Замок Альберта, или Движущийся скелет - неизвестен Автор. Страница 12

Гродерн взирал на него с видом сожаления и хранил молчание.

— Говори же, Гродерн, — сказал ему герцог, не открывая своего лица, — будь справедлив и снисходителен; участь моей супруги в руках твоих, и ты можешь располагать ее жизнию.

По нескольких минутах молчания старик ответствовал:

— Я присуждаю ее заключить на целый месяц в таинственное отделение замка, не допуская никого из ее друзей с нею видеться. Соумышленники же ее да заключатся в темницы замка с тем, чтоб каждодневно в течение одного года употреблять их в публичные работы, следующую же за то плату отдавать несчастному Жакмару, отцу двух юных детей, коих мать они умертвили. Что же касается до изменника Эдварда, который под именем Альвина был настоящим и главным убийцею Дюнифледы, то все его имение да продастся в пользу сих сирот.

— Добрый старик, — вскричал герцог, открыв лицо свое и взирая на Гродерна с видом, изъявляющим почтение и признательность, — ты уподобился Богу в милосердии, ты изрек правосудное и милостивое решение. Да исполнится оно во всей точности; я опасался, чтоб ты не приговорил Брюншильду к смерти. Но почему же ты не просил ничего для себя?

— Я не имею ни в чем нужды; сын мой молод и здоров, и одних трудов его рук довольно для пропитания обоих нас; дети же Дюнифледы лишились своей матери, и Жакмар, упражняясь в работе, не может иметь за ними присмотра. Что же касается до вашей супруги, то ни вы, ни я не имеем никакого права лишить ее жизни, сего дара Небес, состоящего в непосредственной их власти, и которого мы не могли ей дать. При том же, хотя она и стремилась исторгнуть нашу жизнь, но Бог до того не допустил.

Радостный и одобрительный шум раздался по всему собранию. Я не стану описывать сей сцены; воображение читателя может лучше представить всеобщее удовольствие зрителей, бешенство герцогини с ее соучастниками, и веселие и признательность неправедно обвиняемых.

Связь приключений приводит нас к юной Гильдегарде, которая должна теперь обратить внимание читателя.

Гильдегарда была единородная дочь Альберта и Брюншильды. С самого младенчества мать ее нисколько не старалась о ее воспитании, вверив оное нерадивому присмотру служителей своих. Брюншильда никогда не ощущала матерней нежности; ибо сие добродетельное чувствие не может обитать в сердце столь развращенном. Альберт любил свою дочь; но попечения отца не могут быть достаточны к образованию и направлению первых склонностей младенчества. Гильдегарда, рожденная с тихим и послушным характером, удобно могла развратиться правилами и примерами своей матери; но отвращение к ней Брюншильды от того ее предохранило. Оставленная в полное надзирание кормилицы, обитала она в дальнем и мрачном отделении на конце замка. Никогда мать не посещала ее, никогда даже не наведывалась о ее здоровье, и виделась с нею только в то время, когда отец призывал ее к себе; но и в сих случаях Альберт старался более о ее забавах, нежели о ее образовании.

Герцог был добродетелен; он ненавидел пороки, под какими бы видами они ни сокрывались, и любил правосудие. Будучи от природы кротким, но слабым и недальновидным, не мог он много содействовать в воспитании своей дочери, почему и препоручил оное старому музыканту, живущему с давнего времени в замке; одному же из почтенных духовных, покрытому сединами, вверено было наблюдение над ее нравственностию. Гильдегарда столь была добродушна, ее свойства делали такую противоположность со свойствами ее матери, что она почти была обожаема малым двором своим. Старый музыкант удивлялся быстрым успехам ее во всем том, чему мог ее научить. «Весьма жаль, — говорил он часто сам себе, — что сии прекрасные семена истлевают и пропадают, не имея надлежащего возделывания! Какие таланты сие редкое дитя могло бы приобрести! Какое блестящее лицо могла бы некогда из себя представить, если бы имела другую мать!»

Гильдегарда столько же была прекрасна, сколько и добродетельна; наружные ее прелести, казалось, придавали в ней новый блеск душевным совершенствам, и тем делали ее еще любезнейшею: чем более кто знал ее, тем более любил. Счастливое одиночество, в котором жестокая мать оставляла провождать дни ее юности, предохранило ее от заразы порока и соблюло драгоценную невинность ее сердца. Когда достигнула лет, в которых признается нужною исповедь, тогда милые выражения невинности и чистоты наполнили удивлением почтенного и добродетельного ее духовника.

Сей достойный духовный научил Гильдегарду укрощать движение гнева исследованием причин оного, посредством чего прежде, нежели сей порок мог вкорениться, одержала она верх над своими страстями и приобыкла терпеливо сносить всякого рода неудовольствия. Но сей мудрый наставник не был бессмертен. Гильдегарда лишилась в нем нежного отца и верного друга. Место его заступил один иностранец, которому она не могла уже ничего вверять, кроме своей исповеди. Она прогуливалась часто с старым Фредегером по уединенным дорожкам соседственного леса, пособляла ему носить его арфу и, сидя на берегу ручейка, извивающегося по цветущей лужайке, внимала приятной музыке своего учителя. Хаживала с ним по хижинам, выслушивая с участием жалобы бедных поселян и стараясь по возможности облегчить их жребий. Посещала часто несчастную Дюнифледу и смиренное убежище почтенного Гродерна. Здесь-то увидела она юного Эдгара, и здесь любовь поселилась в сердце ее.

— Вы не должны иметь такой привязанности к сыну поселянина, говорил ей однажды старый музыкант.

Она, схватив арфу, отвечала ему следующим пением:

— Альберт никогда не согласится на брак ваш с Эдгаром.

— На брак мой! О Небо! Никогда я этого не желала. Я люблю его более всех, и в одном этом состоит все мое удовольствие.

Юный Эдгар любил не с меньшею нежностию Гильдегарду; он одарен был редкими понятиями, разум имел совершенно образованный, сердце великодушное и все наружные приятности, возбуждающие любовь и удивление. Но сын поселянина, скажет предрассудок, не должен осмелиться любить Гильдегарды.

Красота Гильдегарды развивалась вместе с летами; она ощущала в сердце своем живейшие ощущения, доселе ей неизвестные. Старый друг ее не существовал уже: она лишилась мудрого своего ментора.

Музыкант и кормилица заплатили также последнюю дань природе. По смерти их Гильдегарда имела свободу ходить по замку; она введена в общество и представлена собраниям.

Брюншильда видела с негодованием возрастающие прелести своей дочери, и взирала на нее, как на опасную соперницу. Все в ней, не исключая и самой красоты, было совершенною противоположностию против ее матери. Брюншильда почиталась из первейших красавиц Франции; но в красоте ее недоставало самых разительнейших прелестей: она ослепляла, но не привлекала. Могла возбудить желания, но неспособна вдохнуть нежных чувствий любви. Красота Гильдегарды не столько была правильна, но гораздо более имела привлекательности. Гильдегарда в семнадцать лет представляла все приятности, свежесть и милую невинность своего возраста; напротив того, Брюншильда, будучи тридцати лет, смелым взором своим, казалось, принуждала себя обожать. В кроткой физиономии Гильдегарды зрелось напечатленным ее добродушие; вид же Брюншильды изъявлял неукротимость страстей ее.

Альберт, не сочитая уже дочери своей младенцем, видел с прискорбием бесчеловечное отвращение к ней Брюншильды и старался то заменить своею приверженностию. Он вознамерился сам образовать ее, и попечения его вознаграждены были успехами, превзошедшими всякое упование. Коль скоро Брюншильда замечала некоторое отличие, оказываемое своей дочери, то тогда же приказывала ей удалиться, и Гильдегарда повиновалась без прекословия. Хотя она имела к обществам охоту, свойственную своим летам, но робкая ее недоверчивость к самой себе принуждала ее чаще избегать, нежели искать многолюдных собраний.