Мое королевство. Бастион (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна. Страница 25

— Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее поверят, — ухмыльнулся Даль.

— Я… я это так не оставлю! Вся общественность узнает. Мы организуем пикеты, демонстрации. Мы дойдем до Круга! Далеко не все там одобряют ваши методы и вашей самозваной государыни! Мы подписи соберем…

— Вам лучше придержать язык, госпожа Залевич. А то…

— А то что? — перебила она дерзко, выбираясь из кресла и вытягиваясь в рост. — Измыслите клевету обо мне? Натравите цепных псов?! Вы, комиссар, вы обязаны защищать закон, а не эту… это извращение! Чудовище! Выдумку, посмевшую прикинуться настоящей! Жена Сана умерла, он был в отчаянье! Он любым способом хотел ее воскресить! И не знал, что порождает чудовище, от которого сам откачнется в страхе! Не знал, что она тоже поднимет руку на Создателей! Из голимой ревности станет отравлять жизнь ему и несчастной Арише. Унижать, преследовать… Веригами висеть у него на шее. А то бы ни за что и никогда не выдумал эту ошибку! Эту бессовестную бабу, посмевшую…

Рука Даля оказалась быстрее языка. Мята плюхнулась назад в кресло, держась за щеку рукой, глотая злые слезы.

— Это вам с рук не сойдет… — прохрипела она.

— Посмотрим, станет ли кто-то устраивать пикеты и собирать подписи ради вас.

Комиссар распахнул двери в приемную:

— Охрану сюда! Зина! Документы на взятие под стражу моны Залевич по статье об оскорблении государыни.

Он холодно смотрел, как попытавшейся рыпнуться Мяте заводят руки за спину, как надевают наручники и как выводят, пригибая к полу, пинками задавая направление. А потом долго мыл руки и рукомойника, тщательно вытирал вафельным полотенцем каждый палец, брызгался одеколоном, этими привычными действиями пытаясь привести себя в равновесие.

Вызвал служебное авто и отправился в Твиртове увидеться с Хранителем.

Феликс Сорэн был у себя в мастерской. «Звон старинных часов, как капельки времени»…

— Ошибка? Чудовище? — Хранитель отложил масленку. Провел ногтем по шестеренке. — Можно подумать, Халецкий здесь единственный бог… Разумеется, с такими умонастроениями надо заканчивать. Если вам, Даль Олегович, не претит сыграть Сана еще раз… выставьте его перед лицом толпы не жертвой, а гадостью. Пьяный дебош, девки… Напрягите фантазию. У Создателей и так не лучшая репутация. Подберите кусочки из его напечатанных книг и инсценируйте оные доходчиво. Чтобы вызвать гнев. И чтобы это совпадение было заметно. А Мята? Что же… на войне как на войне. Терпите.

Даль фыркнул.

А вернувшись в кабинет комиссариата, плотно задумался. Из пяти подростков, якобы погибших с Саном в Бастионе, проявили себя пока трое. Но Крапивину удалось схватить только одну, Воронцову-Адашеву, и то с подачи канцлера Круга. Прочие двое помаячили и ушли. Значит он, Даль, был недостаточно проворен, проявил халатность и несоответствие занимаемой должности — тут комиссар фыркнул и вытер с губ слюну, — и если Арише тоже удастся уйти неким чудом или злобным промыслом недоброжелателей государыни, он, Даль, останется с пустыми руками. По коже даже мурашки пробежали. Не-ет, Аришу он не упустит. Задушит в себе остатки совести и поступит, как советует Хранитель. Но только в случае, если Ленцингер с Кривцом уйдут через мережу, а остальные два подростка не проявятся.

Может он, Даль, погорячился? Может, Залевич была бы полезнее на свободе? Ну, это как раз исправить не поздно. Пусть остудится. Пусть подельники засуетятся и ошибок наделают. А после можно и отпустить под залог до суда. Когда выяснится, куда вострит лыжи Ариша со свежеобретенным хахалем.

— Двое-двое… — комиссар достал из сейфа две тощие папочки и раскрыл верхнюю. На него исподлобья пялился светлыми глазищами с раскрашенной фотографии вьюнош двенадцати годов. Белокурый, по-девичьи прекрасный, с загнутыми светлыми ресницами — девушке под стать. — Так вот ты какой, Вырезуб Эдуард Львович… Вот маменька его, Зои Петровна, — он вытащил следующую фотографию. На плотном картоне с вырезными зубчиками стояла в рост, опираясь на кресло, женщина в широком черном платье с обручами, со строгим воротником под горло и с почти неприметной грудью. Прическа тоже была строгая, волосы гладко зачесаны и собраны в дулю на темени, не торчит ни единой кучеряшки. Лицо тяжелое, с волевой челюстью. Нос широкий, глазки почти скрыты тяжелыми веками. И выражение лица неприятное, упертое какое-то.

Странно, — подумал комиссар, — как Зои, так непременно дура. Ну не то чтобы вовсе и не в житейском смысле. Интересно, что такого углядел в ней Вырезуб Лев Сергеич, чтобы повести под венец? Эдя внешностью пошел в отца.

Даль читал дальше. Сыскари постарались, дело семьи Вырезуб читалось, как роман.

Несмотря на некоторую субтильность, Лев Сергеич был боевым офицером, участвовал в первом и втором искоростеньских походах, был ранен, определен к лечению в столице и там обнаружил в мужеподобной Зои надежный столп, а потом и вовсе женился, поскольку мамзель оказалась беременна. Надо сказать, горбатилась Зои Петровна за троих: сестрой милосердия в госпитале перевязки делала и ночные вазы выносила, смотрела за анатомическим театром, а по праздным дням по лаборатории уродцев водила экскурсантов и находящийся при ней виварий чистила. Двужильная тетка. По случаю победы в кампании слажен был при госпитале бал, а Зои за безупречную службу премировали билетом на оный. Вальсируя (тут Даль хмыкнул), наступил прима-капитан на подол ея платья, коий по неловкости оборвал. Узрел бедро в фильдеперсовом чулке, прикрыл даму собой от злополучных глаз, и завершили они бал в кладовой, где сестры милосердия могли рядом с ведрами и швабрами на кушетке передремать.

Разворотив хлипкие мебеля, любовники продолжали предаваться внезапно полыхнувшей страсти на полу, от чего и проистек плод в лице нежнейшего Эдички.

— Литераторы! — воскликнув, Даль оттолкнул папочку и приказал себе чаю.

Повествование скакало бодрым зайцем. Незнамо, как уж там с любовью до гроба, но понеся и обнаружив сию оказию, Зои понудила прима-капитана вступить с ней в законный брак, как порядочному человеку и дворянину положено. Проживя в любви и согласии три года, Лев Сергеич откинулся от нервной горячки, оставив супругу с малолетним сыном, казенными квартирами на Патриарших мельницах и недурным пансионом. Квартиры по закону изъяли, но генерал от кавалерии Сорен, к чьему полку покойный прима-капитан был приписан, исхлопотал для вдовы компенсацию, пенсию и домик в Королев-городе, волостном, однако же недалеко от столицы. Наследство же в имениях и ценных бумагах прочие родственники покойного у Зои отсудили, ибо брак их был явный мезальянс.

Отгоревав положенное и сняв траур, вдова пристроилась к кордебалету и гастролировала в провинции, ребенка доверив нянюшке. Пышные бедра свои, ставшие причиной рождения наследника, вполне законно демонстрировала, выкликаема была на сцену и даже раз имела бенефис, но счастия личного вновь не обрела и возвратилась в Королев, когда пришел срок Эдичку в гимназию отдавать.

С нянькой воспитание и образование юный Вырезуб получил весьма хаотическое. Зато мочился в постель и плакал, поскольку деревенская бабища стращала сопливого мальчонку сказками о ходячих мертвецах и вурдалаках, чтобы, наскоро уложив докуку и оставив трястись под одеялом, попивать на ночь чай с баранками и берсеневым вареньем.

Зои Петровна няньку рассчитала и принялась воспитывать сыночка по-своему: холодными обливаниями по методе доктора Жарко, психическим анализом, а еще вскрытием лягушек, от чего мальчишечка натурально взвыл. Однако же поступил в гимназию на казенный кошт и на крепкие тройки учился.

Иного маменька бы не стерпела. Она все надеялась, что Эдичка пойдет по естественной части или хотя бы в офицеры, однако же он, сублимировав, нянькины байки записывать стал и даже в гимназическом журнале пропечатал под псевдонимом Анна Пропасть. С той Анны да девичьей внешности Эдичке беда и пришла. Народ в Королевской гимназии был грубый, прямо сказать, так себе народец. Кто с вьюноши смеялся, кто за кудри союзные дергал, кто записульки кидал, признаваясь бедняге в любви — иногда даже виршами. Совсем заклевали мальчонку.