Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод. Страница 21

— А все-таки возьмите вот это, — протянул бородатый несколько отрывных календарей. — И отрывать, как видите, удобно, и бумага как-будто подходящая.

— Вот это спасибочки! — обрадовался Серников. — Это очень даже пригодится.

Сунув в мешок и календари, он вновь заторопился, но, не дойдя до двери, внезапно повернулся:

— А это уж точно теперь? Насчет землицы? Мандата боле никакого не требуется?

— Точно, точно, товарищ Серников, — улыбнулся бородатый. — Это закон, принятый Советской властью и обязательный для всего государства.

— А нельзя ли для верности, чтобы печать на нем какая-нибудь стояла, а лучше всего, ежели б товарищ Ленин подписался?

Бородатый засмеялся:

— Ленин? Что ж, я думаю можно попробовать, тем более что Владимир Ильич и сам хотел с вами поговорить.

— Со мной? Это когда же? — от удивления Серников даже отступил несколько шагов назад.

Тогда бородатый рассказал Серникову о том, что произошло здесь часа два назад.

— Эх! — досадливо крякнул Серников. — Надо б меня разбудить.

Бородатый опять засмеялся и вдруг сказал:

— Ну, пойдемте!

Они поднялись на третий этаж, в комнату, где за единственным столом сидела женщина и стучала на машинке. Тут была еще одна дверь, куда, постучавшись, вошел бородатый, велев Серникову подождать. Через минуту он выглянул и сказал:

— Заходите.

Не зная, брать ли с собой винтовку и мешок, Серников было замешкался, но быстро решился и вошел — все-таки с винтовкой и мешком. Навстречу ему из-за письменного стола поднялся Ленин.

— Здравствуйте, товарищ! — сказал он. — Проходите, проходите, очень рад познакомиться. Вас как зовут?

Серникова внезапно пронзила одна нежданная мысль: опять он к Ленину с винтовкой пришел, как и в тот раз, когда ходил арестовывать, и, почувствовав, что винтовка жжет ему руки, стал оглядываться, куда бы ее пристроить. Поставил в угол, у окна, и только тогда ответил:

— Серников Леонтий.

— А по отчеству?

И тут Леонтий слегка запнулся: в жизни никто и никогда не называл его по отчеству.

— Кузьмич. — ответил он наконец.

— Ага, значит, Леонтий Кузьмич. Присаживайтесь, пожалуйста, — Ленин заботливо подвинул слегка растерявшемуся гостю стул и сам уселся напротив. — Да вы положите свой мешок, не беспокойтесь, в целости будет. Вот так. Ну-с, а теперь скажите, пожалуйста…

И на Леонтия посыпался ворох вопросов, на которые он еле успевал отвечать. Он чувствовал: Ленину интересно все, о чем ему рассказывают. Постепенно Серникова оставило чувство стеснения, и он сам принялся рассказывать о себе, не дожидаясь дальнейших вопросов. И вновь, но теперь уже совсем по-другому, без той безысходной обиды и жалости к самому себе, которая сдавливала ему горло, без чувства непоправимости, рассказал он Ленину о всех обманах, которыми была наполнена вся его жизнь. Рассказал он о своей жене Лукерье и о трагической ее гибели, о том, каким огромным обманом оказалась война и все обещания сперва царя, а потом Временного правительства, и как обманывали его насчет большевиков, пользуясь тем, что он такой темный.

Незаметно для себя Серников почувствовал полную непринужденность. Вдруг, коснувшись пальцами колена собеседника, он прыснул и сказал:

— А ведь я тебя, товарищ Ленин, в корзине бельевой искал. Ей-богу! Да еще штыком в корзинку-то ткнул. Вот дурень-то какой был, а?

— В какой корзине? — изумился Владимир Ильич. — Где?

Серников сокрушенно, извиняющимся тоном поведал, как ходил он арестовывать самого главного большевика и немецкого шпиона Ленина.

— Да-да-да! — откликнулся Владимир Ильич. — Мне как-то Надя рассказывала, — обратился он к бородатому, стоявшему у окна. — Мы тогда очень смеялись над этой разнесчастной корзинкой. Так это были вы? — вновь повернулся он к Серникову.

— Так точно, я самый! — обрадованно подтвердил тот.

— Ну-с, так что же вы там нашли?

— Правду я там нашел, — очень серьезно и даже проникновенно ответил Серников.

Он рассказал о солдатских письмах, которые дала ему сестра Владимира Ильича, о том, как взбунтовался он против обманов, о большевике Федосееве, который помог ему найти правильный путь, о том, наконец, как вместе со своим отрядом ходил он на штурм Зимнего дворца.

Ленин слушал рассказ Серникова, как поучительную повесть.

— Вот! — воскликнул он, вновь обращаясь к Бонч-Бруевичу, но показывая на гостя. — Помните, что я давеча говорил? О творцах истории? — И снова к Серникову:

— Итак, власть теперь перешла в руки Советов, в руки рабочих и крестьян. Вы теперь хозяева в России и сами будете распоряжаться ее судьбой. Чего бы вы сейчас хотели, что для вас самое необходимое?

— Как чего? Земли, конечно!

Владимир Ильич обрадованно хлопнул себя руками по коленям, хитро и весело покосился на бородатого, но ничего не сказал.

— Скажите, товарищ Серников, — теперь он дотронулся пальцами до колен солдата, — вы приедете в деревню и будете делить помещичью землю. Как вы думаете это сделать. Сколько, например, вам земли надо?

Серников усмехнулся, принагнулся к собеседнику и ответил так:

— Я вам, товарищ Ленин, как бы присказку одну расскажу. Граф один ее придумал, фамилия ему Толстой, так и называется та присказка: «Много ли земли человеку надобно?» В детстве я ее еще слыхал, когда в приходскую школу ходил.

И солдат Серников, простодушно улыбаясь, пересказал своими корявыми мужицкими словами, ввертывая иногда и выразительные солдатские словечки, сказку Толстого.

— Видишь, какое дело, что жадность-то с человеком делает, — закончил свое повествование Леонтий. — А делить землю проще простого: по справедливости, была б земля. Да ведь и вы, товарищ Ленин, так само сказали: помещиков в деревне больше нет, и теперь, стало быть, пусть сами крестьяне устраивают свою жизнь. Верно?

— Совершенно верно, дорогой товарищ! — радостно подтвердил Ленин. — Декрет о земле вы получили? Сколько штук? Ага, превосходно.

— Да уж так-то хорошо, товарищ Ленин! Спасибо вот товарищу, — указал он на бородатого, — позаботился о нас.

Бородатый попытался было что-то сказать, но Владимир Ильич остановил его жестом.

Серников опять нагнулся к Ленину и несколько смущенно начал:

— Товарищ Ленин, а товарищ Ленин? Чтоб не сумлевался в деревне народ, нельзя ли от тебя какую бумагу получить, что, дескать, все правильно и что ты самолично со мной говорил?

— Товарищ Серников, у вас же есть самая лучшая, самая правильная бумага — «Декрет о земле». Что ж, давайте подпишу.

— Вот спасибочки! — обрадовался Серников, живо хватая из своего мешка экземпляр «Декрета». — Подпишите: дескать, бумага правильная, в чем и подписуюсь такой-то.

Владимир Ильич улыбнулся, перелистнул странички и на последней расписался: Ульянов (Ленин).

Очень довольный, Серников снял папаху, вытянул из-за подкладки воткнутую туда иголку с суровой ниткой, живо зубами подпорол подкладку, просунул под нее бумагу и несколькими ловкими стежками снова зашил.

Владимир Ильич с Бонч-Бруевичем с интересом следили за действиями солдата, и когда тот через минуту надел свою папаху и стал подниматься, Ленин пошутил:

— Ну, теперь если и потеряете декрет, так только с папахой.

— А папаху солдат знаете как теряет? Только с головой.

— Метко! — одобрил Владимир Ильич. — Ну-с, а остальные декреты у вас в мешке? Глубоко спрятаны? Надо на самое дно, чтоб сохраннее.

— Это верно, — согласился Серников.

— До свиданьица, значит, товарищ Ленин, и большое вам спасибо за все — за все, особенно за то, что вы имеете сочувствие об измученных солдатах, о русском мужике.

— До свидания, товарищ Серников, — пожал Ленин руку солдата. — Всего вам хорошего. Устраивайте свою жизнь. Устраивайте крепко и хорошо. Советская власть вам всегда поможет. А если будет надобность — напишите прямо мне.