(Не) люби меня (СИ) - Лакомка Ната. Страница 47

Рядом со статуэткой лежали запечатанные свитки. Их было много — десять, если не больше, и новенькие печати еще пахли медом и воском.

— Надо унести письма, — сказала я Ланвен. — Наверное, это прошения королю, вдруг там что-то важное.

— Это не королю, — ответила она, взбивая подушки. — Это передали для вас.

— Для меня? — я замерла, едва не уронив статуэтку.

— А что вас так удивляет? — Ланвен посмотрела на меня с иронией. — После того, что случилось с Вереями, все увидели, что король готов выполнить любую вашу просьбу. Думаю, многие благородные лорды и леди поспешат выказать вам свою особую любовь и приязнь… в надежде, что вы замолвите о них словечко.

— Я не стану это читать, — торопливо отойдя от камина, я встала у окна. — Не желаю ни за кого просить.

— Как скажете, метресса, — Ланвен по-хозяйски сгребла послания в пустую корзину из-под белья, и поставила ее к порогу.

Девушка-служанка сделала свое дело, забрала корзины и ушла, а Ланвен закрыла сундуки и пристроилась на скамейке с вышиванием. Я не знала, чем заняться, и продолжала стоять у окна, глядя, как голуби ходят по карнизу, красуясь перед голубками.

— Слышала, вы при всех выказали недовольство, когда король вас поцеловал, — сказала Ланвен, не поднимая голову от пяльцев. — Зря вы так.

— Сплетни здесь разносятся быстро, — усмехнулась я.

— Жизнь при дворе — это как лошадиный забег. Кто отстал, тому сена не дадут, — Ланвен выудила из рукодельной корзины моточек алого шелка и принялась отматывать нитку. — Позвольте дать вам совет. Одно дело — распалять мужчину отказом, а другое — уже уступив, обижать презрением. Пока король прощает вам всё, но неразумно испытывать его терпение, оскорбляя напоказ. Забудьте, что было раньше. Теперь в вашей жизни всё пойдёт по-иному. В эту ночь он придет к вам?

— В эту ночь он приказал прийти мне к нему.

— Сомневаюсь, что он изъявил свое желание именно так, — не поверила она мне. — По-моему, вам пора перестать жалеть себя и начать жить. Вы — метресса дю Рой.

Король в ваших руках, пользуйтесь этим.

Я едва сдержалась, чтобы не сказать ей, что она рассуждает, как шлюха. Но я промолчала. Потому что Ланвен не была шлюхой, это я нарушила все мыслимые законы — человеческие и божественные, и совершила прелюбодейство. И даже предательство Жозефа меня не оправдывало.

Предстоящей ночи я ждала с содроганием, и когда Ланвен разложила на постели ночную рубашку — из тонкого полупрозрачного шелка, собранную пышными складками от короткого лифа, и на рукавах, я испытала почти панический страх.

Вчера я примчалась к королю, горя от обиды и ненависти. Сегодня же я не находила в себе сил на новое безумство. Наверное, сказались усталость и волнения.

Я молилась о чуде, и оно свершилось.

Появился мажордом и сообщил, что король спешно отбыл из столицы в соседнее графство, а посему мое посещение королевской спальни в эту ночь откладывается.

Я обрадовалась так явно, что Ланвен это заметила и неодобрительно покачала головой, но мне было безразлично ее одобрение или осуждение. Надев простую льняную рубашку, я улеглась в постель и заснула — одна, стараясь не думать ни о чем.

Король отсутствовал несколько дней, и я убедилась, что Ланвен оказалась права.

Теперь в моей жизни всё стало иначе. Когда я отправлялась на прогулку за пределы замка, люди кидались ко мне, протягивая прошения и умоляя устроить встречу с королем. Придворные лорды и леди пытались подружиться, действуя осторожно и вкрадчиво. Их не интересовала Диана, их интересовало, что можно от нее получить. Стараясь никого не обижать прямым отказом, я привыкла ходить с таким отстраненным выражением лица, что королева несколько раз справлялась о моем здоровье. После того, как я стала любовницей короля, ее величество не заговаривала со мной об этом, но при первой же встрече незаметно взяла меня за руку и ласково пожала.

Мне было неприятно это прикосновение. И ее молчаливая благодарность вызывала только жгучий протест и злила еще больше, чем острые взгляды леди Сибиллы.

Она тоже не заговаривала со мной больше, но я всегда и везде натыкалась на нее — красивую, пышнотелую, с кошачьими повадками и вкрадчивыми улыбками. Был еще принц, несколько присмиревший после нашей стычки за завтраком, но не оставивший ни кривых усмешек, ни презрительных взглядов, и я знала, что мира между нами никогда не будет, и в глубине души признавала его правоту — какому бы сыну понравилось видеть рядом с отцом юную любовницу, в то время как мать сидит в стороне, делая вид, что ее ничуть не трогает измена мужа.

Но, даже понимая принца, я не стала любить его больше. На третий или четвертый день отъезда короля я прогуливалась по саду, и три служанки королевы следовали за мной с упорством, достойным тени. Я старалась не замечать их, наслаждаясь солнцем, дыханием весны и временной передышкой, подарившей мне спокойствие, когда на тропинку, преградив мне путь, неожиданно вышел наследный принц. Один, без свиты. И взглянув на него, я поняла, что разговор пойдет не о погоде, и не о модной рыцарской балладе.

— Гуляешь и скучаешь? — спросил меня принц, немного переиначив строчку из местной популярной песенки. Речь в ней шла о шлюхе, которая искала себе любовников среди моряков и однажды по ошибке переспала с родным братом. [2]

Намек был оскорбителен, но я не подала вида, что меня это задело. Коротко поклонившись, я пошла дальше, обойдя принца, но он догнал и пошел рядом, заложив руки за спину и всем своим видом, выражая полную безмятежность. Будто и в самом деле, решил прогуляться по саду, любуясь листочками. Он был принаряжен — в камзоле, расшитом серебром, и в пурпурном бархатном берете, украшенном перьями фазана.

— Наверное, разочарована? — продолжал принц. — Отец оставил тебя так быстро.

Как-то не так ты укусила грушу, получается.

— Сколько же в вас яда, ваше высочество, — сказала я, глядя прямо перед собой.

— Он выстреливает, когда тебя вижу, — принц чуть наклонился ко мне, понизив голос, и со стороны казалось, что мы доверительно беседуем. — Слушай, мой тебе совет.

Моя мать — святая, что все это терпит, но я терпеть не намерен. Отец помешался на тебе, это все видят, но я не позволю тебе вертеть им и унижать мою мать.

— Что же вы сделаете, принц? — я остановилась, и он остановился тоже.

Теперь мы стояли лицом к лицу, он смотрел на меня сверху вниз, презрительно кривя губы, а служанки королевы отвернулись, замерев на расстоянии двадцати шагов.

Он молчал, поэтому заговорила я.

— Мне понятна ваша неприязнь, — сказала я твердо, не отводя глаз, — но вы же видите, что я сама — пленница здесь. И если в вас есть хоть капля разума, вы должны понять и меня. Я не в восторге от плена и мечтаю, как каждый заключенный, сбежать из тюрьмы. Убедите своего отца отпустить меня, и я уеду, вы и ее величество никогда больше не услышите обо мне, — а мысленно добавила: «И я больше никогда не увижу вас всех, и не захочу ничего о вас слышать».

— Будто бы отец тебя отпустит, — фыркнул он, окинув меня взглядом с головы до ног и обратно. — Но если хочешь, могу помочь тебе сбежать…

— Согласна и на это, — тут же сказала я. Может, он и в самом деле поможет мне с побегом? Было бы хорошо получить врага в союзники, если он сам хочет от меня избавиться.

— Дам тебе и лошадей, и провожатых, если кое-что сделаешь, — сказал принц.

— Что же? — насторожилась я, потому что никакие условия тут явно были не к месту.

Он наклонился ко мне совсем близко и сказал на ухо, обдав горячим дыханием:

— Отсосешь у меня пару раз, чтобы со вкусом, как отцу… И будешь свободна.

Кровь отхлынула от моего лица, но я даже не пошевелилась, только сказала тихо и сквозь зубы:

— Пошел вон, сопляк.

— Какая гордость… — принц медленно отстранился от меня, — странно для шлюхи.

— Пошел вон, — повторила я. С огромным удовольствием я влепила бы ему пощечину, но поодаль стояли служанки, и благоразумие подсказало мне соблюдать хотя бы видимость спокойствия, пусть в груди все полыхало от гнева.