами, кто спрятаться не успел. Вечером же пил пиво в местном кабачке с шерифом и самозабвенно скубался с ним же. Как следует наоравшись друг на друга, они разошлись. Ночной дежурный видел из окна сторожки, как профессор свернул к своему дому, а минут через десять услышал доносящиеся оттуда крики. Немного послушал, а потом отвлёкся и потому впоследствии больше уже ничего полезного сообщить не мог.