Страшная месть(Совр. орф.) - Гоголь Николай Васильевич. Страница 8

— Ничего не бойся! — говорил сын его, хватаясь за саблю, — никто тебя не обидит.

Пасмурно, мутными глазами, глядела на всех Катерина и не находила речи. «Я сама устроила себе погибель; я выпустила его!» Наконец она сказала:

— Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве, а горя ни капли не убавилось; думала, буду хоть в тишине растить на месть сына… страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое и до сих пор бьется. — «Я зарублю твое дитя, Катерина!» — кричал он, — «если не выйдешь за меня замуж…» — и зарыдав, кинулась она к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручонки и кричало.

Кипел и сверкал сын есаула от гнева, слыша такие речи.

Расходился и сам есаул Горобец:

— Пусть попробует он, окаянный антихрист, придти сюда: отведает, бывает ли сила в руках старого казака. Бог видит, — говорил он, подымая кверху прозорливые очи, — не летел ли я подать руку брату Данилу? Его святая воля! Застал уже на холодной постели, на которой много, много улеглось казацкого народа; зато разве не пышна была тризна по нем: выпустили ли хоть одного ляха живого? Успокойся же, дитя мое! Никто не посмеет тебя обидеть, разве ни меня не будет, ни моего сына.

Кончив слова свои, старый есаул пришел к колыбели, и дитя, увидевши висевшую на ремне у него, в серебряной оправе, красную люльку и гаман [10] с блестящим огнивом, протянуло к нему ручонки и засмеялось.

— По отцу пойдет! — сказал старый есаул, снимая с себя люльку и отдавая ему, — еще от колыбели не отстал, а уж думает курить люльку!

Тихо вздохнула Катерина и стала качать колыбель. Сговорились провесть ночь вместе и, немного погодя, уснули все; уснула и Катерина.

На дворе и в хате все было тихо; не спали только казаки, стоявшие настороже. Вдруг Катерина, вскрикнув, проснулась, и за нею проснулись все.

— Он убит, он зарезан! — кричала она и кинулась к колыбели…

Все обступили колыбель и окаменели от страха, увидевши, что в ней лежало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, не зная, что думать о неслыханном злодействе.

XII

алеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный город Лемберг, идут рядами высоковерхие горы. Гора за горою, будто каменными цепями, перекидывают они вправо и влево землю и обковывают ее каменною толщей, чтобы не прососало шумное и буйное море. Идут каменные цепи в Валахию и в Седмиградскую область, и громадою стали, в виде подковы, между галичским и венгерским народом. Нет таких гор в нашей стороне. Глаз не смеет оглянуть их; а на вершину иных не заходила и нога человечья. Чуден и вид их: не задорное ли море выбежало в бурю из широких берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались недвижимы в воздухе? Не оборвались ли с неба тяжелые тучи и загромоздили собою землю, ибо и на них такой же серый цвет, а белая верхушка блестит и искрится при солнце? Еще до Карпатских гор услышишь русскую молвь, и за горами еще, кое-где, отзовется как будто родное слово; а там уже и вера не та, и речь не та. Живет не малолюдный народ венгерский; ездит на конях, рубится и пьет не хуже казака; а за конную сбрую и дорогие кафтаны не скупится вынимать из кармана червонцы. Раздольны и велики есть между горами озера. Как стекло, недвижимы они и, как зеркало, отдают в себе голые вершины гор и зеленые их подошвы.

Но кто середи ночи, — блещут, или не блещут звезды, — едет на огромном вороном коне? Какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами, над озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах, и бесконечная тень его страшно мелькает по горам? Блещут чеканенные латы; на плече пика; гремит при седле сабля; шелом надвинут; усы чернеют; очи закрыты; ресницы опущены — он спит и, сонный, держит повода; и за ним сидит на том же коне младенец паж, и также спит, и, сонный, держится за богатыря. Кто он, куда, зачем едет? Кто его знает! Не день, не два уже он переезжает горы. Блеснет день, взойдет солнце, его не видно; изредка только замечали горцы, что по горам мелькает чья-то длинная тень, а небо ясно, и тучи не пройдет по нем. Чуть же ночь наведет темноту, снова он виден и отдается в озерах, и за ним, дрожа, скачет тень его. Уже проехал много он гор и взъехал на Криван. Горы этой нет выше между Карпатами. Как царь подымается она над другими. Тут остановился конь и всадник, и еще глубже погрузился в сон, и тучи, опустясь, закрыли его.

XIII

с… тише, баба! Не стучи так, дитя мое заснуло. Долго кричал сын мой, теперь спит. Я пойду в лес, баба! Да что же ты так глядишь на меня? Ты страшна: у тебя из глаз вытягиваются железные клещи… ух, какие дивные! И горят, как огонь! Ты, верно, ведьма! О, если ты ведьма, то пропади отсюда! Ты украдешь моего сына. Какой бестолковый этот есаул: он думает, мне весело жить в Киеве; нет, здесь и муж мой, и сын, кто же будет смотреть за хатой? Я ушла так тихо, что ни кошка, ни собака не услышали. Ты хочешь, баба, сделаться молодою? Это совсем нетрудно: нужно танцовать только. Гляди, как я танцую… — и, проговорив такие несвязные речи, уже неслась Катерина, безумно поглядывая на все стороны и упираясь руками в боки. С визгом притопывала она ногами; без меры, без такта, звенели серебряные подковы. Незаплетенные черные косы метались по белой шее. Как птица, не останавливаясь, летела она, размахивая руками и кивая головой, и казалось, будто, обессилев, или грянется наземь, или вылетит из мира.

Печально стояла старая няня и слезами налились ее глубокие морщины; тяжелый камень лежал на сердце у верных хлопцев, глядевших на свою пани.

Уже совсем ослабела она и лениво топала ногами на одном месте, думая, что танцует горболицу.

— A y меня монисто [11] есть, паробки! — сказала она наконец, остановившись, — а у вас нет! Где муж мой? — вскричала она вдруг, выхватив из-за пояса турецкий кинжал. — О! Это не такой нож, какой нужно. — При этом и слезы, и тоска показались у нее на лице. — У отца моего далеко сердце; он не достанет до него. У него сердце из железа выковано; ему выковала одна ведьма на пекельном [12] огне. Что же не идет отец мой? Разве он не знает, что пора заколоть его? Видно, он хочет, чтоб я сама пришла… — и, не докончив, чудно засмеялась. — Мне пришла на ум забавная история: я вспомнила, как погребали моего мужа. Ведь его живого погребли… Какой смех забирал меня!.. Слушайте, слушайте! — и, вместо слов, начала она петь песню: