В час волка высыхает акварель (СИ) - Бруклин Талу. Страница 11

Раймон широко улыбнулся Кардиналу, и тот может и оценил бы шутку, будь она произнесена в более тёплой атмосфере, и если бы оскал призрака не напоминал волчью «улыбку».

Священник не сказал ничего, вместо этого он вскинул руку, из которой вырвался огромной силы луч, подобный лучу солнечного света. Заряд озарил ночь своим блеском и пробил брешь в стройных рядах мертвецкого войска, но, когда сияние угасло — всё осталось неизменным, только Раймон зловеще улыбался, обнажая свой клинок, его армия двинулась в бой, напевая простую солдатскую песню. Унисон исчезающих голосов, слитых воедино.

— Хорошая попытка, жаль только, что призраков вы только на теории изучаете.

Раймон одним взмахом разрубил врага надвое и бросился в бой вместе со всем воинством. Пёстрый отряд дворян растерялся, разбился и расформировался! Все бросились кто куда, стоило только понять, что меч не разит призрака. Даже освящённый не разит.

Духи выли, сбивали с ног живых невидимыми, но пронизывающими хладом до сердца стрелами. Безумие захлестнуло поле, в лунных бликах кричали раненые, но недолго им таковыми было суждено оставаться. Ураган битвы не щадил ни лошадей, ни людей и в час все полегли на поле. Тело на теле, но ни капли крови. Застывшие лица и пустые, будто бы высосанные глаза…

Тихая ночь. Холодная ночь. Мёртвая ночь…

Глава 3. Человек тысячи дел

Светало. Лучи солнца касались утренней росы, превращая поля в бриллиантовые россыпи. Птицы готовились дать дневной концерт — одинокие непризнанные гении. Слушали то их все, но в благодарность артисты получали только смерть.

В стране голодных ртов животным не было счастья, впрочем, как и в любом другом месте. Слишком много войн, слишком много огня, но нужно больше! И всё равно, что в дыму задыхаются дети. Неважно, что испуганные стаи зверей и птиц покидают родные, теперь выжженные леса. Огонь никому пока счастья не принёс.

Люди в Иннире жить спокойно никогда не умели, да и не особо хотели. Не повелось так, вот и вся причина. Сначала правили вожди, жилось неплохо, но как-то не так. Низвергли вождей. Их головы и поныне на кольях в центре столицы.

Выбрали короля: самого храброго, умного и справедливого. Он всё говорил, что о людях думает. На крови три города окромя столицы возвёл, мол, для всех строил. Камень там везде красивый, дорогой. Черепица славная, улочки чистые, да при входе стража с алебардами грозными — не пускает рвань всякую. А кто рвань? Да почти все. Не стало лучше жить.

А потом пришёл он — Бог холодного огня… тогда люди поняли, что хуже всегда быть может…

***

Поле тихое, мёртвое, безжизненное. Из земли то тут, то там торчат рукояти мечей, позолота с них сошла, узоры нарушились. Вороньё слетелось со всей округи, их клювы пробивали ткань и кожу, выдирали глаза и плоть. Всюду трупы, голов тридцать, не меньше. Кто-то в дорогом костюме, кто-то в доспехе — какая разница, все мертвы. И ни единой капли крови не упало ночью наземь. От ужаса умерли. Этот господин в чёрном любит распахивать подолы плаща перед смертными, мало кто выносит такое зрелище — призраки. Не живые, не мёртвые, пустые, кровожадные, кода-то родные, теперь же монстры пугающие. Лучше от страха умереть, чем от могильного холода призрачного клинка.

Среди поля стоял уцелевший стяг, алое полотно развевалось на ветру. Оно будто что-то хотело сказать своими хаотичными движениями. Оно кричало: «Бегите! Бросьте мечи! Единожды кровь пролив, не путь обратно!» К несчастью, понять такое послание обычный человек не в силах.

На поле был небольшой холмик, на холмике — причудливая фигура из камней, там проводили ритуалы люди забытого прошлого. В полнолуние место наполнялось немой силой, которую черпали культисты. По сей день собирались, но совсем редко — никто на костёр не хотел.

По чистой случайности мистический круг камней избрал своим любимым местом один человек. Этим утром он явился туда, чтобы провести драгоценные минуты наедине со скопившимися за неделю мыслями.

Человек этот был внешности можно сказать обычной, да не очень. Тело у него было добротное, прочное, но назвать его выдающимся возможности не представлялось. Не высокий и не низкий. Волосы чёрные, растрёпанные, как и одежда, местами прохудившаяся, прикрытая заплатками. Выделяли господина этого из толпы только глаза и руки. Причиной был не цвет зрачков, а сам взгляд. Таким смотрят только те, кто очень, очень многое пережил. Не каждый может узнать такой взгляд, однако, он содержит в себе душу человека. С руками было проще, до самых локтей их покрывали страшные ожоги. Если присмотреться, то они складывались в несколько узоров, в итоге замыкавшихся в единую спираль. Такие шрамы, увы, не излечить, только смириться и жить. Звали человека Илиас. Куда-бы его не кидала судьба, что бы он ни делал, на вопрос «Кто ты?» он отвечал неизменно — «Я поэт».

Бумага в левой руке и огрызок карандаша в правой, что ещё нужно для счастья? Конечно же, хорошая тема для стихов! И сегодня определённо хороший день. Целая поляна замечательных вариантов для начала переплетения строчек рифм и знаков — магии истинных поэтов. Мысль шла, затем бежала, разгоняясь всё быстрее и быстрее. Почему ты не летишь!? Почему!? Илиас никогда не был доволен результатами своей работы и даже если произведения покупали, поэт оставался угрюм, ведь нет ничего ужаснее разочарования в себе. При написании очередного творения в его голове играли тяжёлые ноты знаменитой симфонии Пиригона — «Восхождение к солнцу». Та музыка будто лестница ввела вверх! Всё выше и выше, к небу! к вдохновению! Почему ты не летишь!?

Поэт остановился у одного из тел и устроился на камне рядом. Он снял свой лёгкий наряд, чтобы немного проветриться. Тело покрывали многочисленные синяки, шрамы и отметины: Илиас был упрямым и скандальным творцом.

Вот человек. На поясе висит два кинжала — наёмник, истинные церковники никогда бы не взялись за оружие бандитов и убийц. Вместо обыкновенного пояса из телячьей кожи дорогой с позолотой — состоит в престижном наёмном клане, обычный искатель удачи столько не зарабатывает. Вокруг запястья правой руки обёрнута рубиновая ленточка — женат, есть дочь, ленточка — это древний обычай, призванный хранить воина в бою, дабы он вернулся к семье целый и невредимый.

Завершив осмотр тела, Илиас задумался, достал листок бумаги и письменные принадлежности.

«За что мы любим людей? И что такое вообще эта любовь? Для одних это возвышение, ни с чем несравнимое блаженство! Смысл жизни. Для других же в этом коротком, но оттого не менее сложном слове, содержится квинтэссенция боли и страданий. Чувство одно — результаты разные. Любовь подобна драгоценному сокровищу: им желает обладать каждый и исключения случаются реже чем затмения. Как и все чувства, любовь своевольна. Об этом уже писал в своих трудах Столераст: «Как жестока, может быть доброта, каким иногда смертоносным бывает милосердие, но бесчеловечнее любви вам чувства не найти».

Закончив первую запись Илиас понял, что написать хотел совсем другое. Ну да ничего, допустим это было только вступление.

«За что мы любим людей? Каким образом находим того единственного, в безликой толпе незнакомцев, для каждого из которых являемся пустым местом. Я думаю, что мы любим всех, нет, не удивляйтесь, мы любим всех людей! Но вопрос в том — как мы представляем себе человека? Ведь слово сие многогранно, означать оно может как физическое, так и духовное состояние. Нельзя по-настоящему полюбить тело, только душу и никак иначе. Пока мы не увидим в сородиче тот яркий огонёк, что отличает нас от диких зверей, мы не сможем полюбить. Так сталось и с этим мёртвым солдатом. Когда я только его увидел, он ничегошеньки для меня не значил. Теперь же я разузнал кто он, где и чем зарабатывает на жизнь. У него есть, ну или была семья, и теперь я могу полюбить его, как и любого другого человека, в лице которого увижу не пустоту, а душу, хоть и чёрную».

Перо окончило запись и покорно опустилось в сумку. Илиасу нравилось писать о чувствах, ему неважно было мнение окружающих, ведь писал он эти строки не для них. Глядя на заметки из прошлого, он вспоминал, каким был. В свои двадцать семь он пережил больше, чем многие согнувшиеся под тяжестью лет старики: две гражданские войны, эпидемию чумы, потерю единственного близкого человека, предательство и непонимание. Он дал себе клятву — оставаться собой до конца, чего бы это ни стоило. Была и вторая клятва — не петь о печальной судьбе своей. Так уж завелось — сказал, что всё плохо и резко всё стало лишь хуже.