Мое королевство. Бастион (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна. Страница 31

Даль встал на фундамент и подтянулся, заглядывая в высокое арочное окно. Раненая рука сразу же заболела.

Внизу в цеху было серо и пусто, по кирпичному полу ветер гонял катыши пыли и древесный мусор.

Беглецы сгрудились наверху, один бежал по сетчатой галерее под крышей цеха, та гремела. Анастазий, мать его, любитель погонь.

— Внутрь давай! — выкрикнул Даль, не понижая голоса. Анастазий перся узкими мостками к остальным. Через крашеную стену конторы пялилась испуганными глазами Ариша…

Савин полез в окно, оседлал подоконник. Анастазий выстрелил из револьвера, пуля выбила щепу из рамы. Савин ответил. Загремели остатки стекла, поднялось бешеное эхо. Невесть откуда взлетел, заметался по цеху голубь-сизарь. А Анастазий полетел на пол, нелепо взмахивая руками. На железную лесенку в контору выскочил Кривец с ножом, и тут как раз подалась боковая дверь, и Шутник, ученый против ножа, опрокинул юношу, прокусив руку с оружием, и, рыча, встал Кривцу на грудь. А оперативники — кроме оставшихся на постах и с лошадьми — лезли в ворота.

— Собаку отзови, — сказал Кузьме Талызин. Поднял Кривца, вместе с полицейским сволок вниз. Стал перевязывать.

Сверху свели светленького Эдичку, снесли на матрасе бледного Андрюшу Ленцингера. Инна отвесила пощечину визжащей Арише.

— Так просто, — устало удивился Даль. — Так просто накрыть сразу всех.

Доктор наклонился над Анастазием. Тяжело вздохнул, закончив осмотр:

— Доска нужна, чтобы его перенести.

— Будет, — Даль кивнул Талызину.

— В ангаре вроде стояли, поищите там, — один из оперативников махнул рукой на широкие ворота напротив ряда окон, сквозь которые Даль и Савин влезли.

— Постойте! — доктор пошарил у Анастазия в кармане. — Он просит это ей отдать, — показал он на Аришу.

— Дайте сюда, — несмотря на обилие окон, Далю показалось темно. Он подошел к воротам. Расправил пожеванный листик в клеточку.

…Закачается ленивый огонь

Над замком или над многоэтажкой,

Но мы вырвемся из круга,

Потому что друг без друга

Мы лишь куклы. А вместе…

Если бы кто сказал, что Даль тогда что-то почувствовал — он бы соврал. Не было ни интуиции, ни прозрения. Ни даже сыщицкого чутья. Просто желание, чтобы все наконец закончилось.

— Выводите их! Талызин, пошли за доской.

— Может, я? — вызвалась Инна. — Рука болит?

Эта опека наконец взбесила Даля, разорвалась где-то внутри. Стараясь казаться вежливым, он отрицательно кивнул и зашел в ангар, где недостроенный дирижабль лежал, как обглоданный кит. Сморщенная обшивки из прорезиненной парусины свисала, собрав паутину и пыль, что была в ангаре, и выглядела, как занавеска в руинах — неуместно и жутко.

Даль с Талызиным стали шариться у стен, досадуя, что нет фонаря. И тут сзади зашипело, грохнуло — и прекрасное, похожее на крепость здание стало беззвучно складываться в себя. С дымом, плеском огня, клубами пыли, оседая, не разлетаясь дальше определенной, достаточно узкой границы. В растянутом патокой времени. Пучилось пузырями и обратилось в груду оплавленных кирпичей противу всех законов физики, не вызвав дальнейших разрушений и почти мгновенно. Что-то хрустнуло и упало рядом с Далем, и безумный день наконец закончился.

— Пещь огненная… Даль Олегович, Даль! Очнитесь, пожалуйста. Мать твою! Вы мне жизнь спасли.

— Что? Та-лы-зин.

— Очухались, вас к врачу надо. Вон по башке как приложило.

— Талызин!

— Смирно лежите. Наш-то доктор… преставился.

— Улики.

— Какие улики? В корку там спеклось все. Тела от кирпичей не отделишь. Верхом передо мной поедете. Так будет быстрее.

Обхватил Даля, перекинув его руку себе через плечо. Почти поволок через комнату — Даль удивился, осознав, что лежал на даче инженеров — и коридором. Коней, как оказалось, уже привели к крыльцу. Комиссару помогли сесть в седло. Талызин запрыгнул сзади.

— Что…

— Вторжение это было. Прорыв абсолютного текста. Вы меня спасли, что за доской погнали этой гребаной для убийцы. Стихоплет, мля.

— Анастазий?

— Из-за него накрыло. И его, и наших. Инна, Савин, Кузьма с Шутником. Вот уж невинная душа.

— Анастазий стихов не пишет, — прошептал Даль пересохшими губами. — Это Сан.

— Тварь. Ненавижу, — закончил Талызин. — Вас к докторам доставим — вернусь. Все измерим, опишем, будет протокол и отчет для государыни. Этих не жалко, гори они пламенем.

Он страдал и оттого был многословен.

— Но наши! Надо пенсии всем. И остальных под корень за такое… за злоумышления. Отомстить, Даль Олегович.

— По закону.

— Да.

— Главный не вышел. Я боюсь, — слова отнесло ветром на ходу.

— Что?

— За государыню. Боюсь.

— Охороним. Волоску не дадим упасть.

— Хорошо.

Даль прикрыл веки. Лицо саднило. В голове звенели не то колокольчики. Не то чугунные галереи и лесенки швейного цеха. Комиссар потрогал опаленную щеку. Борода расти не будет. С Инной он был жесток, не позволил стать ближе. Теперь Инны нет.

— Мы в академию вас.

— Молчите.

— Вот уж болтать не станем, — все верно понял Талызин. — Сами распорядитесь потом.

Глава 12

В военно-медицинской академии Крапивина перевязали, вкололи морфий и отправили отдыхать. Мир скукожился до размытого пятна, а дальше комиссар ничего не помнил. И долго пытался понять, где очнулся утром. Никак не складывались щелястый потолок, девичья постелька с балдахином и алые герани на подоконнике.

— С добрым утром, Даль Олегович.

Талызин встал со стула у стены и подошел к кровати, скрипя половицами.

— В черном теле вы сотрудников держите.

— Почему?

Венедикт хохотнул:

— Так единственная пристойная кровать нашлась в спальне этой вашей Адашевой.

Теперь до Даля наконец дошло: поместье.

— Как я сюда попал?

— Я вас привез. На авто. Посчитал, что так будет лучше. Для академии. Ох, и бузили вы там, — он, весело щурясь, помотал головой. — Нет, что у нас нелюбовь с военными крепкая, я как бы в теме. Но обзывать ректора козлом — это уже перебор, право же…

— Что, серьезно?

— Говорили еще, что у них дисциплина ни к черту. И порывались караулу, упустившему Вереса, морду набить. И доктору, что вас перевязывал. Ну, я вас сгреб и…

— Спасибо, — от всего сердца сказал Талызину Даль.

— А вот вставать не пробуйте, — удержал тот начальство. — Я вам чаю принесу сейчас. С бараньками. И утку.

— Подите к лешему! — рявкнул комиссар, чувствуя, как в голове гулко отдается собственный голос. — То есть, того, руку дайте.

И упрямо уселся в постели, свесив ноги на неметеный пол. За окошком было серенько. Качались ясеневые кусты, скребя окошко языками золотых листьев. В доме было мертвенно тихо. Даже ходики не стучали.

— Гай с Вересом где?

— Сидят по кладовым. Разным. Дедкина внука я допросил. Столько пафосу натекло — аж обляпало. А так ничего такого и не знает, что нам было бы не известно. А Вереса вам оставил.

— Володя знает, что Ариша погибла?

— Нет.

Ненавидя себя за слабость, Даль справил нужду с крыльца на доцветающие георгины и трясущимися руками завязал веревку на подштанниках. Талызин под локоть повел его в дом. Бросил куртку с плеч комиссара на вешалку, усадил на кровать и ушел за обещанным чаем.

Помог Далю умыться, поливая из кружки с лебедями на белой эмали. Одел. Есть комиссар не смог — его воротило от еды, даже от запаха. Обошелся чаем. Приказал привести Володю Вереса. Сидел на кровати, для арестанта Талызин поставил табурет, сам устроился с протоколом к туалетному столику.

Чувствовал себя Володя в бывшей спаленке Ариши неуютно. Ерзал, вертел головой. Прятал глаза.

— Что же вы, господин Верес, — как бы даже с сочувствием спросил Даль, — злоумышляли противу государыни и к замужней особе подбивали клинья?

— Что?

Белесые ресницы задрожали. Володя поднял скованные руки, чтобы зачесать назад волосы и так справиться с волнением.