Семнадцатая осень после конца света (СИ) - Старых Зоя. Страница 23

Туман полз по сапогам. На снег он был не похож. Сид ждал, одной только силой воли заставляя себя оставаться на месте.

- И что? – уточнил он, когда дым остановился на уровне его колен. – Я что сделать-то должен?

В книгах про такое не писали. Разве что в тех, в которые не верилось – даже до Этого не могло такого происходить. Сид и не верил, предполагая, что истории эти – нечто наподобие сказок, которые рассказывают детям на ночь. Вот в сказках туман вполне мог разговаривать, а тут, в белом коридоре, он висел у сидовых ног и ничего больше не делал.

Не звал, не просил, не приказывал, не внушал.

Висел и все тут.

Вереница пошевелил ногой – как кисель размешал.

- Меня там, наверное, уже на виселицу определили, - недовольно заметил он, подумав, что вполне возможно, так оно и есть. Это если поверить, что тело в одном месте, а он в другом. Верить в такое не хотелось, но за неимением иных идей Сид готов был согласиться и на эту.

- Слышишь, ты?

А потом Сида посетила еще более неприятная мысль. Что если на самом деле белый туман был не более чем белым туманом, и он, как идиот, с туманом разговаривает. И что вообще – он попал в белый коридор по ошибке, и это ничего не значит, и это не судьба, а просто такой сон, и нос у него просто так отнялся. Может, он и не был рассчитан на всю жизнь.

Вот теперь стало страшно. По-настоящему страшно, так, что затошнило и едва не вывернуло. Ноги подогнулись и Сид уселся в туман. Теперь тот дошел до груди, где плескался, поблескивая меленькими искорками.

- Чтоб тебя, - сплюнул Сид и понял, что у него не хватает духа даже выругаться.

Прошла минута, может, даже целых пять. Ничего не менялось. Отчаяние от Сида постепенно отступало, зато вернулась головная боль, и она была сильной.

Коридор не менялся. Никто не пришел.

Сид засобирался бы обратно, вот только плохо представлял, возможно ли это вообще. Понятно, что переместили его помимо своей воли, взяли да и перелили, как молоко из ведерка. Как если бы Вереница был этим молоком. А кто был молочником?

Или не было никого, и случилось все просто так, словно второе Это, и что хочешь теперь, то и твори?

Сид бы еще посидел, поразмышлял, но ситуация как-то не склоняла. В конце концов, вдоволь налюбовавшись плескавшимся вокруг него туманом, Вереница встал, сердито распихал дымку ногами и пошел вперед, попутно не забывая поглядывать и себе за спину. Туман не набрасывался.

Но следом полз, не отставая. Видимо, на полу ему было не удобно, так что он перебрался на стену, а потом и вовсе решил стелиться у Сида над головой. А тому было теперь интересно, где может быть такой коридор на самом деле. Нет, ни единого целого города не осталось. Сгорели все до единого, расплавились и растеклись, а что вдруг осталось – стояло теперь обугленными остовами и смердело ядовитым дымом за много километров. Значит, не в городе. Но где тогда?

Сид не знал. В одном был уверен точно – в его собственной голове таких мест быть не может. Ни в одном из снов. Потому что он не мог видеть того, что не знал, как выглядит.

Он решил верить, что это все-таки судьба.

А если и нет, кто мешает ему заблуждаться?

Как говаривал Дедуля, заблуждаешься ты в любом случае, вопрос только в том, сколько еще людей заблуждаются точно так же. Если мало – ты изгой, преступник. Не хочешь? В отшельники подавайся и дело с концом. Если много – ты часть стада. Не нравится?

Что говорил Дедуля дальше, Сид не очень-то запомнил, потому что старый Мирослав Вереница отошел в мир иной через восемь лет после Этого, и воспоминания о нем уже поистерлись. Вроде бы, это был высокий старик, седой, лысоватый, но с удивительно черными усами, такими, что казались наклеенными. И был у него карабин, со второй мировой и до самого Этого пролежавший на чердаке избы, завернутый в брезент, а потом извлеченный на свет божий.

И уж Сид знал, до чего часто этот карабин давал осечки.

Итак, от Дедули остались паршивая винтовка с ремнем, конь, совсем дряхлый, пал еще раньше, чем Сид добрался до первой деревни на Севере, да набор изречений на любой случай жизни. Сид их вслух никогда не произносил, но сам руководствовался исправно.

Жаль, Дедуля ничего не говорил о том, как действовать, если оказался с отнявшимся нюхом в каком-то белом коридоре, над головой ползает то ли разумный, то ли нет туман, и не знаешь даже в теле ты или на небесах.

А впереди оказалась дверь.

Ее не было, Сид точно помнил, не было. А потом просто стала дверь. Не возникала из воздуха, не выдвигалась из стены. Туман дополз до нее и стек в щель, которой, как понял Вереница, приглядевшись, не было и быть не могло.

- С ума я сошел, вот и вся задачка, - решил Сид и пощупал дверь.

Гладкая. Как и все здесь. Белая, разумеется. Прохладная, скользкая. Непрозрачная. Закрытая.

А если ногой?

Оказалось больно даже через толстый меховой сапог. Сид запрыгал на уцелевшей ноге, бранясь и сплевывая. Дверь, в ответ на удар, который свалил бы с ног и небольшую лошадь, даже не потрудилась загудеть.

Отпрыгав, Вереница уселся под дверью на пол, обхватил одной рукой гудящую голову, другой принялся растирать отбитую ногу. Может быть, дверь откроется сама. А если нет – у него ведь есть возможность пойти в другую сторону. Правда, Сиду казалось, что там точно такая же дверь.

Веренице приходилось плавать, и хотя получалось у него это более чем скверно, в случае чего удержаться на воде он мог.  Но Сид уж никак не ожидал, что эти хлипкие навыки пригодятся ему в белом коридоре, который почему-то перестал быть коридором и сделал это как раз, когда измученный и злой Вереница решил прилечь на полу. Не в ожидании нового и занимательного поворота колеса бреда, но просто, чтобы отлежаться да поразмышлять. Лучше думалось всегда лежа.

Барахтаясь в белой безвкусной воде, Сид думать мог,  но только о жизненно важных вещах. Например, по предыдущему уроку плавания, случившемуся, когда Изверг поскользнулся на высоком берегу ледяной речки, Сид точно помнил, что мокрая одежда должна тянуть вниз. И для начала, она должна быть мокрой.

Меховые сапоги, штаны, дубленка – все, что находилось в воде, оставалось сухим. С другой стороны, вода, заливавшаяся ему в рот и нос, была вполне мокрой и настоящей. И пару раз он уже едва не захлебнулся.

Вереница чихал, плевался, сучил руками и ногами, попутно пытаясь выискать хоть что-нибудь – уцепиться.

И это было даже не смешно. Кругом молоко, а кроме него ничего не разглядеть, особенно  такими глазами. А нюх… да что теперь нюх. Пора перестать на него надеяться.

Родись Сид Вереница лет на двадцать пораньше, он, едва начав тонуть, первым делом закричал бы «Помогите!». И может быть, ему бы даже помогли.

Сид, который надеяться на чью-то помощь был не приучен, додумался орать только тогда, когда сделать это едва представлялось возможным. В горле у него жгло от набранной через нос воды, а вместо крика получалось бульканье.

И отчего-то казалось, что кто-нибудь обязательно услышит. Даже такой своеобразный призыв, в сущности, страшное богохульство.  Сид повторил, потратив последние глотки воздуха, запасенные в гудящих легких.

Потом пришлось вдохнуть. В тот момент, когда Вереница вытолкнул себя на поверхность молочной воды, расширил ноздри, уровень воды возрос. Резко, без объяснений, без всякого предупреждения. Накрыло с головой, много выше.

Сид видел, что через воду как-то проникает свет из коридора. Видел свои руки, цеплявшиеся за ничего. И как не напрягал саднящие глаза, не видел дна.

Холодной вода не была, скорее даже теплой. Малое облегчение, если нечем дышать.

Ричи бы на его месте молился. Сид, исчерпав запас и возможность ругаться, даже мысленно молчал, не то смирившись, не то успокоившись.

Нырять он никогда не пробовал. Но по ощущениям, еще полминуты, и окончательно стемнеет в глазах. А потом Сид кончится.

Эта мысль прошлась по вялым мозгам раскаленным метеоритом. Испугавшийся Вереница замахал в воде руками, выгребая на поверхность. Хоть куда-нибудь.