Нос(1886. Совр. орф.) - Гоголь Николай Васильевич. Страница 2

Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицеймейстеру.

Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры… Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет; то же разумей и о всех званиях и чипах. Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании, а потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и весу, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда маиором. «Послушай, голубушка», — говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки: «ты приходи ко мне на дом; квартира моя на Садовой; спроси только: здесь ли живет маиор Ковалев? Тебе всякий покажет». Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру маиора Ковалева». По этому-то самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть маиором.

Маиор Ковалев имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту. Воротничок его манишки был всегда чрезвычайно чист и накрахмален. Бакенбарды у него были такого рода, какие и теперь еще можно видеть у губернских и уездных землемеров, у архитекторов и полковых докторов, также у отправляющих разные обязанности и, вообще, у всех тех мужей, которые имеют полные, румяные щеки и очень хорошо играют в бостон: эти бакенбарды идут по самой средине щеки и прямехонько доходят до носа. Маиор Ковалев носил множество сердоликовых печаток, и с гербами, и таких, на которых было вырезано: среда, четверг, понедельник и проч. Маиор Ковалев приехал в Петербург во надобности, а именно — искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то — экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Маиор Ковалев был не прочь и жениться, но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу. И потому читатель может судить сам, каково было положение этого маиора, когда он увидел, вместо довольно недурного и умеренного носа, преглупое, ровное и гладкое место.

Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был идти пешком, закутавшись в свой плащ и закрывши платком лицо, показывая вид, как будто у него шла кровь. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру», — подумал он и зашел в кондитерскую нарочно с тем, чтобы посмотреться в зеркало. К счастью, в кондитерской никого не было: мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях валялись залитые кофеем вчерашние газеты. «Ну, слава Богу, никого нет», — произнес он, «теперь можно поглядеть». Он робко подошел к зеркалу и взглянул. «Черт знает что, какая дрянь!» — произнес он, плюнувши, «хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..»

С досадою, закусив губы, вышел он из кондитерской и решился, против своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал, как вкопанный, у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был — собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, все переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился, во что бы то ни стало, ожидать его возвращения в карету, весь дрожа, как в лихорадке. Через две минуты нос действительно вышел. Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; на боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру: «Подавай!», сел и уехал.

Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице и не мог ни ездить, ни ходить, был в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастью, проехала недалеко и остановилась перед гостиным двором. Он поспешил туда, пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся. Народу было немного. Ковалев чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что ни на что не мог решиться, и искал глазами этого господина по всем углам; наконец увидел его стоявшего перед лавкою. Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с глубоким вниманием рассматривал какие-то товары.

«Как подойти к нему?» — думал Ковалев. «По всему — по мундиру, но шляпе — видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать?»

Он начал около него покашливать; но нос ни на минуту не оставлял своего положения.

— Милостивый государь, — сказал Ковалев, внутренне принуждая себя ободриться, — милостивый государь…

— Что вам угодно? — отвечал нос, оборотившись.

— Мне странно, милостивый государь… мне кажется… Вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу, и где же?.. Согласитесь…

— Извините меня, я не могу взять в толк, о чем вы изволите говорить… Объяснитесь.

«Как мне ему объяснить!» — подумал Ковалев и, собравшись с духом, начал:

— Конечно, я… впрочем, я маиор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носу; но, имея в виду получить… притом, будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтырева, статская советница, и другие… Вы посудите сами… я не знаю, милостивый государь… (при этом маиор Ковалев пожал плечами)… извините… если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести… Вы сами можете понять…

— Ничего решительно не понимаю, — отвечал нос. — Изъяснитесь удовлетворительнее.

— Милостивый государь, — сказал Ковалев с чувством собственного достоинства, — я не знаю, как понимать слова ваши… Здесь все дело, кажется, совершенно очевидно… или вы хотите… Ведь вы — мой собственный нос!

Нос посмотрел на маиора, и брови его нахмурились.

— Вы ошибаетесь, милостивый государь: я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего виц-мундира, вы должны служить по другому ведомству. — Сказавши это, нос отвернулся.

Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный шум дамского платья: подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке, легкой как пирожное. За ними остановился и открыл табакерку высокий гайдук с большими бакенбардами и целой дюжиной воротников.

Ковалев подступил поближе, высунул батистовый воротничок манишки, поправил висевшие на золотой цепочке печатки свои и, улыбаясь по сторонам, обратил внимание на легонькую даму, которая, как весенний цветочек, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою беленькую ручку с полупрозрачными пальцами. Улыбка на лице Ковалева раздвинулась еще далее, когда он увидел из под шляпки ее кругленький, яркой белизны подбородок и часть щеки, осененной цветом первой весенней розы; но вдруг он отскочил, как будто бы обжегшись. Он вспомнил, что у него, вместо носа, совершенно нет ничего, и слезы выжались из глаз его. Он оборотился с тем, чтобы напрямик сказать господину в мундире, что он только прикинулся статским советником, что он плут и подлец и что он больше ничего, как только его собственный нос… Но носа уже не было: он успел ускакать, вероятно, опять к кому-нибудь с визитом.