Коляска(Совр. орф.) - Гоголь Николай Васильевич. Страница 2

— И давно, ваше превосходительство, пуфе, пуф, изволите иметь ее? — сказал Чертокуцкий.

— Пуф, пуф, пуф, пу… пуф, не так давно; всего только два года, как она взята мною с завода.

— И получить ее изволили объезженную, или уже здесь изволили объездить?

— Пуф, пуф, ну, пу, пу…у…у…ф, здесь. — Сказавши это, генерал весь исчез в дыме.

Между тем из конюшни выпрыгнул солдат, послышался стук копыт, наконец показался другой, в белом балахоне с черными огромными усами, ведя за узду вздрагивавшую и пугавшуюся лошадь, которая вдруг, подняв голову, чуть не подняла вверх присевшего к земле солдата вместе с его усами. «Ну ж, ну, Аграфена Ивановна!» говорил он, подведя ее под крыльцо.

Кобыла называлась Аграфена Ивановна. Крепкая и дикая, как южная красавица, она грянула копытами в деревянное крыльцо и вдруг остановилась.

Генерал, опустивши трубку, начал смотреть с довольным видом на Аграфену Ивановну. Сам полковник, сошедши с крыльца, взял Аграфену Ивановну за морду. Сам маиор потрепал Аграфену Ивановну по ноге, прочие пощелкали языком.

Чертокуцкий сошел с крыльца и зашел ей взад. Солдат, вытянувшись и держа узду, глядел прямо посетителям в глаза, будто бы хотел вскочить в них.

— Очень, очень хорошая! — сказал Чертокуцкий. — Статистая лошадь! А позвольте ваше превосходительство, узнать, как она ходит?

— Шаг у нее хорош; только… черт его знает… этот дурак фельдшер дал ей каких-то пилюль, и вот уже два дня все чихает.

— Очень, очень хороша! А имеете ли, ваше превосходительство, соответствующий экипаж?

— Экипаж?… Да вед это верховая лошадь.

— Я это знаю; но я спросил, ваше превосходительство, для того, чтоб узнать, имеете ли к другим лошадям соответствующий экипаж?

— Ну, экипажей у меня не слишком достаточно. Мне, признаться вам сказать, давно хочется иметь нынешнюю коляску. Я писал об этом к брату моему, который теперь в Петербурге, да не знаю, пришлет ли он или нет.

— Мне кажется, ваше превосходительство, — заметил полковник, — нет лучше коляски, как венская.

— Вы справедливо думаете, пуф, пуф, пуф.

— У меня, ваше превосходительство, есть чрезвычайная коляска, настоящей венской работы.

— Какая? Та, в которой вы приехали?

— О, нет! это так разъездная, собственно для моих поездок, но та… это удивительно, легка, как перышко, а когда вы сядете в нее, то, просто, как бы, с позволения вашего превосходительства, нянька вас в люльке качала!

— Стало-быть покойна?

— Очень, очень покойна; подушки, рессоры, это все как-будто на картинке нарисовано.

— Это хорошо.

— А уж укладиста как! То-есть, я, ваше превосходительство, и не видывал еще такой. Когда я служил, то у меня в ящики помещалось десять бутылок рому и двадцать фунтов табаку, кроме того со мною еще было около шести мундиров, белье и два чубука, ваше превосходительство, самые длинные, а в карманы можно целого быка поместить.

— Это хорошо.

— Я, ваше превосходительство, заплатил за нее четыре тысячи.

— Судя по цене, должна быть хороша. И вы купили ее сами?

— Нет, ваше превосходительство, она досталась по случаю. Ее купил мой друг, редкий человек, товарищ моего детства, с которым бы вы сошлись совершенно; мы с ним, что твое, что мое — все равно. Я выиграл ее у него в карты. Не угодно ли, ваше превосходительство, сделать мне честь пожаловать завтра ко мне отобедать? И коляску вместе посмотрите.

— Я не знаю, чтó вам на это сказать. Мне одному как-то… Разве уж позвольте вместе с господами офицерами.

— И господ офицеров прошу покорнейше. Господа! я почту себе за большую честь иметь удовольствие видеть вас в своем доме.

Полковник, маиор и прочие офицеры отблагодарили учтивым поклоном.

— Я, ваше превосходительство, сам того мнения, что если покупать вещь, то непременно хорошую; а если дурную, то нечего и заводить. Вот у меня, когда сделаете мне честь завтра пожаловать, я покажу кое-какие статьи, которые я сам завел по хозяйственной части.

Генерал посмотрел и выпустил изо рту дым.

Чертокуцкий был чрезвычайно доволен, что пригласил к себе господ офицеров; он заранее заказывал в голове своей паштеты и соусы, посматривал очень весело на господ офицеров, которые также, с своей стороны, как-то удвоили к нему свое расположение, что было заметно из глаз и небольших телодвижений, в роде полупоклонов. Чертокуцкий выступал вперед как-то развязнее, и голос его принял расслабление — выражение голоса, обремененного удовольствием.

— Там, ваше превосходительство, познакомитесь с хозяйкой дома.

— Мне очень приятно, — сказал генерал, поглаживая усы.

Чертокуцкий после этого хотел немедленно отправиться домой, чтобы заблаговременно приготовить все к принятию гостей к завтрашнему обеду; он взял было уже и шляпу в руки, но как-то странно случилось, что он остался еще на несколько времени. Между тем узко в комнате были расставлены ломберные столы. Скоро все общество разделилось на четверные партии в вист и рассеялось по разным углам генеральских комнат.

Подали свечи. Чертокуцкий долго не знал, садиться, или не садиться ему за вист. Но как господа офицеры начали приглашать, то ему показалось очень несогласно с правилами общежития отказаться. Он присел. Нечувствительно очутился перед ним стакан с пуншем, который он, позабывшись, в ту же минуту выпил. Сыгравши два роббера, Чертокуцкий опять нашел под рукою стакан с пуншем, который, тоже позабывшись, выпил, сказавши наперед: «Пора, господа, мне домой, право пора». Но опять присел и на вторую партию. Между тем разговор в разных углах комнаты принял совершенно частное направление. Игравшие в вист были довольно молчаливы; но не игравшие, сидевшие на диванах в стороне, вели свой разговор. В одном углу штаб-ротмистр, подложивши себе под бок подушку, с трубкою в зубах, рассказывал довольно свободно и плавно любовные свои приключения и овладел совершенно вниманием собравшегося около него кружка. Один чрезвычайно толстый помещик с короткими руками, несколько похожими на два выросшие картофеля, слушал с необыкновенно сладкою миною и только по временам силился запустить коротенькую свою руку за широкую спину, чтобы вытащить оттуда табакерку. В другом углу завязался довольно жаркий спор об эскадронном ученье, и Чертокуцкий, который в это время уже, вместо дамы, два раза сбросил валета, вмешивался вдруг в чужой разговор и кричал из своего угла: «В котором году?» или «Которого полка?» не замечая, что иногда вопрос совершенно не приходился к делу. Наконец, за несколько минут до ужина, вист прекратился, но он продолжался) еще на словах, и, казалось, головы всех были полны вистом. Чертокуцкий очень помнил, что выиграл много, но руками не взял ничего и, вставши из-за стола, долго стоял в положении человека, у которого нет в кармане носового платка. Между тем подали ужин. Само собою разумеется, что в винах не было недостатка и что Чертокуцкий почти невольно должен был иногда наливать в стакан себе, потому что направо и налево стояли у него бутылки.

Разговор затянулся за столом предлинный, но, впрочем, как-то странно он был веден: один полковник, служивший еще в кампанию 1812 г., рассказал такую баталию, какой никогда не было, и потом, совершенно неизвестно по каким причинам, взял пробку от графина и воткнул ее в пирожное. Словом, когда начали разъезжаться, уже было три часа и кучера должны были нескольких особ взять в охапку, как-бы узелки с покупкою, и Чертокуцкий, несмотря на весь аристократизм свой, сидя в коляске, так низко кланялся и с таким размахом головы, что, приехавши домой, привез в усах своих два репейника.

В доме все совершенно спало; кучер едва мог сыскать камердинера, который проводил господина чрез гостиную, сдал горничной девушке, за которою кое-как Чертокуцкий добрался до спальни и улегся возле своей молоденькой и хорошенькой жены, лежавшей прелестнейшим образом, в белом, как снег, спальном платье. Движение, произведенное падением ее супруга на кровать, разбудило ее.