Игра в «Потрошителя» - Альенде Исабель. Страница 80

Хочешь знать, сколько времени ты здесь, Индиана? Каких-то пять дней и шесть ночей, это ничто по сравнению с целой жизнью, особенно если ты только и делаешь, что спишь. Пришлось надеть тебе памперсы. Вначале тебе лучше было спать, иначе пришлось бы надвинуть тебе на голову капюшон и надеть наручники, как на заключенных из Гуантанамо и Абу-Грейб. Военные в этих делах разбираются. Под капюшоном трудно дышать, некоторые люди впадают в неистовство, в наручниках тоже неудобно, кисти распухают, пальцы багровеют, металл натирает запястья, и раны иногда воспаляются. Одним словом, куча неприятностей. Ты не в состоянии вынести ничего такого, и я не собираюсь заставлять тебя страдать больше, чем это необходимо, но ты должна со мной сотрудничать и вести себя хорошо.

Мы говорили о моей маме. Мне сказали, что у нее была паранойя, она страдала манией преследования, поэтому держала меня под замком и мы всю жизнь убегали. Это неправда. У мамы были веские причины так поступать. Путешествия очень нравились мне: бензоколонки, места, где мы останавливались поесть, вечные автострады, разные пейзажи за окошком. Иногда мы ночевали в мотелях, иногда разбивали лагерь. Какая свобода! Мы ехали наугад, без какого-либо плана, задерживались то здесь, то там; если городок нам нравился, оставались в нем на какое-то время, устраивались как могли, смотря сколько у нас было денег, сначала снимали комнату, а потом, когда мама находила работу, мы перебирались в квартиру получше. Мне было все равно где жить, все комнаты походили одна на другую. Мама всегда получала работу, ей платили хорошо, она была очень экономная, тратила мало, откладывала, всегда была готова двинуться с места, когда наступала пора.

В эти самые минуты игроки в «Потрошителя» ставили перед собой новые вопросы. Распорядительница игры сообщила им все подробности полицейского расследования; последней загадкой, требующей разрешения, была тайна Кэрол Андеруотер, которая, что там ни говори, подарила Аманде кошку Спаси-Тунца.

— Мне показалось любопытным, что жалоба на дурное обращение с несовершеннолетним Ричарда Эштона была подана в тысяча девятьсот девяносто седьмом году, а в девяносто восьмом году в том же самом обвинили Эда Стейтона. Я отправила моего сыщика кое-что уточнить, — сказала Аманда.

— Я не хотел беспокоить инспектора, у него и так дел по горло, но мне помогла Иезавель, у которой есть доступ к любой информации. Не знаю, как ты это делаешь, Иезавель, ты, наверное, опытный хакер, первоклассный компьютерный пират…

— Это имеет отношение к теме дискуссии, сыщик? — спросила Эсмеральда.

— Прошу прощения. Распорядительница игры подумала, что между двумя обвинениями есть связь, и благодаря Иезавели догадка подтвердилась: связь существует. Кроме того, в этом деле замешана и судья Рэйчел Розен. Обе жалобы были направлены в суд по делам несовершеннолетних сотрудницей социальной службы и касаются одного и того же мальчика, некоего Ли Гэлеспи.

— Что известно о нем? — спросила Эсмеральда.

— Он был сиротой, — возгласила Дениза Уэст в роли Иезавели, читая по бумаге, которую ей дал Миллер. — Он прошел через несколько приютов, но везде имел проблемы, был трудным ребенком, ему поставили диагноз — депрессия, бредовые фантазии, неспособность к социальной адаптации. Мальчика определили к психиатру Ричарду Эштону, и тот его какое-то время лечил, но сотрудница социальной службы подала жалобу на то, что врач применяет электрошок. Гэлеспи был мальчиком робким, ранимым, его изводили жестокие одноклассники, эти скоты, которых везде хватает. В пятнадцать лет его обвинили в том, что он поджег школьный туалет, где засели его мучители. Никто не пострадал, но Гэлеспи отправили в исправительную колонию.

— Думаю, что приговорила его Рэйчел Розен, а исправительной колонией был «Бойз Кэмп» в Аризоне, где работал Эд Стейтон, — вмешался Шерлок Холмс.

— Правильно думаешь, — подтвердила Иезавель. — Та же сотрудница социальной службы обвинила Эда Стейтона в сексуальных домогательствах по отношению к Ли Гэлеспи, но Розен не позволила забрать его из «Бойз Кэмп».

— Можем мы поговорить с этой сотрудницей социальной службы? — спросила Эсмеральда.

— Ее зовут Анжелика Ларсон, она вышла на пенсию и живет на Аляске, работает учительницей, — сообщила Иезавель.

— Для этого и придумали телефон. Сыщик, достань нам номер этой женщины, — велела распорядительница игры.

— Это ни к чему, у меня уже есть номер, — объявила Иезавель.

— Великолепно — так почему же мы не звоним ей? — спросила Эсмеральда.

— Потому что она не станет отвечать на вопросы каких-то сопляков. Другое дело, если ей позвонят из полиции, — сказал полковник Паддингтон.

— Мы ничего не потеряем, если попробуем. Ну-ка — кто осмелится? — выступила Абата.

— Осмелюсь я, но, пожалуй, голос деда, то есть голос Кейбла, прозвучит более убедительно. Давай, сыщик, звони: скажи, что ты из полиции, постарайся говорить авторитетно.

Блейк Джексон, не желая выдавать себя за полицейского, что было, скорее всего, противозаконно, представился писателем, солгав только наполовину, поскольку серьезно планировал осуществить мечту всей своей жизни и написать роман. Наконец-то появилась тема: Волк, его преступления, детективная история, как в свое время и подсказала ему внучка. Анжелика Ларсон оказалась таким открытым и любезным человеком, что сыщик устыдился своего обмана, но было поздно идти на попятный. Женщина очень хорошо помнила Ли Гэлеспи, несколько лет он был ее подопечным, и его случай оказался одним из самых интересных во всей ее практике. Она проговорила с Блейком Джексоном тридцать пять минут, рассказала все, что знала о Гэлеспи, и добавила, что ничего не слышала о нем с 2006 года, но до этой даты они неизменно поздравляли друг друга с Рождеством. Анжелика и Блейк распрощались как старые друзья. Она предложила продолжить разговор, как только у него возникнет желание, и пожелала успеха в написании романа.

Анжелика Ларсон во всех подробностях помнила свое первое впечатление от Ли Гэлеспи и часто в мыслях возвращалась к нему, потому что история этого ребенка в конечном счете стала синтезом всей ее работы в социальной службе, со множеством разочарований и редкими минутами удовлетворения. Сотни таких, как Гэлеспи, социальная служба выручала из какой-нибудь ужасающей ситуации, а через короткое время эти дети оказывались еще в худших условиях, им причиняли еще больше вреда, и у них оставалось еще меньше надежды; и с каждым разом до них было все труднее добраться, пока наконец они не достигали восемнадцатилетия и тогда теряли право даже на такую скудную защиту и выбрасывались на улицу. Для Анжелики все эти дети сливались с Гэлеспи и проходили одни и те же этапы: робость, тоска, печаль и страх, которые со временем превращались в непокорность и бешенство, а потом — в цинизм или бесчувствие; тут уже ничего не поделаешь, оставалось только распрощаться с ними, испытывая такое ощущение, будто отдаешь их на растерзание диким зверям.

Вот что Ларсон рассказала Блейку Джексону. Летом 1995 года женщине стало плохо с сердцем на автобусной остановке; в уличной суматохе, до того как прибыли полиция и «скорая помощь», кто-то украл у нее сумочку. Ее привезли в Главный госпиталь Сан-Франциско в тяжелом, бессознательном состоянии и без документов. Женщина три недели пролежала в коме и умерла от второго обширного инфаркта. К тому времени вмешалась полиция, и ее личность установили: то была Мэрион Гэлеспи, шестидесяти одного года, медсестра на временной ставке в госпитале «Лагуна Хонда», проживающая в Дэйли-сити, на юге Сан-Франциско. Двое агентов явились по адресу, в скромный дом для людей с низкими доходами, и, поскольку на звонок никто не ответил, позвали слесаря, который не смог открыть дверь, закрытую изнутри на два засова. Соседи вышли в коридор посмотреть, что происходит, и так узнали о смерти женщины, которая жила в этой квартире. Они сказали, что даже не заметили ее отсутствия: Мэрион Гэлеспи переехала сюда несколько месяцев назад, не отличалась дружелюбием и едва здоровалась, сталкиваясь с людьми в лифте. Один из любопытствующих спросил, где же ее дочь, и сообщил полицейским, что в квартире жила девочка, которую никто никогда не видел, потому что она никуда не выходила. По словам матери, у девочки были проблемы с умственным развитием и заболевание кожи, обострявшееся от солнца, поэтому она не ходила в школу, а занималась дома; была очень робкая и послушная, тихо сидела в четырех стенах, пока мать работала.