Туманы Серенгети (СИ) - Аттэр Лейла. Страница 59

— Мишкаки ва куку, самаки ндизи, мбузи мбаву чома, угали, махарагве…

Я не уловила остальную часть того, что сказала официантка, когда поставила кучу тарелок с едой на наш стол. Она держала чайник над умывальником, чтобы мы могли ополоснуть руки теплой водой перед едой.

Это был пир богов, и пахло так же невероятно: хрустящая жареная рыба и листья банана, кусочки курицы без костей на деревянных шпажках с соусом пили-пили, козьи рёбрышки, такие нежные, что мясо полностью снималось с кости, оставляя обугленные кусочки соли и перца чили, чтобы насладиться — блюдо, похожее на поленту, чтобы противостоять аромату, взрывающимся во рту; тушеная фасоль, тамариндовый соус и глотки имбирного пива, чтобы запить все это.

— Лета чипси, — сказал Джек официантке, когда я обмакивала последний лист банана. Столовых приборов не было, поэтому мне пришлось слизать соус с пальцев.

— Значит, чипси — это чипсы? — спросила я, когда она принесла нам тарелку с жареным картофелем фри.

— Да, ты просто добавляешь «и» в конце. Многие английские слова ассимилируются в местном диалекте таким образом.

Я кивнула, наблюдая, как два мальчика школьного возраста ополаскивают грязные тарелки на обочине дороги, прежде чем вернуть их обратно в киоск. Где-то на оживленных улицах разносились вечерние молитвы из соседней мечети.

— Готова идти? — спросил Джек, подзывая официантку, когда я откинулась назад, глядя на пустые тарелки перед нами. Нам удалось съесть все, что лежало на столе.

— Подожди. Я сама, — сказала я, поворачиваясь к официантке. — Лета билли.

Если чипсы были чипси, то счет должен быть билли. Я затаила дыхание, гадая, правильно ли я поняла.

— Да, мадам, — сказала она и ушла.

— Я поняла, как это делается, — я победно улыбнулась Джеку. Это длилось не слишком долго.

Официантка вернулась с мужчиной. Он вытер свои грубые, высохшие руки передником и выжидающе посмотрел на меня.

— Вы попросили позвать Билли, — подсказала официантка после нескольких неловких мгновений, когда я переводила взгляд с неё на мужчину и обратно.

— Извините. Я имела в виду счёт.

Билли что-то пробормотал на суахили и ушёл. Он явно не был доволен тем, что его оторвали от гриля.

— Хочешь ещё попрактиковаться в суахили, или мы пойдем? — поддразнил Джек, оплачивая наш счёт.

Я вышла так грациозно, как только могла, мои каблуки застряли в гравии всего два раза. Я помахала Билли из машины. Билли не махнул в ответ.

Джек и я сохраняли невозмутимое лицо, пока ждали, чтобы кто-нибудь позволил нам влиться в поток на улице. Потом мы рассмеялись. Вокруг нас гудели клаксоны. Ночные рынки проплывали в тумане керосиновых ламп и торгов. Когда мы отъехали от раскаленной дымки Амоши, стал виден купол звёзд.

— Куда мы едем? — спросила я, когда Джек свернул на отбелённую луной дорогу между серебряными кукурузными полями.

— Правильно… здесь, — он остановился, направил машину на поляну и выключил двигатель. — Пошли, — позвал он, беря коробку сахарного печенья с заднего сиденья и выходя.

Воздух был густым и теплым, с ароматом ночного жасмина. Вокруг нас раздавалось тихое жужжание, как от пчелиного роя.

— Что это за звук? — спросила я, стуча каблуками и следуя за Джеком к задней части машины. Трава была мягкой и бесшумной под моими ногами. — Это напоминает мне о… — я замолчала, следя за его взглядом.

Мы припарковались на краю ручья. Небольшой водопад стекал по скалам с другой стороны. Серебряные нити слились и рассыпались по гравийному ложу в вихрях пены. Луна молча висела над головой, отбрасывая на деревья медовый блеск.

— Здесь так красиво, — пробормотала я. Журчание, свист, сверкающие брызги — это было похоже на билеты в первый ряд на призрачный концерт.

— Прекрасное место для красивой девушки, — Джек ласкал мою щёку. На его лице была неподдельная чувственность, и в лунном свете он словно пронзал меня взглядом.

Он открыл заднюю дверь своего «Лендровера», и мы сели там, моя голова покоилась на его плече, наши ноги свисали из багажника, когда мы наблюдали, как шелковистое падение воды разбивается о сверкающие камни. Он накормил меня печеньем в форме тюльпана, и я вдохнула тёплый запах его кожи. Мгновение казалось, что время остановилось навсегда. Звезды маршировали по небу, вокруг нас кружились галактики, а мы продолжали сидеть неподвижно и отстранённо, не желая разрушать магию момента. Это была магия, которая приходит после целой жизни поисков, когда вы наталкиваетесь на что-то настолько совершенное, что перестаете искать и говорите: Да. Это оно. Я знаю это. Я чувствую это. Я слышала, как его шаги эхом разносятся по коридорам моей души.

Мы повернулись друг к другу с поцелуями, которые были мягкими и жадными, благоговейными и эгоистичными — каждый из них был похож на прижатую маргаритку, спрятанную между страницами нашей истории. Влюбиться в то, чего никогда не будет, — все равно что пронзить себя погружённым в мёд кинжалом. Снова и снова. Он острый и сладкий, красивый и грустный, и ты не всегда знаешь, когда плачешь.

— Нет, — Джек поцеловал влажный уголок моего глаза. — Я не так хочу тебя запомнить. Не так я хочу запомнить нас.

— Тогда как? Как ты будешь помнить меня, когда я уеду?

— Вот так. — Он стянул лямки моего платья, сначала одну, потом другую. — Твои плечи блестят в лунном свете. Кристаллы сахара на твоих губах. — Он коснулся моего рта своим, его язык пробовал остатки печенья, которым он кормил меня. — Твои волосы, как атласные ленты на моих ладонях. Волнительно раздевать тебя. Вот так, — он расстегнул молнию на моём платье, обнажив тело, и я почувствовала мурашки на коже. — Ощущение тебя в моих руках, то, как твои веки опускаются на глаза, когда я кусаю тебя здесь… — его зубы коснулись точки под моим ухом, где челюсть встречалась с шеей. — Я буду помнить идеальный овал твоего лица, тепло твоего горла, то, как ты держишь ручку, когда пишешь. Больше всего… — он обхватил мой подбородок, его глаза скользнули по моему поднятому лицу, — я буду помнить странную красивую девушку, которая любила чувствовать старые книги и пила сладкий кофе. Она пробралась на моё крыльцо в серый день и научила меня видеть цвета. Она была вором, моей радужной девушкой. Когда она ушла, она забрала мое сердце. И если бы у меня было другое, я бы тоже отдал его ей.

Это было самое близкое из того, что он когда-либо мог сказать, подразумевая, что любит меня, потому что эти слова привязали бы меня, а он оставляет меня свободной — свободной жить своей жизнью, своими мечтами, своими стремлениями. Он хотел, чтобы я нашла своё место под солнцем, а не жила в тени его жизни. Но в тот момент я не хотела, чтобы меня освободили. Я хотела, чтобы он попросил меня остаться. Я хотела, чтобы он потребовал этого, приказал, чтобы у меня не было выбора. Но он просто держал меня своими глазами, и я узнала, как можно быть связанной без верёвок и цепей.

— Я хочу расстаться без осложнений, — мой голос дрогнул, когда я это сказала, но я говорила серьёзно. — Я не хочу проводить дни, живя ради телефонных звонков и смс. Я не хочу довольствоваться твоим голосом, когда на самом деле хочу, чтобы ты обнял меня. Мне не нужны глаза, которые не могут встретиться, и ноги, которые не могут соприкоснуться. Я думаю, что это убьёт меня.

— Я знаю. Ты моя «всё или ничего» девочка. Ты великолепная и особенная, и такая красивая, что моё сердце болит каждый раз, когда я смотрю на тебя. Я не хочу, чтобы ты соглашалась на меньшее. Но я не хочу знать, что ты встречаешься с каким-то другим парнем — с кем-то, кого ты встречаешь в старомодном маленьком кафе, с кем-то, с кем у тебя поздний завтрак по воскресеньям, с кем-то, кто может обнять тебя, любить тебя и уснуть рядом с тобой. Я думаю, это убьет меня.

Неровное дыхание вырвалось из его губ, когда он набросился на мой рот. Он целовал меня крепко и жадно, словно хотел, чтобы я всегда чувствовала его вкус.