Муж мой - враг мой (СИ) - Ясная Яна. Страница 35
Почему-то это невинное движение отзывается роем горячих мурашек по телу, и я жмурюсь и взываю к Матушке-Искуснице, прося сил и выдержки, и позволяю развернуть себя спиной.
Но с закрытыми глазами глазами не становится легче. Герцог… Нет, Алиссандр! Он разбирает шнуровку платья, попутно целуя меня то там, то здесь — и поцелуи легкие, как лепестки, ложатся на плечи, на шею, на позвоночник, и я чувствую каждый из них маленькой печатью.
Он ведет ладонями по мне, и руки, горячие, крепкие, надежные. сгоняют с меня платье, как воду. И я переступаю через него — будто выхожу из воды.
Одежда сползла с меня слой за слоем, пока я не осталась лишь в нижней рубашке и панталонах.
И шпильки покидают прическу плавно, неторопливо. Томно.
Одна за одной.
Узел волос какое-то время еще держался в порядке, чтобы потом в один миг развернуться покрывалом, рассыпаться волнами.
Где-то за стенами замка снегопад, и потрескивает мороз. Где-то за стенами замка поет ветер.
А здесь в покоях герцога Вейлеронского тепло, и в карих глазах пляшут, пляшут бесы — и от их пляски у меня сбивается дыхание и густеет кровь.
Мой мужчина разбирает мои волосы — ворошит каштановые с рыжиной пряди, чешет их руками, словно гребнем, пропускает сквозь пальцы текучий шелк, как самая заботливая служанка.
Никогда ни от одной служанки у меня не бежали горячие искры по коже. Не грохотала в ушах кровь.
И кто-то, у кого еще хватает сил и воли думать, но уж точно не я, вдруг понимает, почему Анабель так рвалась утром непременно мыть мои волосы, а еще все лила мне на макушку воду, приговаривая русалочьи бормотушки, а Нита всегда считавшая это глупостью, только ревниво смотрела со стороны, требуя получше умывать. Наглые девки наверняка думали про сегодняшний вечер! И уж знали о том, что будет, побольше меня!
Тело немеет, непослушное, тяжелое. Мне страшно и сладко. Мне… медово. Мой мужчина разбирает мои волосы — и от каждого его движения я словно узнаю себя. Словно возвращаюсь домой.
А он целует там, где только что гладил, и гладит там, где целовал — и у меня плечи и шея, спина и затылок горят от его поцелуев, и что-то внутри тоненько дрожит, когда крепкие ладони обхватывают меня за талию и ставят на пуфик — попутно разворачивая лицом к мужу.
— Ваша светлость! — выдохнула я в поцелуй, невесть чего испугавшись, и он засмеялся.
И поцеловал угол рта. И глаза. И щеки. И заправил за ухо непослушную волнистую прядь. И поцеловал висок.
— В спальне, — прошептал он между поцелуями, — вы вполне можете обращаться ко мне на “ты” и по имени. — И снова горячие губы скользят по моему лицу, и лицо горит. — А “Алиссандр” вполне можно сократить до “Лис”!
“Лис? Лис… какой ты Лис?” — мимолетно удивилась я, пытаясь совместить в воображении солдатски-прямолинейного Вейлерона и это имя, и тут же забыла об этом, потому что после долгой артподготовки рот мужа наконец накрыл цель.
Он поцеловал меня крепко, глубоко, и у меня за спиной словно распахнулись крылья — вот-вот улечу.
— Теперь ваша очередь, ваша светлость, — выдохнул он, отстраняясь.
И я послушно потянулась к нему сама.
И поцеловала.
И обвила руками шею.
И зарылась пальцами в волосы, густые и жесткие…
Целовать кого-то самой — это, оказывается, не то же самое, что принимать чужой поцелуй.
У моего мужа на подбородке и щеках щетина, она колется — и это почему-то приятно.
У моего мужа узкие губы, и они послушно раскрываются мне навстрестречу, и он вздрагивает, когда я, повторяя за ним же, прихватываю губами сперва верхнюю, потом нижнюю.
У моего мужа совсем нет выдержки — он стонет, стоит его лишь чуть-чуть прикусить!
И я смотрю него торжествующе и свысока. С пуфика.
И он беззвучно рассмеялся в ответ, глядя на меня сквозь ресницы, короткие и темные, и продолжил смеяться, уткнувшись лбом мне в ключицу и оплетя меня объятиями:
— Мне нравится ход ваших мыслей, ваша светлость! Но вообще-то, я имел в виду, что мне тоже нужна ваша помощь, раз уж здесь нет моего камердинера. Разденьте меня, тэя Нисайем.
Во рту мгновенно пересохло, а мысли заметались заполошными канарейками: что?! Я?! Но… Я не смогу! Нет-нет-нет, я же никогда! Я не такая! Я не посмею! Я просто не посмею! Я…
Я гордо вздернула подбородок и, глядя на герцога Вейлеронского из-под ресниц и свысока (пуфик-пуфик!), надменно сообщила (внутренне обмирая от собственной смелости):
— Ниса. И ты тоже можешь звать меня по имени и на “ты”!
И я чуть не утонула в расширенных зрачках Вейлерона, когда он повторил:
— Раздень меня. — Негромко и хрипло. — Ниса.
Медленно.
Пробуя и смакуя это “ты” и “Ниса”.
Я не выдержала и опустила ресницы, берясь за первую пуговицу...
Очень неудобно раздевать мужчину, который ничуть не помогает тебе, а сплошь мешает — целует руки, пряди волос, бодается лбом и ловит губы...
Нечеловеческие условия труда!
Пальцы путаются в петлях, кисти застревают в рукавах, и вот вот мне смущения уже не больше, чем азарта и смешливого недовольства.
Но я все же робею, запуская ладони под белую ткань рубашки, чтобы провести руками по плечам — горячим, широким, тем, за которые я вчера так отчаянно цеплялась. По рукам, по твердым мышцам…
Рубашка стекла на пол белой кляксой и я, помедлив, положила ладони на твердую мужскую грудь, мимолетно отметив, как часто она вздымается, и как бьется под моей ладонью сердце.
Взгляд невольно скользнул вниз и я отчаянно покраснела. Нет, нет и нет! Я не буду снимать с него брюки!
Алиссандр читал мысли, не иначе, потому что вдруг снова тихонько рассмеялся, притягивая меня к себе, впечатывая в большое, горячее тело, целуя так, что воздуха стало не хватать.
И кружится голова, и дрожат руки, и ноги становятся слабыми настолько, что отчетливо становится ясно: с этого пуфика я скорее упаду, чем сойду.
Хорошо, что у меня есть муж.
Надежный, крепкий муж, способный взять меня на руки и перенести из будуара через мою спальню — прямиком в свою, не дав неверным ногам ни единого шанса уронить свою хозяйку.
Полезный это зверь в хозяйстве — муж!
...но сгрузил он меня не на кровать, как я ожидала, а рядом.
Поставил на ноги и в ответ на удивленный взгляд — пояснил.
— Мы еще не закончили, — и он провел кончиками пальцев по краю сорочки, щекотно, едва задевая кожу. — Но, полагаю, дальше ты — и я — справимся самостоятельно.
И он взялся за пуговицу на брюках.
А я…
Я отвернулась. Повернулась спиной, но подцепила край сорочки непослушными пальцами, потянула наверх, чувствуя как ласкает воздух обнаженное тело, съежившиеся соски. Нырнула в ворот, протащила ткань сквозь копну волос, и та на несколько мгновений открыла спину, чтобы потом снова спрятать ее густым пологом.
Вздохнув, я потянула завязки на панталонах.
Когда и они сползли на пол бесполезной тряпкой, я испытала острое желание прикрыться, погасить свет, сбежать под покровом темноты…
Мужские пальцы отвели волосы с плеча, щекотно провели по позвоночнику вниз, а потом вверх.
— Тебе нечего стесняться, Ниса. Ты прекрасна.
“Ты прекрасна”.
Такие простые слова. Но от них разливается тепло в груди, и руки уже не тянутся прикрыть все стыдное, и несмотря на то, что щеки горят, как будто я весь вечер просидела слишком близко к камину, я поворачиваюсь.
И Алиссандр делает шаг вперед.
Его тело совсем не похоже на мое.
Мое — маленькое и мягкое, слабое, поддатливое. Его — большое и жесткое, с силой, свернувшейся под кожей жгутами мышц. И несмотря на то, что оно вдавливает меня в постель, мне не тяжело и не неудобно. Мне — именно так надо.
Я вдруг понимаю, что мне нравится чувствовать эту силу. Гладить ее. Целовать…
Мне уже ничего не страшно, и я, увлекшись, с чувством лизнула темный плоский сосок, и в то же мгновение выгнулась с тихим стоном.