Ночь упавшей звезды (СИ) - Медянская Наталия. Страница 18

Я пошевелилась. Рука снова заболела, искусанные губы пересохли, и сильно хотелось пить.

Он словно почувствовал, потянувшись к столику, налил в кубок воды. Вновь устроился рядом и, ласково убирая волосы с моего лба, поднес напиться. Потом окинул меня взглядом и улыбнулся:

-- Ты не замерзнешь?

-- Да, сейчас, -- я, смутившись, опустила глаза. Поискала на полу одежду и медленно натянула на себя. -- Спасибо.

Мне было неловко. Я не знала сейчас, что делать и что говорить. Страсть отхлынула, и мне было больно, что больше уже не будет ничего. Кто я для мевретта: давняя, внезапная прихоть... будущий враг... вряд ли что-то большее.

Элвилин встал, не спеша оделся и повернулся ко мне:

-- Что-то не так? -- он обнял меня за плечи. -- У тебя сейчас было такое лицо...

-- Н-нет, все хорошо, господин мевретт. Спасибо.

Мадре нахмурился:

-- Послушай. Я тебе не господин мевретт. Меня зовут Одрин. И отныне и навсегда для тебя я буду Одрин. Пожалуйста, не нужно делать из меня бездушное чудовище... -- он осторожно чмокнул меня в ухо.

-- Я не делаю из вас бездушное чудовище, Одрин, -- я повернулась к лилейному. -- Но вы же сами понимаете, что это... -- я хрипло откашлялась, -- что сказка не может... осуществиться. Но эта ночь... я буду с тобой, если ты хочешь.

-- Я хочу, -- элвилин серьезно посмотрел мне в глаза. -- Я не просто хочу. Я по-другому уже не сумею, -- он вздохнул и провел пальцем по моей щеке:

-- И давно ты перестала верить в сказки, девочка?

Мне захотелось крикнуть: "С тех пор, когда услышала от кого-то: "Твоя любовь -- это болезнь", -- и в меня словно ударила молния"... Но ведь если сказки нет -- это не значит, что ее нет вообще, просто ее нет для меня...

-- Я не... а впрочем, для тебя... для вас наши годы -- пустяк... но мне... Нет, не лгите мне так, а то я поверю, и... -- я раненой ладонью замахнулась по поручню кресла. Чтобы отрезвить сумасшедшую голову, чтобы перестать надеяться.

-- Для меня твои годы -- не пустяк... -- Мадре перехватил мою руку. Поднес к губам и начал осторожно целовать по очереди пальцы. -- Ты не знаешь... Долгая жизнь -- это проклятье... лучше уж так, как вы -- мимолетно, но прекрасно... бабочкой над огнем.

Я горько рассмеялась, не пытаясь освободиться.

-- Ничего прекрасного в этом нет... сперва надежда, а потом боль, болезни, старость... Я... не хочу об этом, -- я покачала головой. -- Хочу, чтобы огонь горел. И молнии... не могли до нас добраться... И напиться хочу до тошноты, чтобы не чувствовать ничего.

-- А ты думаешь, что напиться -- лучший выход? -- Одрин взял в ладони мое лицо и стал нежно целовать мокрые ресницы. -- А молнии? -- он уложил мою голову себе на плечо, -- они не доберутся. Я обещаю.

Ну что еще остается? Только сдаться на волю этого мужчины, непробиваемого, как стена... и самой его целовать, взахлеб, доверчиво, отважно.

Он улыбнулся и спросил:

-- А тебе здесь удобно? Если хочешь, пойдем ко мне, там уж точно никто без разрешения не войдет.

-- Пойдем, -- сказала я, не размыкая рук.

Одрин рассмеялся, легко подхватил меня на руки и вышел в коридор.

Глава 6.

В открытое окно неимоверно дуло -- наполовину сорванная массивная портьера была отдернута, распахнутая рама, ощерясь остатками стекла, ритмично хлопала. Шум льющейся с неба воды заглушил шаги мужчины, внесшего меня в кабинет. Я, все еще до конца не придя в себя, подумала, что к этому безобразию со шторами имею весьма непосредственное отношение, и изобразила полнейшую непричастность, на всякий случай закрыв глаза. Почувствовала, что меня сажают в кресло, со странной смесью сожаления и облегчения разомкнула руки и осторожно глянула на Одрина из-под ресниц.

Он, не торопясь, подошел к столу и начал наливать что-то из серебряного кувшина в изящные бокалы, похоже, тоже серебряные и изрядно потемневшие от времени. Пользуясь моментом, я с интересом его разглядывала. Элвилин стоял, повернувшись боком к камину, сосредоточенно опустив голову. Первое, что бросилось мне в глаза -- это его ловкие кисти с длинными пальцами, на правой руке неясно блеснул в свете очага массивный перстень. "Длани..." -- пронеслось в моей голове и я, с трудом сдержав улыбку, отвела взгляд от рук и уставилась на его профиль. Волосы старшего мевретта были в беспорядке, шнуровка на тонкой шелковой рубашке завязана кое-как, и я, не сдержавшись, тихо хихикнула.

Он с улыбкой повернул голову и спросил:

-- Кажется, кто-то хотел напиться?

Я смущенно кивнула, и Мадре, подойдя к моему креслу и усевшись рядом на подлокотник, протянул мне бокал, неровная поверхность которого приятно холодила руки. Я почувствовала боком тепло чужого тела, почему-то смутилась еще больше, с показной бравадой сказала:

-- Ага, -- и выпила залпом чуть кисловатый напиток. Огонь пробежался по жилам, мне стало тепло и море по колено... -- Знаешь, есть примета: если выпить за кем-то из того же бокала, можно прочесть его мысли.

-- Хм... -- Одрин удивленно приподнял одну бровь и заглянул в мой бокал: -- Так там больше ничего нет... Или ты имеешь в виду, что, поскольку это мой бокал, то ты знаешь, о чем я думаю? Интересно... -- он скрестил руки на груди и хитро подмигнул: -- Поделишься?

Его глаза смотрели на меня пристально и тепло. Сейчас, когда свет от камина не падал на его лицо, я снова заметила, что они слегка светятся в полутьме. Осознание того, насколько мы разные, опять навалилось на меня удушливым одеялом, и я грустно сказала:

-- Нет. Я не знаю, о чем ты думаешь... я... не умею читать мысли, и магией не владею. Все, что я умею -- это хорошо махать мечом, метать ножи, и выкручиваться из потасовок без единой царапины... -- я посмотрела на забинтованную ладонь. -- Это не считается. Впрочем, иногда я ошибаюсь тоже...

Что бы там ни было в этом бокале -- оно придало мне смелости, и я, откинувшись на спинку кресла, осторожно погладила мевретта по руке. Потом набрала побольше в воздуха и, понимая, что вляпываюсь во что-то по полной, как в омут головой, отрывисто бросила:

-- Одрин... я слышала, что между вами и людьми вот-вот начнется война. Я не выбирала сторону, но... чем я могу помочь?

Почувствовала, как он замер и напрягся. В комнате повисло тяжелое молчание, и я хотела уже, было, что-то добавить, как услышала глухой голос Мадре:

-- Как бы я хотел, чтобы вечно длился этот вечер, и не было впереди ничего, что могло бы угрожать нам. Я хотел бы сказать тебе, что не желаю, чтобы ты вообще воевала, а еще больше хотел бы услышать твое согласие, -- и он положил руку мне на голову. -- Но я понимаю, что это невозможно... Сейчас главное, что требуется от тебя -- это как можно быстрее встать на ноги... А что касается дальнейшего, то здесь нам, конечно, нужны сильные воины.

Рука его, осторожно перебирающая мои волосы, вдруг показалась очень тяжелой, и я, отчего-то глотая слезы, тихо прошептала:

-- Я... уже в порядке... почти... не обращайся со мной, как с ребенком... -- и потянулась, чтобы снова утонуть в тумане его глаз и аромате лилий... Прижавшись к его груди, поняла, что Одрин тихо рассмеялся, и почувствовала легкое касание губ на макушке:

-- И не собирался... девочка...

Я хотела было возмутиться, но только почему-то крепче прижалась к нему щекой и потрясенно пробормотала:

-- Я сумасшедшая... я вижу тебя впервые в жизни и знаю пару часов... боги мои... разве так может быть?

Одрин разомкнул руки и, соскользнув с подлокотника на пол, уселся на мягкий ворс золотистого в свете очага ковра. Обнял мои колени и немного удивленно сказал, пристально вглядываясь в мое лицо:

-- Видимо, может. Я почему-то уже не могу понять, как жил без тебя раньше. Слушай... -- до меня снова донесся тихий смех, -- а тебе говорили, что ты сумасшедшая? -- он кивнул на раскрытое окно, за которым неистово хлестал дождь. -- Это ж надо было -- так сигануть. Я даже не успел опомниться...