Переплеты в жизни - Устинова Татьяна. Страница 11

– Кать, – сказала она негромко одной из сотрудниц, вышедшей следом за ней, и взглянула налево, туда, откуда должен был прибыть кортеж, – у тебя есть сигарета?…

– Сигарета? – удивилась Катя, как будто в первый раз в жизни услышала это слово. – Есть. Только пачка у меня на столе.

Марина посмотрела на нее, и они улыбнулись друг другу. В дверях стояли плечистые парни в черных костюмах, мешая покупателям, и Марина испытала секундное неудовольствие от того, что они мешают, и отвернулась.

Тут по всей улице Тверской как будто прошла короткая судорога – переключились светофоры, движение замерло и невесть откуда взявшиеся люди в форме – очень много! – вышли на разделительную полосу и стали махать жезлами.

Должно быть, так положено делать, когда едет президент, подумала Марина отстраненно.

Вдалеке завыла сирена, и сердитый искаженный голос что-то приказал в мегафон.

Потом все смолкло, и люди на разделительной замерли, и толпа на тротуарах приостановилась, любопытствуя.

По всей длине улицы, от Кремля и вверх, до «Известий», не было видно ни одной машины, и в этой пустоте и неподвижности было что-то неправдоподобное, как в фантастическом фильме.

– Господи помилуй, – пробормотала рядом Катя, – никак и вправду едет!..

Марина дернула плечом.

Снова взревели сирены, только уже гораздо ближе, и опять все смолкло.

Теперь по всей улице Тверской люди останавливались и смотрели вниз, на Кремль.

Через две секунды из-за серого бока отеля «Националь» вылетели машины, как показалось Марине, очень много и все одинаковые. Сине-белые всполохи мигалок и прерывистый вой сирен затопили улицу до краев, и казалось, что этот нереальный мигающий, тревожный свет и лающий звук вытесняют вечернее солнце, привычные уличные шумы, как будто ластиком стирают!..

Черная лавина машин обрушилась на улицу, растеклась, сметая все живое, разогналась, притормозила и остановилась перед входом в книжный магазин «Москва».

Черные пиджаки, от которых Марина давеча отвернулась, вывалились из-за ее плеча и выстроились в два ряда, оттесняя народ от входа и надвое рассекая толпу, которая моментально стала растекаться, как вода в перекрытом устье ручья.

Катя, кажется, тихонько перекрестилась, Сергей Иванович по-военному вытянулся и громко сопнул носом. Таня Палей положила руку на сердце, а Марина все искала среди черного полированного стада именно ту машину, из которой должен выйти главный человек в стране.

Президент одной шестой части суши, или сколько там теперь у нас осталось?…

Президент, который просто приехал посмотреть ее магазин. В день рождения Александра Сергеевича Пушкина, солнца русской поэзии!

Она все переводила взгляд с машины на машину, но так и не поняла, из какой именно он вышел, только вдруг оказалось, что он уже подходит к ней, и вокруг него множество каких-то одинаковых людей, и охрана теснит толпу, ставшую огромной, как море, хотя только что – Марина отчетливо это помнила – был просто ручей!

Этот самый человек, столько раз виденный по телевизору, подошел, и сбоку забежал Морозов и сказал громко:

– Марина Николаевна Леденева, директор книжного магазина «Москва».

И тут, как по мановению волшебной палочки, вся ее глупая тревога вдруг улетучилась, испарилась, исчезла, как будто стая беспокойных голубей унеслась в вечернее московское небо, унеслась и пропала.

– Здравствуйте, Борис Николаевич, – сказала Марина сердечно и крепко, по-мужски, тряхнула его руку. – Спасибо, что заехали к нам.

У него тоже оказалась крепкая, совсем не чиновничья рука, и улыбка вполне человеческая, и шаг широкий и свободный. Казалось, что он сдерживает себя, чтобы не идти слишком быстро и чтобы свита успевала за ним.

Невесть откуда взявшиеся журналисты – целая стая! – непрерывно щелкали фотоаппаратами, вспышки били по глазам, камеры снимали, штативы устанавливались, микрофоны в неправдоподобно огромных шапках «ветрозащиты» подсовывались под самый нос.

Марина вдруг посочувствовала этому здоровому мужику, больше похожему на кулака-белобандита, чем на чиновника или – о господи! – на президента!

Вся жизнь у него – протокол. Камеры, микрофоны, журналисты, которые ловят каждое его слово, а поймав, все равно перетолковывают на свой лад! И это только то, что «над», то, что видно! Все остальное – борьба, противники, необходимость все время быть начеку, чтоб не сожрали, ответственность, ошибки, трагические и не слишком, дураки-министры, казнокрады, проходимцы, обнищавшие пенсионеры, на все лады проклинающие именно его, газетные листки, в которых его называют Иудой, война на южных границах и прочее, прочее, прочее – остается вне протокола, и этого вроде нет, но на самом деле есть!..

Интересно, о чем этот человек думает в четыре часа утра, когда у него бессонница? Вряд ли о чем-то легком и приятном.

Он вошел в магазин, оглянулся на Марину и сказал удивленно и с удовольствием:

– О! Сколько народу! У вас всегда так?…

– Сейчас не слишком многолюдно, Борис Николаевич. Все на дачах, лето ведь! Зимой и осенью у нас людей побольше.

– Значит, слухи о том, что нынче никто ничего не читает, сильно преувеличены, а?…

Вспышки полыхали, камеры снимали, журналисты забегали вперед и бухались на колени, чтобы снять план получше.

Марина, не имеющая никакого опыта общения с президентами, как будто внутренне махнула рукой – ну, гость и гость, гостям обычно показывают что-нибудь интересненькое, и она пошла показывать магазин, и ее никто не останавливал. То ли потому, что она все делала правильно, то ли потому, что «сам» не подавал никаких знаков, из которых следовало бы, что смотреть он не хочет, а хочет немедленно уехать.

Он расписался в книге почетных гостей, которую ему, как каравай, подала на раскинутых руках совершенно красная Катя. Отступая, она споткнулась, и он ее поддержал.

Он купил Пушкина, какой-то самый обычный сборничек, ничем не замечательный, и уплатил за него в кассу. Все стояли и смотрели, как он платит.

Он еще похвалил магазин и уехал.

Марина вернулась в кабинет и боком села в кресло – вдруг почему-то очень устала. Рассердившись на себя за эту дамскую усталость, она еще раз проанализировала события.

Все в порядке, ничего такого не случилось.

Президент заехал к ней на огонек, остался доволен, в грязь лицом она не ударила, и никто никуда не ударил, все было очень неплохо.

В понедельник на летучке она всех поблагодарит.

У нее был свой метод общения с сотрудниками. Она всегда сначала хвалила, и даже если хвалить было совсем уж не за что – все равно выискивала, за что бы такое похвалить. А потом произносила магическую фразу: «И в то же время…», и тут следовал детальный, подробный и честный разбор полетов.

Впрочем, что касается сегодняшнего приключения, и разбирать особенно нечего. Поду-умаешь!..

Телефон зазвонил, и Марина, продолжая думать о президенте, свите, черных машинах, журналистах и Пушкине, взяла трубку и сказала рассеянно:

– Алло!

– Я догадался, – придушенным детективным шепотом сказал отчим ей в ухо. В шепоте тем не менее слышалось некоторое торжество.

– О чем? – не поняла Марина.

– Обо всем, – объявил отчим. – Наш с матерью санаторий обходится нам в полтора рубля, потому что вы с Митей за него доплачиваете! А?!

Марина молчала, пораженная в самое сердце невиданной родительской проницательностью.

– Молчишь?! – зловеще фыркнул отчим. – Молчишь! Значит, так оно и есть! А ты думала, я не догадаюсь, что ли?!