По ту сторону жалости (СИ) - Гришанин Дмитрий. Страница 18

– По традиции Свинарника, на поединок можно выходить только в Чистых перчатках, – пояснил Серьга, забирая нож и вручая взамен эдакую мечту металлиста.

– Не очень-то они чистые. Вон ржавчина на пластинах. А здесь, вон, вообще, пятно какое-то коричневое, на дерьмо похожее.

– Сам ты… Это название такое у них – Чистые перчатки.

– Почему?

– Да я откуда знаю. Какой-то придурок назвал и повелось… Короче, Рихтовщик, одевай, давай, и не бузи.

Рассмотрев со всех сторон перчатки, я не обнаружил в них ничего подозрительного, обычный элемент защитной экипировки, укрывающий кисть от ножа противника. Натянул обе на руки, и тут же глухо выматерился, прочтя загоревшееся перед глазами уведомление:

!!!Внимание! Вы одели предмет, блокирующий доступ к Инвентарю!

Попытался вызвать Шпору и наткнулся на глухую стену отчуждения.

– Братуха, ты фиг ли творишь?! – зашипел Серьга, хватая за руки и не давая стащить обратно опасную обновку.

– Нахрен мне нужны эти перчатки! – зашипел я в ответ. – Рукам в них жарко.

– Потерпишь, мля!

– Да, иди ты!..

– Не быкуй, Рихтовщик! Говорю, перчатки – местная традиция.

– Клал я на нее!

– Моли Стикса, чтоб кроме меня, никто тебя не услышал. Если Свину такое сказанешь, мигом на ремни порежет.

– Мля, Серьга, это дерьмо блокирует мой Инвентарь!

– Ну и хрен с ним! Нож у тебя в руках, а другое оружие применять в поединке запрещено. Кстати, вот и ответ, почему Чистые.

– Ты не понимаешь…

– Это ты, мля, походу, нихрена не просекаешь. Без перчаток Свин сто пудов тебя к поединку не допустит. А начнешь кочевряжиться, прирежет, как барана тупорылого.

– Да млять!

– Короче, хорош бузить, на нас, вон, уже народ оборачивается. Держи свой нож и делай, что хочешь…

Серьга отпустил мои руки, сунул в них нож и вернулся обратно в середину зала, где о чем-то шушукались бугай Свин и сухопарый Пружина – по просьбе хозяина стаба ставший секундантом Заточки.

Не решившись снять перчатки, я продолжил упражняться в углу с ножом. И едва не выронив нож в первом же выпаде, обреченно понял, что с закрытыми ладонями мое и без того невеликое мастерство фехтовальщика превратилось и вовсе в бездарный пшик.

От отрезанной вместе с инвентарем Шпоры ждать подсказок в поединке, увы, теперь было бесполезно. И шансы мои против Заточки – появление перчаток на руках которого ничуть не сказалось на сноровке обращения с ножом – скатились практически до нуля.

В таком удрученном состоянии духа я, по команде вызвавшегося быть судьей Свина, побрел из угла в центр зала навстречу судьбе.

– Значит так, парни! – обратился к нам с последними наставлениями задержавшийся в центре Свин. – Можно рубить, резать, колоть, махаться, лягаться, бодаться, кусаться и даже плеваться. Но попрошу обойтись без трехэтажного мата! У нас, мля, приличное заведение, – он заржал, как конь.

Но, не оценив шутки, мы с азиатом продолжили мериться ненавистными взглядами. И Свину пришлось тоже вернуть на лицо серьезную мину.

– Теперь о награде… Чтоб потом не говорили, что в Свинарнике живут жлобы, зажавшие приз в чемпионском бою, победителю вручу самое дорогое, что у меня есть! Выкованное лично, вот этими руками, – Свин растопырил бугристые мозолистые пятерни у нас перед глазами, – мачете… Ну все парни, удачи. Покажите красивый бой. Погнали!..

Хозяин стаба мгновенно сместился в сторону, заняв место в ряду кольцом окруживших арену зрителей.

А я едва успел отшатнуться от коброй метнувшегося в лицо ножа Заточки. Следующий косой удар каким-то чудом отбил стальными пластинами левой перчатки. Попытался в ответку достать ножом открывшийся бок противника, но промахнулся, и получил первый порез. Нож азиата полоснул по не успевшей отдернуться правой руке, распахав предплечье до кости.

Кровь хлынула ручьем. Рукав мгновенно намок и побагровел. Капли частым градом посыпались на плиточный пол. Несмотря на обилие крови, рана оказалась не опасной, рука по-прежнему двигалась и чутко реагировала на команды. Единственный дискомфорт от ранения – теперь любое резкое движение болью отдавалось в ране. И, стиснув зубы, приходилось терпеть.

Вдохновленный быстрым успехом азиат бросился добивать подранка. Сдержать его порыв удалось лишь ценой активации Дара.

– Пухом!

Превратившееся в невесомую пушинку тело позволило следующие пять секунд вытворять на полу ресторана чудеса акробатики. Серией кульбитов, кувырков и перекатов я ловко ушел от шквала ударов и шутя ускользнул от погони. Тут же неожиданно контратаковал, и царапнул руку зазевавшегося противника. Коварным выпадом превратил ярящегося Заточку в глазах зрителей в неуклюжее посмешище – в клоуна, на потеху толпы.

Противник меня зауважал, начал опасаться. Его атакующий порыв я сбил, но и мои пять секунд триумфа уже на исходе.

Вес возвращается, и уже я превращаюсь в неуклюжего бегемота.

От неминуемой смерти спасает нерасторопность противника. Утомленный раной и головокружительной чехардой, Заточка не сразу замечает перемену моего состояния. Когда он атакует, успеваю уже прийти в себя, и по новой привыкнуть к весу.

Ухожу в глухую оборону, по-рачьи пячусь назад и, не помышляя больше о контратаке, использую нож исключительно для защиты…

Каким-то чудом удается довольно долго сдерживать яростный напор Заточки, спасаясь от ножевых ударов уклонами и отскоками, и неуклюже прикрываясь ножом и перчатками.

Сдерживать-то я сдерживал, но царапины от юркого клинка азиата пропускал удручающе часто. Пусть не такие глубокие, как первая, но не менее болезненные. Следом за правым, вскоре побурел от крови и левый мой рукав. Потом стали распускаться алые цветы резаных ран на боках и спине…

Что Заточка давно уже играет со мной, как кошка с мышкой, стало понятно, когда, поскользнувшись на своей крови, я нелепо раскорячился и позорно шлепнулся на задницу. У проворного, как мангуст, азиата было достаточно времени, чтоб пришпилить меня к полу смертельным ударом в сердце или банально перерезать горло. Но Заточка проигнорил возможность и даже отступил, давая мне время снова встать на ноги…

Сквозь застилающий глаза кровавый туман я продолжаю уворачиваться от пугающих росчерков ножа. Из-за потери крови движения мои неотвратимо замедляются, я становлюсь неуклюжим, как слон в посудной лавке, и все чаще допускаю ошибки. В наказание получаю новые царапины на руках, спине, боках… Появляются кровавые росчерки уже даже на животе.

Чувствую себя быком на корриде, до полусмерти загнанным мастером-матадором. Как острые рога у быка, у меня по-прежнему в окровавленной руке зажат нож – смертельное оружие, которое теоретически я могу еще использовать. Но практически нет уже на это ни сил, ни желания. Перед глазами все тонет в кровавом тумане. Я лишь каким-то чудом держусь на ногах. Меня пошатывает. И переступающие на месте ботинки хлюпают в накапавшей кровавой луже.

Заточка видит мое состояние. И уже считает себя победителем. Под одобрительные крики зевак он подскакивает с занесенным ножом и за секунду до рокового удара шепчет мне на ухо:

– Передавай привет Незабудке!

– Круши! – шепчу в ответ.

Он замирает в секундном замешательстве, пытаясь разгадать значение предсмертного «ругательства», и безнадежно теряет драгоценные мгновенья.

Удесятеренная Даром сила творит чудеса с едва живым телом, превращая меня на десять секунд из полудохлого от потери крови инвалида в супермена.

Бью лбом в ошарашенное лицо Заточки, ломая кости черепа и превращая физиономию азиата в кровавое месиво. Он уже покойник, хотя окружающим зрителям кажется, что занесенный над моей шеей нож сейчас опустится и отправит меня на перерождение.

Рука не опускается, а мертво опрокидывается вдоль тела. Из разжавшихся пальцев вываливается нож и со звоном катится по плитке пола. Толпа зрителей изумленно охает.

Я же, упиваясь долгожданной местью, втыкаю нож в пах еще стоящему на ногах азиату и с завораживающей зрителей легкостью тащу его вверх, вспарывая мертвому врагу брюхо до самого горла.