Право на возвращение (СИ) - Крутских Константин Валентинович. Страница 4

Но если для людей кошмар бессонницы заканчивается с рассветом, когда можно приняться за обычные дневные дела, то для меня он продолжался целыми сутками.

Правда, я смогла, наконец, оценить папину мудрость — ведь я, благодаря его предусмотрительности, не могла плакать. Иначе, наверное, сломала бы свои фотоэлементы ко всем литовским чертям.

Кстати, о чертях. Несколько рогатых деревянных сувениров с папиной родины украшали стены большой комнаты еще до моего рождения. Но теперь они смотрелись совсем по-другому, как и все остальные сувениры.

Я как будто провалилась в загробное царство. Вокруг меня была по-прежнему наша родная квартира, но как будто из какого-то неживого параллельного мира, как у Кинга в "Лангольерах", что ли. Всё кругом знакомое, но какое-то лишившееся души и смысла. Даже многочисленные мягкие игрушки, которые так любил папа, и то стали совсем печальными. При папе они были по-настоящему живыми, глядели осмысленно, а еще, как отвернешься, так они тут же поменяют позу. Теперь же все было не так. И толстощекие плющевые мишки глядели настолько жалобно, что сил нет. И куклы-амазонки скорбно поникли головой на эфесы мечей…

Раньше я так не хотела расставаться с родным домом. А теперь я смотрела на родные и милые вещи, и сознавала, что все это нужно мне только когда со мною папа, а теперь мне все равно, и все они не помогут мне выжить, я не смогу существовать только ради них одних… Мне нужен был папа, единственный во вселенной, который бы в одно мгновение оживил всё окружающее.

Прежде мы с ним расставались не чаще, чем раз в месяц-другой, и то лишь на несколько часов. Это когда папа ездил по делам в издательство — посмотреть редактуру, подписать договор, получить авторские экземпляры, ну и все прочие дела, при которых, как он говорил, детям присутствовать совершенно не обязательно. И эти несколько часов я и то переносила с трудом, то и делопоглядывала на будильник — так, осталось еще два часа, еще час… И каково же мне было теперь сознавать, что считать часы бесполезно — папа не придет еще бесконечно долго, так, что я даже могу не дожить. Он вернется, и застанет дома лишь мой иссохший от времени металлический скелет. То есть, нет, конечно, умом я понимала, что так быть не может, но не могла не представлять такого.

Заняться мне без папы было абсолютно нечем. Я не могла пойти поиграть с мальчишками, поскольку их всех давно уже вывезли. Да и не для себя ведь я с ними играла — я всегда знала, что папа сидит на балконе и любуется тем, как я гоняю мяч, или стреляю из лука, или дерусь на деревянных мечах, или лазаю по деревьям. Понаблюдает за мной — и напишет очередную главу в ноутбуке, потом снова понаблюдает и снова напишет. Он уверял, что это помогает ему писать во много раз быстрее, чем прежде…

Я не могла почитать книжку — ведь сейчас любая из них показалась бы мне нелепой и фальшивой. Никто из писателей еще не описывал моего нынешнего состояния. Впрочем, нет, пожалуй, одна книжка об этом все же есть, и называется она "Белый Бим, черное ухо". Кстати, нам с папой как раз совсем недавно прислали из Таллинна ее эстонское издание. В отличие от папы, я знаю эстонский еще недостаточно хорошо — он ведь совсем не родствен литовскому — но теперь принялась читать, потихоньку роясь в старинном словаре, и это занятие кое-как привело меня в себя. Я осознала, что за время одиночества сама превратилась в Белого Бима, а если так, то необходимо выбраться на улицу. Искать "хозяина", конечно бесполезно, но можно хотя бы отправиться в мастерскую, чтобы починить свой сонный блок.

К моей досаде, в мастерской вместо ее хозяина, лучшего компьютерщика в городе с немыслимыми именем Володя Немцов, толстого и веселого, сидел доспелый робот со стандартной внешностью. Ну да, конечно, наверное, уже весь город вывезли в Лазаревск. Этот робот, имя которого мне даже не пришло в голову узнать — уж больно безличным он мне показался — исправил мой блок за несколько минут, тогда, как Володя мог отправить дожидаться окончания ремонта на сутки-другие. Я, было, обрадовалась, но ремонтник посмотрел на меня с укоризной и произнес:

— И чего это вы все, детки, такие хлипкие? Все бы вам спать да спать. Работать надо, искать свое место в жизни. Поймите же, наконец, что мир не будет прежним в ближайшие годы. И вот-так вот в царство снов надолго не убежишь!

Работать! Мне никогда прежде не приходило это в голову. Ведь питаясь солнечной энергией, я ни в чем не нуждаюсь. Мне не нужно платить за газ, воду и электричество, да и квартплата для домов, покинутых людьми, тоже отменена. А одежда и обувь у нас давно не снашивается. То есть, мне не требуется зарабатывать на жизнь. Ну да, я читала в книгах, что если наваливается горе, то его можно заглушить тяжелым трудом. Что ж, вероятно, остается и впрямь испробовать это средство.

Вот так я пришла к тому, чтобы искать работу… Но вот тут уже, пожалуй, стоит остановиться и рассказать обо всем по порядку.

Хотя я восприняла выселение людей как трагедию, это событие на самом деле стало, пожалуй, самым мирным и бескровным событием мирового масштаба за всю историю. И, вероятно, самым разумным.

Начать стоит издалека, с истории моих собратьев, если можно так выразиться. Еще в начале двадцать первого века робототехника совершила огромный прорыв. Уже в 2020-е годы никого не удивляли роботы, умеющие осмысленно отвечать на вопросы. Для начала они служили различными гидами в общественных местах, и большинству из них не спешили придавать человекоподобную форму. В-основном они были даже неподвижны, или передвигались на каких-нибудь гусеницах. Но электроника в ту пору развивалась молниеносно, и уже через десяток лет стало можно всерьез говорить об искусственном интеллекте. Впрочем, до середины двадцать первого века создавать полноценных андроидов было запрещено законом. И лишь еще через несколько лет этот запрет был снят. К тому времени уже стало очевидно, что машина может мыслить самостоятельно, независимо от программы. Человекоподобные роботы появились на улицах городов, но пока еще долго не получалось преодолеть следующий барьер — неповоротливость механического тела. И только к 2083 году появились такие модели, которых уже стало почти не отличить от живого человека. Но пока это были только опытные образцы. Прошло еще несколько лет, пока совет ООН, уже выполнявший в то время функцию всемирного правительства, принял закон Йержабека — Грегорсена разрешающий одиноким людям и бездетным семьям заводить себе детей-роботов. Ну и пока мой папа собирал справки и деньги, наступил 2092 год. А что ж тут удивительного — на Руси по-настоящему одаренный писатель никогда не был богатым.

К тому моменту изготовление детей-роботов уже было поставлено на конвейер, цены заметно снизились, и сама я в год своего рождения стоила не больше, чем средний автомобиль.

Естественно, все хотели, чтобы их дети были красивыми, и очень часто делали их на кого-нибудь похожими. Поэтому самым дорогим товаром стала внешность ныне живущих людей. Некоторые богачи были готовы отвалить целое состояние только за то, чтобы их дитя-робот выглядело точь-в-точь, как какая-нибудь супер-модель или фигурист. Наследники покойных знаменитостей так же не дремали, и тут уже не действовало прежнее авторское право, заканчивавшееся через пятьдесят лет после смерти. Внешностью предков могли торговать целых три поколения потомков. Во времена моего раннего детства были очень частыми скандалы с подпольными робо-мастерскими, где особо красивых детей изготовляли для небогатых клиентов. Иногда несчастным родителям удавалось за время следствия кинуть клич и с помощью народа собрать сумму, нужную для выкупа прав. Но порою денег так и не хватало, и тогда суд лишал несчастное дитя знаменитого лица и, более того, за нарушение закона не позволял сделать хотя бы стандартное. У нас в округе тоже попадались такие дети-роботы с пустой металлической болванкой вместо лица. Сперва я брезгливо сторонилась их, но папа быстро объяснил мне, насколько они несчастны, и я стала относиться к ним так же сочувственно, как к инвалидам.