Мальчик из Холмогор(Повесть) - Гурьян Ольга Марковна. Страница 12

Дверь распахнулась, и в неё ворвался поток света, и вбежал Саша Хвостов, весёлый и шумный.

— Друзья, что вы сидите в потёмках? Я вам конфет привёз, у нас повар отлично их делает.

— Спасибо, — вполголоса ответил Косма.

Федя потянулся на кровати и, помолчав, сказал:

— Об отцовой смерти Михайло Васильевич писал: «Умер господин Рихман прекрасной смертью, исполняя по профессии должность. Память его никогда не умолкнет»…

Мише нравились все уроки, кроме танцев. Ни за что он не стал бы им учиться, если бы Михайло Васильевич не велел. Так как он был моложе всех, его постоянно заставляли танцевать за даму и приседать, придерживая фалду кафтана, будто юбку.

— Глупое занятие! — пожаловался он Косме.

И Косма вполне ему сочувствовал. Сам он не ходил на танцы — посещение этих уроков было необязательно. И так как Косма не ходил в танцевальный класс, а три его друга ходили, то в комнате он оставался один и мог на свободе заниматься химией.

И вот однажды, когда учитель танцев наигрывал на маленькой скрипке, которую он приносил на уроки в кармане своего поношенного шёлкового кафтана, когда гимназисты прилежно выворачивали и вытягивали носки, вдруг раздался громкий удар. Все вздрогнули, остановились и прислушались. Но так как шум не повторился, то гимназисты снова начали вытягивать носки и плавно водить руками в воздухе, а учитель — пиликать на скрипке. И вдруг послышался крик:

— Горим!

Все выскочили и увидели, что Фаддей Петрович в сопровождении двух служителей бежит к спальням. Из-под дверей Мишиной комнаты тянулись тонкие струйки дыма. Дверь оказалась запертой, и служитель высадил её плечом.

Посреди комнаты Косма, сорвав одеяла со всех четырёх кроватей, пытался погасить пламя, охватившее его сундучок. Один из служителей плеснул в огонь ведро воды, и пламя погасло, распространив удушливый чад. Одеяла зашипели и превратились в кучи мокрой золы.

Фаддей Петрович распахнул окно, выпроводил из комнаты всех, кто в ней не жил, и послал за Семёном Кирилловичем.

— Ты цел? — шёпотом спросил Федя.

— Кажется, — мрачно ответил Косма.

Фаддей Петрович посмотрел на него и ничего не сказал. Все ждали в молчании. Семён Кириллович вошёл быстрыми шагами, оглянулся, на что сесть — сесть было не на что, всё было в копоти, — и спросил:

— С чего началось?

Выяснилось, что Косма толок что-то в ступке, произошёл взрыв, и загорелся сундучок. Пожар был пустяковый, а дыму потому столько, что Косма второпях рассыпал какие-то порошки.

— Один я не могу решить, — сказал Семён Кириллович и, уведя с собой Фаддея Петровича, вышел и запер снаружи дверь.

Косма бросился ничком на кровать и заплакал, спрятав лицо в подушку.

— Там грязно, — сказал Саша Хвостов.

Но Косма и без того был перемазан сажей и копотью, и в потрясении чувств ему всё было безразлично.

— Что будет? — в ужасе спросил Миша, осторожно присаживаясь у него в ногах.

— Неизвестно! — воскликнул Саша. — За это могут посадить в крепость, выпороть и сослать в Сибирь.

— В Сибирь не сошлют, — задумчиво возразил Федя, — но из гимназии исключат обязательно.

— Я не хочу! — закричал Косма и зарыдал в голос. — Я согласен и в Сибирь и в крепость, но я не уйду из гимназии.

— Как ты глупо рассуждаешь, — сказал Саша. — Уж если ты будешь в Сибири, то, значит, в гимназии ты уже не будешь.

Косма зарыдал ещё громче.

— Перестань, — сказал Федя. — Скажи спасибо, что тебя не убило.

— Лучше бы меня убило, — рыдал Косма, — только бы меня в гимназии оставили!

— Ему бы воды испить, — сказал, помолчав, Саша.

Но воды в комнате не было — Косма всю вылил, когда заливал из графина пожар.

Миша перегнулся в открытое окно, взял с карниза горсть снега и вытер Косме лицо. Тот стал ещё грязней, но немного успокоился. Саша и Федя отвернули простыни и присели на кровати. Все молчали, только Косма изредка всхлипывал.

Время шло. За окном снег поголубел, потемнел, в окнах соседних домов зажглись огни. В коридоре послышались шаги и голоса гимназистов, спешивших к ужину. Кто-то дёрнул ручку двери, но чей-то голос неуверенно возразил:

— Его, наверное, нет здесь…

И опять стало тихо.

Было совсем темно, когда щёлкнул замок и вошли служители, неся зажжённые свечи. За ними в бархатном кафтане, в завитом парике, грозный и неузнаваемый, показался Михайло Васильевич. Он брезгливо оглянулся, и Фаддей Петрович мгновенно подставил ему неизвестно откуда появившееся кресло.

Косма вскочил и замер, судорожно глотая воздух. Михайло Васильевич минуту стоял неподвижно, и все молчали, ожидая взрыва страшного гнева. Потом, опустившись в кресло, Михайло Васильевич коротко приказал:

— Рассказывай.

Косма, то и дело прерывая свой рассказ плачем, заговорил о том, что он больше всего на свете любит химию, как он украдкой занимается ею, и как его отец из последнего старается дать ему образование, и если теперь Косму выгонят, то отец этого удара не вынесет, и самому ему без гимназии лучше не жить. И пусть лучше его высекут до полусмерти и целый год кормят одним чёрствым хлебом, лишь бы только разрешили учиться дальше.

— Ничего этого не будет! — сказал Михайло Васильевич и нетерпеливым движением переставил светившую ему в глаза свечу. — Хороша любовь к науке! — вдруг закричал он. — Гимназию чуть не спалил! Негодный мальчишка! А ты знаешь ли, сколько трудов и денег стоило устроить гимназию и с какими мучениями я эти деньги выпрашивал! Ты хоть раз подумал, когда проделывал свои опыты, где будут учиться твои товарищи, которых ты едва не оставил без крова? Ты думаешь, им ученье не дорого? О чём ты вообще думал? — И он ударил кулаком по столу.

Миша, никогда не видевший Михайла Васильевича таким, в испуге посмотрел на окружающих. Толстое, доброе лицо Фаддея Петровича дрожало от волнения, Семён Кириллович был бледен и сжимал руки, будто удерживая себя.

Михайло Васильевич заговорил уже не так громко:

— Рассказывай, что ты знаешь по химии!

Косма, сперва заикаясь от страха, а потом увлёкшись и всё смелее, начал говорить о том, что вычитал ему из своей книги старший гимназист, и о том, что он сам пытался проделать. Михайло Васильевич слушал внимательно, ни о чём не спрашивал. Когда Косма замолчал, он сказал:

— Эта книга устарела, да к тому же не твоя и не по-русски написана. В воскресенье я пришлю тебе с Мишей другую книгу. Когда выучишь её, я позволю тебе заниматься в моей лаборатории. Пойди умойся и приведи себя в порядок. Тебя не исключат и даже не накажут. Но не смей делать самостоятельно опыты, пока я тебе сам не разрешу. — Михайло Васильевич повернулся к Фаддею Петровичу и приказал: — Велите здесь прибрать!

Он встал и величественно направился к выходу. Окружающие засуетились и поспешили за ним, унося кресло и свечи. Но в дверях он снова обернулся, сказал:

— Если это ещё раз повторится, ты узнаешь, каков я в гневе! — и вышел.

Инспектор, эконом и служители бросились за ним следом. В одно мгновение комната опустела.

А Косма, по очереди обнимая друзей, твердил:

— Как я счастлив, братцы! Какой же я счастливый!..

В воскресенье, во время завтрака, служанка доложила:

— Шубный пришёл!

— Проси! — весело крикнул Михайло Васильевич.

Миша поднял глаза от тарелки, вспыхнув от радости, что сейчас увидит старого друга с письмом от матушки и с домашними гостинцами. При этом он с удивлением заметил, что Матрёша и Леночка быстро поправили чепчики.

«Вот глупые! — подумал он. — Станет Иван Афанасьевич на них смотреть».

Но вместо неуклюжего, пахнущего солёным морем Ивана Афанасьевича вошёл очень красивый молодой человек. Его попросили к столу, и все снова принялись за еду, весело болтая о том, что в воздухе уже пахнет весной, морозов, пожалуй, больше не будет, а по улицам бегут ручьи и неизвестно, на чём ездить — на колёсах или на полозьях. Только Миша, опустив ложку в тарелку, нетерпеливо глядел на дверь и не понимал, почему Иван Афанасьевич замешкался. Наконец, не сдержав досады, он спросил: