Перстень для Гелены. Рассказы о любви (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна. Страница 15

— Нет, обустроимся подальше, — проговорил храмовник задумчиво, — видишь, маяк?

— А смотритель нас не…

— Там нет смотрителя… — наклонившись, Бранд смахивал песок с плит, читая надписи, — …только трубы для земляного масла, фонарь и часовой механизм. Раз в неделю приезжают из города его завести. Нашел… — он повел пальцем, повторяя изгибы бороздок, из которых складывались буквы. Иди сюда.

Оставив коней привязанными к решетке окна часовни, Яан подошел.

— «Энлиль-капитан», — по слогам прочел он. — Если это тот — повезло, долго жить будет.

Надгробие Яану понравилось: простая плита с врезанной в мрамор позолотой. Видно было, что он ней заботились — стирали песок и полировали.

— Это черное колдовство — ставить плиту прежде смерти. Если камнерез подтвердит, что тамкар сам ее заказал…

Яан споткнулся взглядом о пучок растений, заткнутый за медную решетку фонарика — точь-в-точь такой, как тот, что держала в руках слепая, нарисованная Шаммурамаш.

— Дай! Черт с ним, с похмельем.

Бранд догадливо протянул ему вонючий шарик. Крысяка покатал сефт на языке, и мир сразу же сделался выпуклым и ярким, словно в детстве. Накатила бесшабашность. Но храмовник уже пристально вглядывался в землю. Надгробия защищали от ветра, и между ними отчетливо сохранились маленькие следы. Ун Рабике поставил рядом для сравнения свою ногу — следы явно принадлежали женщине или даже ребенку, но глубоко вдавились в песок — словно их хозяин нес на себе непомерный груз. Следы вели к плите Энлиля и от нее, путаясь и накладываясь друг на друга.

— За ней!

— Собственно! — вдруг удивился Яан. — А с чего мы решили, что слепая и тварь вместе?

— Зеркало не лжет, я говорил. А если это тебя не убеждает — вспомни, где Сонька собрала жемчужины. Такие же, как в моем видении.

На окраине кладбища след почти исчез, затертый ветром, но подаренная сефтом ясность зрения позволяла без труда находить его снова и снова — в неприметной впадине за щеткой ковыля и полыни, возле отбросившего тень большого камня… Неровная цепочка вмятин уводила в сторону маяка. Бранд то и дело с тревогой оглядывался на заходящее солнце.

Сперва сделался резче обычный у моря запах гниющих водорослей, ракушек и соли, и только затем стал виден возле уреза воды наклоненный корпус. Корабль давно лишился мачт и глубоко зарылся в песок, вздернутую корму его освещали косые розовые лучи. Даже издали были хорошо различимы буквы из позеленевшей меди. Их сохранилось всего три: «Р…ан». След вел к кораблю.

Вблизи стало явственно видно, как поработали над барком непогода, время и, возможно, чьи-то жадные руки: позеленевшая обшивка из медных листов, наклепанных на дерево, почти везде была содрана… из провалов нутра ребрами выпячивались шпангоуты… задрались кверху сломанные бимсы… Закинув голову, Яан обходил барк со стороны моря, по отдельным уцелевшим кусочкам представляя, как же он был хорош. А теперь — не годился даже на дрова.

Совершенно ржавый якорь, разложив змеиными кольцами цепь, упирался лапами в песок. Ун Рабике споткнулся об него, когда Бранд произнес:

— «Рован».

Имя барка повторялось и над якорным клюзом, на этот раз на проржавевших заклепках удержались «о», «а» и «н».

— Что?

— «Рован», барк Энлиля.

— Оан!! — Крысяка тряхнул храмовника за плечи. — Ну конечно! Каллат «р» и «в» не выговаривала, да и мяуканье ваше… Рован!!!

— Не может быть…

Они стояли в тени перед ростровой фигурой, поддерживающей бушприт. Фигура была резана из темного дерева чуть выше, чем в рост человека, и даже сейчас сохраняла изысканную прелесть: хрупкая женщина со вскинутыми руками и напрягшимся телом, летящее платье и волосы… прямая шея, твердый подбородок… — и провалы выжженных глаз.

Стиснув зубы, мужчины разглядели шрам от ножа на открытой груди… синие чешуйки краски, сохранившиеся в складках платья… ямки на вороте и подоле, в которых кое-где уцелели жемчужины… след собачьих зубов пониже гладкого колена.

— Что будем делать?

— Сожжем. Рован, прости!

Сразить дракона

Кой черт понес меня в шесть утра к мусорке? Не представляю…

Хотя нет, представлял отлично, что будет, когда родители вернутся из отпуска и увидят, во что превратилась квартира из-за моей страсти к ночным посиделкам и творческому беспорядку. А погнало меня так рано, потому что ненавижу встречаться с соседями. Кивать, здороваться, выслушивать сочувственные вздохи и ахи за спиной. Ну, не вышел я внешностью. Подумаешь, бывает.

— Эй, паря, закурить дай!

Я затолкал в бачок мешки и обернулся к бомжу.

Он мне даже понравился — ну, если не подходить близко и дышать ртом. Гордая личность — в камуфляжной куртке на голое тело, джинсах с пузырями на коленях и растоптанных ботинках. Лысину на темени окружали сальные кудри вольного художника, спускаясь до плеч. А в руке висела полосатая польская сумка для «челноков», невероятно грязная. И профиль был орлиный — не у сумки, у личности без определенного места жительства. Он все время шеей вертел (похоже, она у него чесалась), показывая мне то профиль, то анфас. Или фас?

— Огоньку не найдется?

Я выцепил из нагрудного кармана мятую полупустую пачку, вытряхнул половину сигарет в длань просителя. Полез за зажигалкой.

Бомж опять покрутил головой:

— Не, не надо. У меня своя есть!

Он вытянул и развернул черный, заскорузлый носовой платок, и у меня — как пишут в книжках — сперло дыхание.

Зажимая платком хрупкий хвостик, бомж держал в руке потрясающе, обалденно, невозможно прекрасного каменного дракончика. Такими только стол олигарха украшать, или туалетный столик его жены, дочери и тещи. Э-э, ну, если я хоть немного понимаю в олигархах. Был дракончик размером с ладонь. Вишневый камень светился на просвет. Или коралл, или розовая яшма — я точно не знаю, о них только в книгах читал. А поверх отблескивали тонкие слюдяные чешуи. На спинке гребень и по бокам две полоски — как сложенные крылья. И вытянутая шея с продолговатой мордочкой.

— Т-ты… украл? — когда возможность дышать вернулась, выдавил я.

Бомж фыркнул:

— Не. Тут, за помойкой, нашел. Третьего, что ли, дня. Или выкинул кто, или сама сбежала. Счас с людьми погано обращаются, не то что с животиной. Ты аккуратнее, шмальнуть может.

Он поднес сигарету, и дракончик, словно подтверждая его слова, зажег ее мелкой струйкой огня.

— Давай, прикуривай. А хошь, тебе Тортилу отдам?

Меня умилило в бомже знание детской классики.

— Но она же не черепаха.

Бомж пожал широкими плечами:

— Да мне посарайно. Давай на пузырь — и твоя.

— Но ты же ее бесплатно нашел!

Мужик прицельно сплюнул мне на кроссовку:

— Ты что, еврей?

— Почему?

— Торгуешься.

Я обреченно полез по карманам. Все купюры оказались мятые, как моя жизнь. Но, выцарапав из-за подкладки мелочь, я как раз наскреб нужную сумму.

— В платок заверни, — деловито посоветовал бомж. — Жжется.

Платка у меня не было. Я стянул на ладонь рукав джинсовки и ухватил им дракончика.

— Ну, бывай, паря.

Бомж развернулся к арке, а я, стыдливо оглянувшись, нырнул в подъезд. Дракошка не жглась, просто покалывала немножко — все же хорошая ткань джинса.

Дома я вытянул из плиты противень и усадил Тортилу на него. Протер подолом рубашки очки — мама боролась с этой привычкой, только совершенно напрасно, уселся перед противнем, поставил локти на стол и положил подбородок на сомкнутые ладони:

— Ну, привет… Тортя… Интересно, кто ты? Дракон, сбежавший из сказки? Потому что был слишком маленький, и все пытались тебя слопать?..

Тортила презрительно фыркнула, выпустив струйку пламени.

— Или разведчик инопланетян, изучающий человечество?

Я поскреб лоб над правой бровью.

— И может, ты вообще мальчик, а не девочка? И что с тобой делать? Как сказал бы кот Матроскин, сдать в клинику для опытов?