У дикарей(Рассказы. Совр. орф.) - Носилов Константин Дмитриевич. Страница 2

А то вдруг налетит на нас стадо пестрых, красивых гаг, с таким милым задушевным говором, с таким чудным оперением, что, кажется, не налюбуешься ими. Большое, шумное стадо гаг, нарочно проносящихся над самою лодкою, чтобы рассмотреть, кто там плывет, поворачивает еще не раз из любопытства, когда помашешь ему рукою.

Жаль поднять ружье и выстрелить в такое стадо. Не хочется нарушать этой тишины. Не хочется обижать это доверие к человеку.

В созерцании этой картины незаметно проходит время; мы недалеко уже от мыса Салэ; самоеды говорят, прищуриваясь, что видны уже берега Шараповых Кошек, но над ними навис густой туман, и я ничего не могу рассмотреть даже в бинокль, кроме каких-то словно ледяных торосов, поднявшихся в воздух. Это не острова, а словно подводные мели, протянувшиеся длинной узкой косою в море, вдоль берега; быть-может, старые берега этого полуострова, давно уже смытые морем.

Это и есть место крушения славного «Ермака», на котором плавал в шестидесятых годах молодой штурманский офицер гр. Крузенштерн, потерпевший здесь крушение, и спасенный вот такими же самоедами, какие ехали теперь со мною на эти Шараповы Кошки.

Они хранят еще в этой полярной тундре самые живые о нем воспоминания; они рассказывают об этом событии, как будто оно было только вчера; они опишут вам не только его, но и его громадную сенбернардскую собаку; они подробно расскажут вам всю историю его спасения, где это было и как, словно это было на их глазах и не так уже давно, чтобы они могли это забыть.

Страна их так бедна событиями, что они сохраняются в их памяти целые столетия. Жизнь их так бедна, что эти события у них передаются как легенды, из поколения в поколение; страна их так бедна воспоминаниями, что они не могут удержаться, чтобы не передать своему случайному спутнику то, что знают.

И, слушая их рассказ, я был уверен, что они также живо будут передавать впоследствии и мое путешествие с ними на этой лодочке к Шараповым Кошкам, быть-может, через целые столетия — в виде легенды.

Живая летопись этих полярных, пустынных стран, в устах этих детей природы, не нуждается ни в пере, ни в бумаге: она правдиво, характерно, по-своему передает события, перемешанные с их взглядами, верованиями, суевериями, превращает их со временем в легенду.

Где-то тут, на этом мысу Салэ, по их словам, есть камень. Он называется ими уже камнем Крузенштерна, вероятно, положенным им для определения широты или места своего крушения; но камень уже превратился в священный камень и обоготворяется ими; они даже поклоняются и приносят ему жертвы.

Странный народ, связывающий решительно все с своим суеверием. Высокий курган, который поднялся на их плоской, однообразной тундре, поражает их воображение; оригинальное очертание берега объясняется ими по-своему, игрою злых и добрых богов; камень, случайно занесенный ледниковым течением в эту страну мхов и глины, появления которого они не могут иначе объяснить, они считают прихотью богов, которым обязательно нужно тут приносить жертвы.

Я скоро привыкаю окончательно к этому плаванию среди льдов; мне кажется, что мы у берега, мне кажется, что мы не в море, порою мне даже хочется выпрыгнуть на эти белые, снежные, ледяные берега, побегать по ним, согреться от сырости и холода, которые уже забрались под мою одежду.

Но мои проводники не позволяют мне этого, они говорят, что эти льды опасны, что они могут затереть нас и унести в открытое море и выбросить там, что нужно торопиться поэтому и скорее пробраться к проливу Шарапову, тем более, что там висит густой туман, и нужно попасть туда, пока он совсем не опустился на землю.

Я спрашиваю их, что будет с нами, если унесут нас льды, но и это, по-видимому, также им знакомо и ими испытано, как самое наше плавание.

Они говорят, что с ними есть ружье и припасы; они уверяют, что трудно человеку умереть с голода, даже носясь неделями по морю, так как в нем, среди льдов, много разной птицы и зверя морского, съедобного; а быть захлестнутыми волнением они не боятся, потому что их спасете — эти же самые льды, которые вечно кружатся в этом море и когда-нибудь да вынесут человека к берегу, если не перебросят и не поднесут куда-нибудь к Новой Земле или к острову Вайгачу.

И они говорят об этом ровно с таким же спокойствием, как о плавании среди льдов к Шараповым Кошкам.

Они не боятся даже самой бури в этом ледяном море, когда льды набрасываются друг на друга с грохотом, осыпая друг друга обломками и снегом; когда льдины качаются, как в люльке, на этих волнах, стонут и скрежещут своими ледяными краями и трещинами, и словно грозят смерть. Нужно только терпение и смелость, чтобы в подобном случае выбраться на большую льдину, втянуть лодку и укрыться от сильного ветра за крепким высоким торосом льда.

А там, Бог даст, утихнет буря, льды снова будут повиноваться только одному течению и ветру; море необширное, окружено чуть не со всех сторон берегами; все куда-нибудь вынесет лед и прижмет к берегу, чтобы можно было найти человека.

Но нужно торопиться к Шараповым Кошкам, они уже недалеко, и если бы над ними не этот густой туман, который в тихое время вечно сопутствует льдам Карского моря, то можно было бы их видеть. Но у самых Шараповых Кошек — маленькое затруднение: мы никак не можем приблизиться к ним; льды затерли их, загромоздили их низкие берега громадными ледяными торосами; мы нескоро находим проход к ним между льдами, но проникаем наконец в их маленькую бухту, чтобы остановиться.

— Вот и Шараповы Кошки, — говорят мне мои проводники, и я выскакиваю на лед, выхожу на берег и вижу под ногами, — вижу, как признак земли, беловатый песок, выкинутые высохшие водоросли и массу раковин, которые так и хрустят под ногами.

Впереди как будто земля, только занесенная еще глубокими снегами. Но дальше, действительно, уже остров, с темными проталинами земли, с невысокими песчаными холмами, с тем знакомым ландшафтом тундры, который так характерен для этой пустыни севера.

Вытаскиваем на берег лодку, закрываем ее парусом, чтобы в нее не проникли песцы — эти полярные воришки, поедающие решительно все, и отправляемся, захватив легкий завтрак на случай долгой ходьбы, на Шараповы Кошки.

Это какие-то дюны песчаные, глинистые, размытые морем или уже смытый берег земли, с невысокими холмами, с жалкой травой, с следами зверя и птицы, отпечатанными на гладкой глинистой почве, с многочисленными бухтами, заливами, которыми их изрезало море. Оно и посейчас еще замывает его во время подъема воды или сильной бури. Кое-где видны следы человека и зверя: кости выброшенного морем кита, белые, пористые, громадные; замытое дерево, принесенное разливом рек из Сибири; доски разбитого судна, с незаржавевшими еще гвоздями; следы жилья человеческого — стоянки самоеда — с углями и обгорелою красною глиною, с следами копыт оленя.

Странное впечатление производят они здесь, на этом необитаемом островке, словно мы открываем следы первобытного человека. И удивительно кажется, что следы эти не уничтожены временем, не смыты волнами и ветром. Это можно только объяснить тем, что в продолжение всего года все здесь закрыто снегами и льдами.

На одном низменном, открытом к морю, берегу мы неожиданно находим целый скелет кита; кое-какие кости и громадные толстые позвонки его уже растащены, кое-что поедено песцами и медведями, но в общем он прекрасно представляет это чудовищное животное, вероятно, выброшенное сюда морем. А в песке, которым замыло его, еще посейчас видны мясо, высохшая кожа и остатки его поместительного желудка.

Громадное животное протянулось по берегу как разбитое судно. Его ребра прекрасно сохранились, но белые пористые кости уже обглоданы начисто бурями и ветрами и выщелочены водою; а в одном месте, среди костей, уже свито жилище полярной лисички. Вероятно, она целые годы, если не десятилетия, жила тут с своим многочисленным семейством, питаясь громадною тушей, посланной ей на этот голодный остров самим морем.